– А на бёздник мой придешь? – спросила Лиза. – В субботу в пять у меня. Родителей не будет.

– Может быть, – ответила Даша. – Я не знаю.

– Ты скажи, если бы не ребенок, ты хотела бы прийти?

– Ага.

– Вот и приходи. Обязательно приходи, слышишь?

Соня начала возиться и поднывать.

– Что это она у тебя? – спросила Лиза.

– Может, голодная, может, холодно ей.

– А как ты ее понимаешь?

– Методом проб и ошибок. – Даша вынула дочку из коляски и принялась ее укачивать. – Ты же, например, свою кошку понимаешь, хотя она и не говорит.

Сонины щечки были холодными. Лиза погладила Соню по ножке.

– Правда, хорошая такая, словно куколка.

– Конечно, ты у меня очень хорошая, – сказала Даша Сонечке. – Самая лучшая девочка на свете.

Пока Даша качала Соню, Лизе позвонил отец, и она ушла. Даше показалось, что с облегчением. Она посмотрела ей вслед: Лиза уходила быстро. То ли ее действительно ждал отец, то ли не знала, как отделаться от Даши.

Соня, почуяв, что мама отвлеклась, по-настоящему раскричалась, и так, что Даше пришлось почти бегом катить коляску домой. Пока они ехали быстро, Соня повизгивала, а когда остановились на светофоре, то завыла сиреной.

Пожилая женщина, упакованная в пальто от шеи до лодыжек, похожая на Дашину учительницу физики, нагнала их, легко, будто само собой разумеется, отодвинула Дашу от коляски и, подняв полог, наклонилась над Соней.

– Ну что же ты так кричишь, ну что же ты так плачешь, что случилось с такой замечательной деткой? – заворковала она мягко, будто рассказывала сказку. – Наверное, мама тебя не покормила вовремя? Наверное, тебе холодно в такой легкой шапочке? Ты моя бедная! А ты посмотри, – она обратилась к Даше уже нормальным голосом, – у ребенка уши голые. Шапка сползла, все уши наружу. Да и шапка… для красоты же куплена, не для тепла.

На секунду Даше почудилось, что эта посторонняя безумная тетка готова выхватить у нее коляску и покатить к себе домой. Женщина уже пыталась самостоятельно шуровать внутри, поправляла на Соне шапочку и байковое одеяльце. От того, что чужие руки прикоснулись к Сонечке, Дашу бросило в жар. Она едва сдержалась, чтобы не вырвать коляску силой.

– Ей же сквозит, не понимаешь, что ли? Знаешь, сколько я отитов видела у таких маленьких? Заморозила ребенка. Конечно, она у тебя кричит. Малышка плачет, сердце кровью обливается, а ты даже на руки ее взять не можешь. Как будто ты ей не мать.

«Вы что? Это моя сестра», – хотела ответить Даша, но вместо этого развернула коляску и сказала:

– Мне пора ее кормить.

Кого она обманет? Ей снова казалось, что все женщины вокруг нее по умолчанию знают правду: видели Дашу в клинике или в роддоме или слышали про нее от мамы, от Тамары Ивановны, от кого-нибудь из школы. И что она одна в толпе наглых, вездесущих, громогласных женщин, каждая из которых точно знает, что и как делать правильно, как жить верно, а как – нельзя, и от их коллективного знания не спрятаться и не скрыться.

– Могла бы и спасибо сказать! – донеслось ей в спину. – Молодежь! Что, в интернетах ваших ничего не пишут про вежливость и благодарность?

Даша сделала вид, что ничего не услышала, и ускорила шаг.

Дима вернулся домой в половине восьмого. Даша, как и утром, кормила осоловевшую Соню, лежа на диване. Тамара Ивановна на кухне смотрела сериал про больницу и жарила котлеты. От запаха лука по всей квартире Дашу мутило. Она не выносила лук, особенно в сочетании с мясом, а Тамара Ивановна, как назло, верила в лук как в средство от всех болезней и щедро строгала его во все блюда.

– Ты долго, – прошептала Даша, увидев Диму. – Где был?

Он бросил в угол спортивную сумку и ехидно ответил:

– В библиотеке.

– Врешь!

– Четыре пары, потом тренировка, потом надо было пересечься кое с кем.

– Тебе так уж обязательно ходить на эти тренировки? И пересечься, наверное, можно было в другой день? Я тебя жду, твой ребенок тебя ждет.

Дима в уличных джинсах лег с ними на диван, обнял одновременно Дашу и Соню, провел большим пальцем по Сониной щечке и спрятал лицо в Дашиных волосах.

