В Бердичеве я закончил два первых класса. Преподавала Мария Ивановна, жена офицера из папиного полка, не умевшая ни слова произнести на украинском языке, который был в числе основных предметов. В силу этого урок начинался однообразно: она входила в класс и поднимала меня, давая задание читать вслух, у меня получалось это очень даже неплохо (как–никак наполовину мой род Костюченко).

В школу мы шли рано, потому что воинская часть, где мы жили, стояла на Лысой горе, а школа – под горой. Если смотреть сверху, то можно было увидеть, как среди серого булыжника ползут длинные серые ленты.

Мы знали: это военнопленные. Их гнали на работу, по бокам шагали редкие солдатики. Мы, пацанва, бежали вдогонку.

„Gib mir ein Brot!“ – я до сих пор помню эту фразу. Это уже не вырубишь.

У кого из них было что-нибудь съестное, тот давал. Мы не были для них русскими, так же как и они не были для нас немцами. Мы просили у них хлеба, потому что они были взрослыми, а они нам отдавали его, потому что мы были детьми.

Нам повезло, папу демобилизовали, и мы поехали обратно в Сибирь, в посёлок Берёзовка, стали налаживать жизнь.

Остановились у маминых родственников. Они жили в землянке, нижней половиной вросшей в землю, наружу торчали лишь крохотные окошки. Стены – из самана, крыша, невесть из чего сооружённая, – в дырах, которые замазаны всё той же белой глиной. Мы её с голодухи пробовали сосать, как ириску, она вязла на зубах, а мы представляли, что едим что–то съедобное.

Чтобы зайти в дом, сгибаешься и попадаешь в сени, затем – в крошечную кухоньку и, наконец, в шестиметровую светлицу. В ней жили дед Семён и бабушка Марина, Костюченки (дядя Серёжа, его жена Света и двое их детей), я, моя сестрёнка Тамара, мама, папа и ещё какая-то родственница, учившаяся в педучилище, у неё был маленький ребёнок, зыбка с младенцем занимала невероятно много места.

И вот нас в этой светлице двенадцать человек. Поспишь – и скорее вылезаешь наружу, чтобы пропадать потом на улице целый день.

Рядышком, за соседним забором, жил Герой Советского Союза Кибаль. Когда он с мамой переехал жить в Омск, то родители сняли этот дом.

Там мы уже вздохнули с облегчением: только на одну нашу семью было метров пятнадцать. Сад, огород – непостижимые просторы…

Папа работал в исполкоме, в бюро технической инвентаризации, мама – фельдшером, как и в войну, только уже на железной дороге.

А у меня был друг Шаталов, его мама тоже на железной дороге работала, костыли в шпалы забивала. В их семье было шестеро детей.

Мы, мальчишки, хитрые были. Шаталов жил дальше меня, поэтому по дороге в школу он сначала заходил ко мне. Как раз в тот момент, когда мне накладывали картошку. Усаживали за стол, конечно, и его. Он у нас завтракал, и одним ртом поутру в семье Шаталовых было меньше.

Он талантливый был необычайно и меня приобщил к конструкторским делам, к рисованию. Только у меня это на уровне развлечения, а у него – искра божья.

Не скажу чтобы я не хотел рисовать, напротив. Тогда наша страна вместе со всем прогрессивным человечеством боролась за освобождение Африки.

Когда в школе нам дали задание нарисовать плакат на эту тему, я очень старался изобразить гнев и отчаяние молодой Африки, стремящейся вырваться из колониального плена. Тогда казалось, что мне это удалось.

Студентом приехал домой на каникулы и нашёл этот рисунок: на меня таращился чернолицый персонаж, с хохотом рвущий цепи…

В ту пору я увлекался не только изобразительным искусством, но и столярным делом. По воскресеньям ходил в мастерскую, первым моим изделием, разумеется, была школьная указка.

Отдал её нашей учительнице русского языка и литературы Марье Павловне, не подозревая, что придётся поставить изделие на поток.

