— Виктор Константинович, Читинский комитет и подсказал идею насчет Смешанных комитетов, — осторожно заметил Гонцов.

— Ну, честь ему и слава. А насчет «Читинской республики» мне представляется, что Чита — ручеек, текущий в море российской революции, а раз так, то почему, же «Читинская республика»? Нет, уж лучше так: Российская республика, а Чита — центр революционного Забайкалья, ее опорный пункт. Что, вам не нравится, Антон Антонович? — спросил Виктор Константинович. — «Конвент» — это, конечно, звучит внушительнее.

Антон Антонович разгорячился, вскочил со стула:

— Я не настаиваю на «Конвенте». Но почему я произнес именно это слово? Оно обязывает. А я сегодня, когда солдаты выбирали меня в Совет, когда кричали: «Григоровича!» — я физически почувствовал, что время само подталкивает нас. Солдаты выбрали Совет. Это значит, что они отказались повиноваться своим прямым начальникам. Генералы наши читинские больше им не командиры, а судьбу свою солдаты вверили нам, ими выбранным. Все складывается хорошо, но не в тех формах, не в той, что ли, последовательности, как мы себе представляли.

Курнатовский с легкой насмешкой спросил:

— Короче говоря: где же баррикады? Так?

Антон Антонович упрямо мотнул головой:

— Да, хотя бы. Или вернее: когда баррикады?

Виктор Константинович зашагал по комнате, на ходу бросая:

— Откуда вы знаете, что в конкретных читинских условиях пролетариат может взять власть, только борясь на баррикадах?

Гонцов и Таня смотрели на Курнатовского во все глаза. Антон Антонович недоуменно проговорил:

— Но у Маркса…

Курнатовский перебил почти грубо:

— Марксизм не догма. Маркс дает не панацею, а объяснение, ключ к раскрытию существа явлений. Да вот же перед вами живая история: фактически в Чите власть перешла к рабочим и солдатам без баррикад. Без стрельбы. Без звуковых и световых эффектов. Восстание имело место? Да. Солдаты и рабочие отказались повиноваться властям. Так?

Курнатовский спрашивал Гонцова, остановившись перед ним и смотря ему в глаза, словно ожидая возражений, чтобы обрушиться на него градом доводов.

Гонцов кашлянул и твердо ответил:

— И Маркс учил, и Ленин пишет, — он запнулся, — и я так понимаю: оружие решает.

— Вот-вот! — обрадовался Курнатовский. — Я же не вегетарианство проповедую! И не меньшевистскую говорильню утверждаю! В Чите, в ее своеобразных, исторически сложившихся условиях, революция побеждает в другой форме, чем в Москве. И огромную роль, прямо-таки решающую роль, играет наличие вооруженной и обученной рабочей дружины. Не будь ее, Румшевич и Холщевников задавили бы революцию в зародыше.

Курнатовский своими светлыми зоркими глазами оглядел всех.

— Листовки Читинского комитета я читал. Есть среди них очень сильные, за душу берущие. Но, товарищи, нужна газета. Партийная честная газета, обобщающая опыт, разъясняющая события. И знаете, как я начал бы передовую статью в первом номере этой газеты, если бы мне довелось ее написать? Я начал бы ее так: «О, если бы Маркс был жив, чтобы видеть все это собственными глазами!» Так воскликнул на склоне лет старик Энгельс, окидывая взглядом могучее рабочее движение». Я бы написал: «И всякий раз, когда думаешь о рабочем движении в России, хочется сказать: о, если бы были живы бессмертные вожди пролетариата Маркс и Энгельс, чтобы собственными глазами видеть, как сбываются их предсказания!»

Из Иркутска приехал Вадим Кронин, свои статьи он подписывал — Матвей Кремень — и сказал, что все неправильно. Неправильно, что в редакции с утра и до поздней ночи, а то и ночью толкутся люди. Одни приходят, другие уходят. Деповские рабочие являются прямо с работы, чего-то требуют, на кого-то жалуются. Все это очень громко. И что здесь делают вооруженные люди? Редакция не штаб. Это неудобно! Неправильно, что сотрудники редакции пропадают целыми днями то в мастерских, то еще где-то, статьи пишут, положив блокнот себе на колено, а все столы в редакции заняты посторонними…

Кронин обвел глазами большую комнату с низким потолком, под которым плавали облака табачного дыма. В углу, склонившись над бумагами, несколько человек что-то бурно обсуждали. Чей-то голос, заглушая остальные, диктовал:

— Доверенному товарищества печатного дела «Бергут и сыновья». Настаиваем на полном удовлетворении наших требований. Впредь до выполнения их забастовку будем продолжать…

Другой голос с легкой хрипотцой вставил:

— Повторить надо насчет наборщиков. По шрифтам расценки указывать. Старая лисица нарочно путает карты! А у наборщика в кармане свист!

