«Экий он ладный, — с легкой завистью подумал Антон. — На фабрике работал наладчиком станков. Выгнали — стал к аппарату на сахарном заводе, хотя отродясь его не видел. Такой человек везде найдет себе место. И прикрытие. А я? Что знаю? Что могу?»

Наконец Дымковский уселся на стол против Антона и подвинул ему хлеб и масло.

— Ты знаешь, скеда я ехал? — спросил Дымковский.

— Со станции, надо полагать, — с набитым ртом ответил Антон.

— То верно. А на станцию ездил встречать Богатыренко.

— Он должен приехать? — живо спросил искренне обрадованный Антон.

— Должен был. Обязательно должен был приехать. А теперь уже неведомо. Последнее время стали к нему придираться, пристав днем и ночью забегал с проверками. Потому и беспокоюсь.

У Антона кусок стал в горле:

— Надо мне скорее в город.

— Почекай. Для тебя тоже есть новинка. Студенческая забастовка кончилась.

— Как?!

— Плохо кончилась. Начальство объявило, что, если студенты не прекратят страйковать, — закроют институт.

— Да ведь это же пустая угроза, — вскричал Костюшко, — в Москве на нее плюнули и растерли!

— Соболев капитулировал. И как погано! Условий своих не поставили, единого мнения не выработали. Вышли на лекции. Агабеков и еще двое с последнего курса протестовали. Полиция явилась к ним с обыском. И у тебя тоже были. Ну, Сурен почистил там, в общем, ничего не нашли. А из института исключили… тебя, Агабекова и еще одного, запамятовал фамилию.

— Да как же так Соболев? — и возмущенно и недоумевающе спрашивал Антон. У него перед глазами стоял Пустовойт, и тот горячий оратор — томич, и Маша… Выходило, что он их всех обманул.

Дымковскому стало жаль Антона. С необычной для него лаской он коснулся плеча Костюшко:

— В нашем лагере, Антоша, не все ведь люди одинаковы. Есть такие, что на крутом подъеме пардону запросят.

Он закашлялся.

— Как же бороться, когда можешь получить удар в спину? — гневно вскричал Антон.

Дымковский усмехнулся:

— Что ж ты думал, это наподобие войны с турками? Вот наши, вот турки. Пали знай, и все. Не, тут по-другому. Вокруг себя тоже посматривай.

Антон был удручен и обеспокоен отсутствием Богатыренко.

На рассвете, оставив у Дымковского литературу, он уехал.

В комнате Антона, накрывшись шинелью, спал Агабеков. Вокруг царил полный хаос: книги, тетради — все было скинуто с полок, выброшено из ящиков, видно было, что полиция потрудилась тут, а у Сурена не хватило энергии привести все в порядок. И это произвело на Антона тягостное впечатление. Даже в позе спящего товарища почудилось Антону что-то жалкое, беспомощное.

Разговор с Агабековым, потухшие его глаза, апатичные сетования на «примиренчество» Соболева вконец расстроили Антона.

Он отправился к Богатыренко. Чем ближе подходил он к знакомому домику, тем спокойнее становилось у него на душе. Почему-то тревога его улеглась. Мало ли что могло задержать Андрея Харитоновича в городе? Вот сейчас увидит на галерейке мощную фигуру друга, услышит глуховатый голос, зовущий собак.

Солнце припекало по-весеннему. По обочинам земля уже подсохла. Вот и зеленый забор, посеревший от весенних дождей, смывших объявление о продаже щенков. Осталось только первое слово «Здесь…».

Знакомый лай совсем успокоил Антона. К его удивлению, калитка оказалась незапертой. Он пошел по выложенной кирпичом дорожке. И вдруг остановился в недоумении. На галерейке стояла высокая полная женщина в шелковой нижней юбке и в пенсне и чистила щеткой черное суконное платье.

Заметив Антона, женщина скрылась в доме и тотчас появилась снова. Черное платье было уже на ней, а пенсне торчало из кармашка на груди.

Костюшко кое-как справился со своим удивлением и спросил, дома ли ветеринарный фельдшер.

Женщина без стеснения осмотрела его, щуря карие глаза с чуть приподнятыми к вискам уголками.

