В кармане пискнул телефон, это Дима прислал первое сообщение. По утрам они всегда обменивались смешными картинками или роликами с «Ютюба». Сегодня он скинул большого кота, спящего на батарее.

На втором уроке пошел нешуточный снег, сразу, без разминки. Он валился щедро, здоровенными, с виду теплыми хлопьями, и в классе стало по-особенному светло.

– Смотри. – Лиза толкнула Дашу в бок.

Юрка по фамилии Пашот забрался с ногами на подоконник, сдвинув в сторону цветы, и продолжал слушать историка, разглядывая снегопад через свернутую трубочкой тетрадь. Потом он приоткрыл окно, зачерпнул с карниза горсть снега и, спрыгнув на свое место, затолкал его за шиворот соседу Саньку. Тот молча и невозмутимо продолжал строчить в тетради.

– Ты что, вообще ничего не пишешь?

Даша взглянула на дважды подчеркнутое слово «Реформы» на пустом листе и ответила Лизе:

– Ручка сдохла.

– Возьми мою.

– Да ну, это все в учебнике есть, – сказала Даша и опустила голову на руки.

В классе стоял обычный негромкий гул, который звался тишиной и порядком. В нем сплетались безразличный голос учителя, скрип стульев, легкое потрескивание ламп, шаги в коридоре, шелест тетрадей и едва слышная мелодия – кто-то играл в телефоне. По полу между ногами учителя бегал огонек лазерной указки. Павел Олегович продолжал невозмутимо диктовать тем, кому это надо.

– Зима, – вполголоса сказали сзади.

– Пойдем лепить снеговика!

– Ты чего, маленький?

– Слышь, а давай из Ванюшина лепить снеговика!

Даша посмотрела на Санька – он сидел ссутулясь, продолжая записывать за учителем, словно говорили не о нем.

– Еще десять минут, – вздохнула Лиза.

Даша проверила телефон: ни одного сообщения. Ей показалось, что если она просидит в классе еще хотя бы две минуты, то вскочит на ноги и завопит во все горло. Павел Олегович продолжал монотонно читать книгу о том, что было давно и неправда. А даже если и правда, все равно – о том, что никак не могло касаться ее, живой Даши, о том, что было не нужно ей вот ни на чуточку, и раньше тоже, а сейчас – тем более. И это был только второй из пяти сегодняшних уроков.

Следом была литература, где Дашу неожиданно похвалили за сочинение, хотя она даже не старалась и написала первое, что в голову пришло. Это тоже было неважно. Здесь, в школе, вообще не могло случиться ничего важного и не было ничего, похожего на настоящую жизнь. Зато Дима написал, что встретит ее после уроков. Каждая минута казалась длиннее предыдущей, болела натертая нога, доска была едко-зеленой, писатели с портретов смотрели с ехидцей и осуждением, особенно Некрасов: доля ты, горькая долюшка женская, вряд ли труднее сыскать. От Иры, сидящей спереди, оглушительно разило духами. У мамы тоже были такие духи, прежде Даше казалось, что они пахнут приятно, и Даша иногда брызгала ими на себя. Больше никогда!

Анна Ивановна ходила между рядами и смотрела, кто чем занят. Не ругалась, просто смотрела, и поэтому приходилось что-нибудь записывать. Она никогда не присаживалась на уроках и даже после сложного перелома ноги, прихрамывая, ходила по классу, иногда поглаживая кого-нибудь по голове или по плечу. Анна Ивановна была немного – совсем чуть-чуть – похожа на Дашину бабушку, и, наверное, не только на ее, потому что в классе ее звали Бабаней.

– Что с тобой, Даша? – спросила Анна Ивановна, положив руку ей на плечо.

– Ничего.

– Ты что-то бледная, тихая. И не слушаешь совсем.

– Я слушаю.

– Ты не заболела?

– У меня болит живот, – призналась Даша.

Позади кто-то противно засмеялся, и у нее вспыхнули щеки. Внизу живота, сжавшись в плотный комок, лежал колючий страх. Этот страх был с ней уже третью неделю даже во сне, был первым, что ощущала Даша каждое утро, и не оставлял ее ни на минуту.

– К медсестре пойдешь?

– Я потом, на перемене, – быстро ответила Даша. – Я на самом деле слушаю, мне интересно.