– Как тут мой Сочень поживает?

– Ты бы переоделся сначала, – сказала Даша. – В уличной одежде, руки не помыл, ребенка хватаешь.

Она бы хотела говорить ему совсем другое, и чувствовать она тоже хотела другое – радость от того, что он наконец пришел. Но теперь в комнате стало тесно и душно, Димкина рука лежала тяжестью на ее боку, пахло от него спортивным залом и отчего-то – ненавистным луком, он был слишком рядом, его было слишком много. Он целый день занимался интересными делами, ходил на волейбол, общался с людьми, умеющими говорить, с людьми, для которых он был своим, и Даша отчаянно ему завидовала. И пусть бы он ходил в уличной одежде – Даша не боялась микробов. Но он выглядел так, словно был готов прямо сейчас уйти в нормальную жизнь.

– Я что, не могу спокойно домой прийти? – громко зашептал Дима. – Где был? Что делал? Почему не звонил? Могу я просто отдохнуть или нет? Мне еще к семинару готовиться. Я все понимаю, но и ты тоже пойми!

Он был тысячу раз неправ, но Даша не хотела ссоры и еле сдерживалась, чтобы не закричать.

– Ты не забывай, я тоже устаю, – сказала она.

– Гулять ходили?

– Да. Дим, ты переоделся бы все-таки.

– Я купил всем эклеры, – вспомнил он и пошел в коридор.

– А хлеб в этом доме никто не купил? – закричала с кухни Тамара Ивановна.

– Я схожу! – закричала в ответ Даша.

Рядом было несколько магазинов, но Даша выбрала торговый центр, что подальше. Она купила полукруг ржаного и батон и поднялась на фуд-корт, на самый верхний этаж. Даша часто после школы сидела здесь с компанией и теперь надеялась встретить хоть кого-то. Она взяла кусок пиццы, колу и села за столик на одного.

Дважды позвонила мама – Даша не ответила, потом принялся названивать Дима, и тогда она вообще отключила телефон. Есть, не заглядывая в телефон и не болтая, было странно и не очень вкусно. Дашу окружали счастливые люди – они были с друзьями, могли сидеть здесь допоздна, их не дергали звонками каждую минуту, они могли пойти в кино (Даша полгода не была в кино), или по магазинам, или просто гулять. Даша снова почувствовала, как сильно отличается от них. Не внешне. Но ее как будто выкинуло из привычного круга нормальных людей, и теперь оставалось только смотреть на них со стороны.

Надо было торопиться, но она все-таки заскочила в «Л’Этуаль», чтобы брызнуться духами и купить бальзам для губ в подарок Лизе. По дороге домой она останавливалась и вдыхала с запястья прохладный жасминовый аромат.

А прежде чем зайти домой, Даша еще несколько минут стояла на лестничной площадке. Она ни о чем не думала, просто стояла, пока могла еще чуть-чуть побыть Дашей, а не мамой, не «твоей Дашей», не «Дашей-ты-что-так-долго-тебя-только-за-смертью-посылать».

Осень была теплой и ароматной, как спелая тыква, почти до последних дней октября. Даша таскала летние кроссовки, не застегивала куртку, а на большой перемене выходила с девчонками посидеть на стадионе и вовсе без нее – солнце не давало замерзнуть. Все изменилось в один день, а точнее, в одну ночь: когда утром Даша спустила босые ноги на пол, она словно ступила в августовскую речку.

– Даша, надень под джинсы колготки, – сказала мама, наматывая на шею огромный клетчатый шарф.

Колготки! Под джинсы! Дашу аж передернуло.

– У меня от них ноги чешутся!

– Странно, у меня почему-то не чешутся. Надевай, лето кончилось.

Даша колготки надевать не стала, но, посмотрев в окно, вместо сетчатых кроссовок обула грубые осенние ботинки. Уже на лестнице она почувствовала, что даже через носки они натирают пятки. Особенно правую. Хорошо, что до школы недалеко.

Она выбежала из подъезда и едва не упала – поскользнулась на ступеньках, покрытых едва заметной снежной пудрой. Даша поглубже спряталась в куртку: ветром хлестнуло по лицу, холодом обдало открытые лодыжки. Тонкая ледяная корка на асфальте приятно хрустела под ботинками, и Даша специально шла так, чтобы хруста было больше, ей казалось, что и воздух – дымчатый, мерзлый – тоже скрипит. Так странно: когда приходит зима, тебе сначала очень-очень холодно, всегда холодно, и на улице, и дома. А к середине декабря уже привыкаешь и в минус двадцать гуляешь как ни в чем не бывало. Иногда даже и без шапки.