В первом классе учился её племянник – бритоголовый, как бы сейчас сказали, бычок, отличавшийся то ли исключительной несообразительностью, то ли потрясающей ленью. Так или иначе, но Марья Павловна, потеряв терпение, мой подарок сломала. Тонкая, хрупкая указка, сделанная из сосны, разлетелась вдребезги. Пришлось делать вторую, третью, десятую…

Учителя в нашей семилетке были бывшими фронтовиками. Это было особенное поколение педагогов. По крайне мере, мне попадались именно такие, вплоть до самого окончания института.

Спроси их кто-нибудь тогда, что должна дать школа – знания или воспитание, что лучше – совместное обучение мальчиков и девочек или раздельное, они бы, наверное, только плечами пожали: бессмысленные вопросы!

Наш физик, фронтовик, не только преподавал свой предмет, в важности которого мы не смели сомневаться и даже пособия сами мастерили, чтобы лучше понимать материал, но ещё и играл на баяне.

Никому не приходило в голову выяснять, точные науки главнее или гуманитарные. И это так всех объединяло!.. Кстати, у меня была одна четвёрка по русскому – я не то чтобы с ошибками писал, я запятые не там лепил. Зато точки всегда ставил там, где надо.

Обессмысленные тесты, выхолощенный ЕГЭ – всё это лишь способ оторвать ребёнка от учителя как личности.

Школа содержится на государственные деньги, в ней работают бюджетники. И это уже само по себе говорит о том, что школа – государственное учреждение, а точнее – модель общества.

Мы в любимой республике переломили тенденцию вымирания, у нас идёт естественный прирост населения. Значит, люди стали добрее, от двух злых ребёнка не получается. Рожайте, не бойтесь!

Школы нужны как храмы. Села без школы не бывает! Это аксиома, автор которой – наша реальность. Там, где школа, дети – там будет жизнь. Как только закрывается школа, село умирает.

В колхозы и совхозы вкладывать – бесполезное дело. Семьдесят лет подпитывали – никто копейки не возвращал, очередной пленум списывал долги. Лучше уж устроить конкурс: где больше рожают, там школу построить. Более того, нигде школу закрывать нельзя, даже если маленькая, только начальные классы, но пусть всё равно будет. Нам нужно восстановить корни. Не говоря уже о том, у кого поднимется рука закрыть школу в селе, где родился–крестился тот же Сорокин? Да, он принадлежит всему миру, но начало его на коми–земле.

Настало время по–настоящему обратиться к наследию Питирима Сорокина. Собирательством заниматься, по стопам ехать, чтобы это осталось в памяти навечно. Какая глыба! Он внёс в сознание людей колоссальный заряд энергии – не как Гитлер, не как Сталин, а как добрый гений, в первой десятке.

Японцы своих детей по музеям таскают, чтобы они прониклись историей родины. А мы раскачали лодку… Нам это нужно было ещё вчера. И тем более необходимо будет завтра. Давайте это делать сегодня!

У нас любят говорить об остаточном принципе, когда речь о сохранении культуры. Не такие мы убогие, чтобы сохранять. Мы развиваем.

В России ещё не ставили такую задачу, а в Коми уже появились и региональные учебники (у нас своя энциклопедия, историко–культурный атлас РК – так за многие десятилетия мы наш край не изучали), и, конечно, компьютеризация.

Все дети дороги, все одинаковы. Но не у всех одинаковая доступность к образованию. Поэтому в приоритете сельские дети. Поэтому наши “козявки” играют на большой сцене. Поэтому компьютеризация пошла именно на селе.

Только в ком нуждается страна – в сознательных, образованных гражданах или в роботах с определённым набором навыков, для которых вся жизнь заключена в мониторе компьютера?

Раскрепощённость       в       мысли, в жизненной позиции делает человека человеком, формирует новое поколение. Они, сегодняшние дети, – другие люди! Но благодаря нам. Это наша забота сделать так, чтобы ребёнок, родившись, мог развить свои способности, не выезжая за пределы республики.

Да, технологии новые, да, жизнь развивается, но лучшей системы, чем взращивание нового поколения на уважении к старшему, не было и нет.

Нас воспитывали. Иногда даже трудно было понять, чей авторитет выше – учителя или родителя. Те и другие – наши корни, потому мы выросли на здоровой почве, а сейчас её надо заново возделывать, как и заброшенную землю, заросшую сорняками, которой по России–матушке гуляет немерено…