Она соврала – потому что Бабаня всегда радовалась, если кто-то ее внимательно слушал или задавал вопросы. А соврать было несложно.

– Это оттого что вы едите что попало, – сказала Бабаня и пошла дальше по проходу. – И пьете колу. Верно, Пашот?

– А что сразу я-то? – привычно спросил Пашот.

– У тебя пустая банка под стулом. Я всегда говорила, что такие напитки изуверские в школе продавать нельзя. А ты, Даша, сходи к медсестре обязательно. Живот – это может быть серьезно.

Снег всё шел и шел, и хорошо было бы выйти во двор хоть на минутку, зачерпнуть его полную горсть и там же прикладывать его ко лбу, к щекам, сжимать в кулаке, пока не замерзнет ладонь, а остатки положить в рот и долго рассасывать, как леденец. Пока он еще чистый, новорожденный.

На большой перемене Даша вышла из столовой, где витали запахи подгоревшего молока и картофельного пюре, и стукнулась к медсестре. Пожаловалась на живот, ответила на пару обычных вопросов и получила таблетку, которая должна была унять боль, и справку, чтобы пропустить физкультуру. На это и был расчет. Даша спустилась в спортзал и, опустив глаза, предъявила справку длинному и тощему, как фонарь, физруку, который искренне считал свой предмет самым важным. Физрук двумя пальцами взял справку и с подозрением поднес к глазам.

– Живот, – заторопилась Даша. – Очень болит. Я сегодня пропускаю.

– Пропускаешь и пропускаешь. Сколько можно уже? Нормативы кто за тебя сдавать будет, Владимир Владимирович Путин? На ГТО сколько человек из вашего класса записалось?

Даша пожала плечами и села на скамью в дальнем углу зала, предназначенную для освобожденных и больных. Вскоре к ней подсела Настя и сразу углубилась в телефон. Остальные сегодня играли в волейбол, без особого азарта перекидывая мяч через сетку. Физрук бегал по залу и давился свистком. Даша тоже достала телефон и стала смотреть фотографии, листая назад, к их с Димкой общему лету, к поездкам на дачу и на речку, к рок-концерту на площади и долгим велосипедным прогулкам по окрестностям. Даша постоянно снимала совместные селфи и листала их перед сном или когда приходилось долго и нудно чего-то ждать.

– Это кто? – спросила любопытная Настя, заглянув через плечо. Даша как раз дошла до фотки, на которой Дима в контактном зоопарке пытался снять с себя носуху.

– Да так, никто, – ответила Даша и погасила экран.

– Как будто ответить сложно, – скривилась Настя и отвернулась. – Можно подумать, мне правда интересно. Урод какой-то.

– Настенька, учи биологию, это носуха. – Даша прикинулась дурой, и Настя фыркнула в ответ.

Последним уроком был факультатив по обществу, и Даша на него не пошла. Хотя она всю физру отсиделась на лавке, ей казалось, что от нее несмываемо разит чужим потом, древней пылью гимнастических матов и резиновым мячом, и нужно было срочно выйти на свежий воздух, иначе все почувствуют, как от нее пахнет, и это будет ужасно. Ее мутило от столовской еды, и во рту сохранялся привкус комковатого пюре. Невыносимо хотелось колы.

«Что молчишь», – неожиданно написал Дима. Даша трижды начинала набирать ответ и в конце концов отправила грустный смайлик и вслед еще одно сообщение: «Устала». Он немедленно ответил: «Перенесем на завтра?» «Хочу погулять прямо сейчас», – написала Даша.

Димка не отвечал долго, минут сорок. Наверное, передумал с ней встретиться. Даша и сама перехотела. Она купила в ближайшем магазине вожделенную колу и, сидя на заснеженной скамейке в чужом дворе, залпом выпила две трети бутылки. Снова замерзли ноги, но это был приятный, бодрящий холод. Бабушка, кутая ее в детстве, говорила: «Жар костей не ломит», а Даша, ненавидящая вариться и потеть в лишних слоях одежды, не понимала, чем это жара лучше холода. Куда лучше десять раз озябнуть, чем один раз вспотеть.

От холодной газировки ломило зубы и щекотало в носу. Даша проверила телефон и увидела три непринятых вызова, все от Димки. Она не стала перезванивать. Вместо этого начала гуглить «причины задержки», но, не закончив, стерла запрос.