— И вообще весь наш роскошный особняк, — Кронин, иронизируя, имел в виду приземистый бревенчатый дом Шериха, в котором помещалась редакция «Забайкальского рабочего», — похож на потревоженный улей. Только без строгой организации, свойственной пчелиному обществу! — добавил он и улыбнулся своей остро́те. — Так нельзя работать, уважаемый. Не полагается так в редакции газеты. У нас сейчас 1905-й, а не 1895 год. Культура газетной работы…

— Откуда мы знаем, как полагается? Такая газета еще нигде не издавалась, — наконец разжал губы Курнатовский.

До сих пор он сосредоточенно молчал, подняв на гостя свои голубые усталые глаза под немного выдвинутыми надбровьями и, по своему обыкновению, приложив ладонь к уху: уже несколько дней Виктор Константинович совсем плохо слышал.

Кронин заговорил длинно и нудно, Курнатовский отвел глаза и отнял руку от уха. Кеша Аксенов закусил губу, чтобы не расхохотаться: Виктор Константинович «выключился» из разговора, он уже не слышит Кронина. Мысли редактора были далеко, но Кронин продолжал, плавно жестикулируя и, видимо, принимая молчание Курнатовского за поощрение. Это было забавно.

— К ногтю толстосума этого! Стребовать с него за все простои! — настаивал хрипловатый голос в углу.

— Как же так? «Совет солдатских и казачьих депутатов РСДРП» — напечатано в вашей газете. Это же нонсенс. Политическая безграмотность. Совет депутатов — выборный орган, а РСДРП, то есть партия, совсем другое…

Хвостик речи Кронина достиг ушей редактора. Он схватил этот хвостик, как будто схватил мышь, чтобы тотчас и с отвращением отбросить.

Кеша увидел, как Курнатовский встал, выпрямился, высокий, худой и, на взгляд Кронина, вероятно, не похожий на «правильного» редактора в своем простом, из грубого сукна, пиджаке, надетом на черную косоворотку. Кеша с нежностью вспомнил, что в этом самом пиджаке и в подшитых валенках Виктор Константинович появился в доме Шериха впервые, освободившись с акатуйской каторги.

Сейчас Курнатовский был рассержен, и голос его прозвучал грубо:

— Вы ровно ничего не поняли, господин Кронин! Тысяча солдат и казаков собрались в железнодорожных мастерских и выбрали Совет солдатских и казачьих депутатов. А слово «РСДРП» они добавили к этому названию своего выборного органа, желая показать, что они будут бороться под нашими знаменами, под знаменами РСДРП. Тысяча человек оказала этим простым актом великое доверие нам, нашей партии. И надо быть канцелярской крысой, чтобы в таком случае, при таких обстоятельствах придираться к слову!

Кронин вскочил, ошарашенный неожиданной атакой и готовый ринуться в словесный бой. Черная как смоль, остроконечная бородка его воинственно выдвинулась вперед. Но в это время дверь распахнулась, и на пороге показалась молодая статная женщина.

— Ух, метет! — сказала она таким звучным голосом, что он наполнил всю комнату.

Сразу стало видно, что и впрямь на улице метет: платок на голове пришедшей весь был залеплен снегом. Она сдернула его и, обернувшись назад, в сени, стряхнула. Затем повязала платок снова и тогда уже, чинно поклонившись, спросила:

— Кто здесь главный?

И, полагая, что «главный» — Кронин, внимательно оглядела его, явственно прикидывая, чего он стоит.

Кронин иронически приподнял плечи и указал на Курнатовского:

— Вот к нему обращайтесь!

— Я редактор газеты, — сказал Курнатовский. — Да вы присядьте!