— Андрея Харитоновича нет. Я его жена. У вас к нему дело? Пройдемте, — предложила женщина, усмехнувшись растерянности собеседника и не дожидаясь ответа.

Они вошли в знакомую Антону комнату, где все было по-прежнему, если не считать трех чемоданов, выстроившихся у стены и вдруг придавших обжитому жилью оттенок какой-то неустойчивости, близкой дороги, разлуки, чего-то тревожного и неожиданного.

Женщина пододвинула Антону стул, сама же осталась стоять у стола, и теперь он хорошо рассмотрел ее. Она была не толстой, но то, что называют дородной. Все в ней было крупно, броско, значительно.

Здесь, в скромной, почти бедной комнате и с этими чемоданами, она выглядела так странно, как если бы сюда внесли большую и дорогую картину.

— Кто вы такой? — спросила она довольно резко.

Костюшко назвал себя.

— Я так и думала, — она улыбнулась. Улыбка была беглой и все же озарила лицо. — Андрей говорил мне о вас. Его арестовали три дня назад.

Костюшко был так ошеломлен сообщением об аресте Богатыренко, что только много позже подивился тому, что Андрей Харитонович никогда, ни разу не обмолвился о том, что женат. Как-то в душевном разговоре с Антоном он сказал с добродушной насмешкой над самим собой, что, умудрился влюбиться однажды в жизни, и то, видимо, слишком поздно.

— Я вижу, вы очень огорчились, — заметила женщина, закуривая и глубоко затягиваясь. При этом она поднимала подбородок, и лицо ее казалось Антону моложе и нежнее. — Не думаю, чтобы было что-нибудь серьезное. Андрей ничего не хранил у себя дома. Из рабочих никого не арестовали. Скорее всего, арест связан со студенческими делами. У вас действовал провокатор, это видно по всему.

Она взглянула на Костюшко своими темными, необычного разреза глазами. «Да она просто красивая», — подумал Антон.

— Ну, давайте познакомимся наконец. Надежда Семеновна Кочкина. Вы удивлены, застав меня здесь? — она засмеялась. — Уверена, что Андрей вам — ни звука про меня… Он, конечно, найдет способ с нами связаться из тюрьмы. И не думаю, чтобы его долго держали.

— Но какой же повод был к аресту? — спросил Антон.

— Разве нужен повод? Искали литературу — не нашли. Видимо, знали, что в свое время у него собирался кружок.

— Неужели провокатор? — Антон вспомнил филера в вагоне. Да, провокатор мог сообщить о выезде Антона в Москву.

— Что вы будете делать, ведь вас исключили из института, — сказала Надежда Семеновна.

— Еще не знаю, — признался Антон, — во всяком случае, я не уеду, пока не узнаю чего-либо определенного о судьбе Андрея Харитоновича.

— Это правильно! — Она тряхнула коротко остриженными вьющимися волосами.

— А вы останетесь здесь? — спросил Антон.

— Это тоже будет зависеть от судьбы Андрея. Пока поживу здесь. Надо набраться терпения.

Уходя, Антон с грустью оглядел знакомый садик и тут только заметил, что на воротах, рядом с остатками объявления о щенках, висит записка, написанная крупным энергичным почерком:

Что такое «гофре» и «плиссе», Антон не знал, и это прибавило еще малую толику к таинственности, окружающей Надежду Семеновну Кочкину.

На следующий день к Антону наведался околоточный, маленький старичок с ватными наушниками, поздравил с приездом и осведомился, тут ли господин студент будут проживать или располагают куда уехать. Костюшко ответил:

— Поживем — увидим.

Он сразу почувствовал, что торчать здесь на виду совсем некстати.

А вот Дымковский, тот уже собрал группу рабочих и литературу, привезенную Антоном из Москвы, пустил в оборот.

Несомненно, и за ним был глаз, но Иосиф Адамович сумел понравиться мастеру, а тот каждую субботу выпивал с местным приставом и дал Дымковскому лучшую аттестацию.

Завязались полезные связи и у Надежды Семеновны. Неожиданно для Антона городские модницы стали часто подъезжать на извозчичьих пролетках к вымытому дождями забору.

Через жену прокурора Надежда Семеновна узнала, что муж будет выслан в Вятскую губернию. Начались сборы.