ЧИГОРИН МИХАИЛ ИВАНОВИЧ (1850–1908), русский шахматист, организатор шахматного движения в России. Чемпион России (1899–1906).
«Еще в тяжелой юности Чигорин стал привыкать к спиртным напиткам, а поскольку многие петербургские шахматные соревнования протекали у “Доминика” и в других ресторанах, то он не мог стать врагом бутылки… Много раз он пытался бросить эту привычку… Много раз он пытался бросить эту привычку, но снова возвращался к ней. В таком слабоволии скрывается объяснение многих, иначе непонятных творческих срывов великого русского шахматиста… Для сослуживцев Чигорин был “какой-то такой, чудаковатый, непрактичный, хотя в общем неплохой парень… Вообще не от мира сего, хотя, когда надо помочь товарищу, — всегда первый. Вспыльчив немного: порой вскипит, как молоко на плите, но скоро отходит”». (Панов, 1968, с. 137, 26.)
[1880 г.] «…Нервы молодого маэстро в борьбе с житейскими невзгодами стали явно сдавать… Впервые публично проявился крупный недостаток чиго-ринского характера: резкость без должного такта и нарушение из-за страстного темперамента обычных норм общежития». (Там же, с. 77.)
[1882 г.) «Сказался в соревновании и характерный для Чигорина как шахматного бойца недостаток — неровность, изменчивость его спортивной формы, происходивший, очевидно, от нервного переутомления. Это был типичный “человек настроения”, своего рода шахматный Мочалов4’5 <…> Такие минуты депрессии при крепкой нервной системе нетрудно преодолеть, но как раз у Чигорина с молодости нервы были не в порядке… С годами же склонность Чигорина к “зевкам” и грубым ошибкам, особенно на исходе хорошо проведенной партии, принимала все большие размеры». (Там, с. 91, 98.)
[С 1887 г. нервы стали сдавать все больше] «Спорить с Михаил Ивановичем было бесполезно. Он твердо и непреклонно стоял на своем, почти никогда не уступая. Его вкусы, взгляды, симпатии были очень определенны и неизменны… Одной из отличительных черт его характера было болезненное самолюбие, из-за которого ему часто приходилось страдать». (Там же, с. 149–150.)
[Портретот 1903 г.] «Нервный, переутомленный, издерганный, всегда нуждавшийся в деньгах одиночка, недооценивающий значение психологического подхода к противникам и “специальной подготовки” к соревнованиям, чуждый спортивных расчетов, не заботящийся о своем расшатанном здоровье, а щедро расточающий силы в любой матчевой, турнирной, гастрольной, ганди-капной партии в поисках красивых комбинаций и изящных маневров, доверчивый и бесхитростный — таков был Чигорин <…> Ухудшилось здоровье из-за необходимости прибегать к спиртным напиткам в порядке ночных “дежурств”… К 1905 году у Чигорина были твердо установлены три тяжелые болезни: цирроз печени, подагра и диабет». (Там же, 218, 275, 313.)
М.И. Чигорин — пример, подтверждающий мнение, уже высказанное в отношении чемпионов мира по шахматам (см. — Стейниц). В данном случае речь вряд ли может идти о каком-либо серьезном психическом заболевании, но, что представляется более важным, ясно видно очень значительное влияние патологии влечений (алкогольная зависимость) и патологии эмоциональной сферы (вспыльчивость, аффективная неустойчивость) на его шахматное творчество и шахматную карьеру.
ЧИЧЕРИН ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1872–1936), советский государственный деятель, нарком иностранных дел (1918–1930).
[Долгая болезнь и смерть отца] «…наложили мрачный отпечаток на семейную обстановку Чичерина, который рос одиноким ребенком, без сверстников, в атмосфере, проникнутой пиетизмом416. Главными впечатлениями детства Чичерина были постоянные мо-литвословия, совместное пение религиозных гимнов, чтение библии вслух, вообще крайне экзальтированная атмосфера с взвинченными настроениями… Одинокий ребенок был отделен как бы стеной от окружающей жизни. Он втягивался в психологию “униженных и оскорбленных”, в нем росла склонность к самобичеванию и самоуничижению. Застенчивость и замкнутость достигли у него крайнего развития… К концу университетского курса неудовлетворенность пустотой, бесцельностью, бессмысленностью жизни, самобичевание, отсутствие положительных идеалов дошли у него до степени самой острой внутренней трагедии… Он был в состоянии полного душевного упадка, ухудшенного физическим болезненным' состоянием… [1904 г.] Он с безграничным упоением поглощал революционную литературу, вращался в революционных кругах… Его прежние мучительные внутренние судороги нашли себе разрешение в том, что он стал сознавать себя частью коллектива… В 1905 г. он вступил в местную большевистскую организацию…» (ЭС Гранат, т. 41, ч. 3, с. 216–217, 220, 222, 224.)
«Больной, неимоверно растолстевший Чичерин интересовался только внешней политикой и музыкой Одаренный, но в личном плане очень одинокий человек…» (Волкогоцов, 1995, с. 79, 143.)
«Довольно хорошо известно, что Чичерин…был гомосексуалистом, и по всей вероятности, отчасти и этим были вызваны его продолжительные пребывания в различных германских нервных клиниках». (Богомолов, Малм-стад, 1996, с. 20.)
«До революции Чичерин два раза сидел в сумасшедшем доме… оправдывался, что он это якобы только симулировал. Но умер Чичерин все-таки в сумасшедшем доме». (Климов, 1994, с. 199, 350.)
Как видим, гомосексуализму подвержены не только люди «свободной профессии» (см. резюме к патографии Кокто), но и государственные деятели. Служивший также министром иностранных дел граф В.Н. Ламздорф
(1844–1907), по словам современника, хвастался, что ЗОлет проработал в МИДе и «так как он педераст, и мужчины для него девки, то он 30 лет провел как в борделе». Трудно сказать, насколько госпитализации Чичерина в «различные германские нервные клиники» были непосредственно связаны с его гомосексуальностью. Учитывая данные о формировании личности будущего дипломата и о преобладании у него депрессивного фона настроения, более вероятными причинами госпитализации могли быть аффективные расстройства.
ЧОНТВАРИ-КОСТКА (Csontvary) МИХАЙ ТИВАДАР (1853–1919), выдающийся венгерский художник-самоучка.
«…Художник заявил о себе сравнительно поздно, создав свою первую картину, когда ему уже минуло сорок лет… Он сменил много профессий — работал торговым служащим, долго был мелким чиновником, какое-то время посещал лекции на факультете права, затем, изучив фармакологию, стал аптекарем. Он ведет жизнь, полную повседневных забот. Правда, в эти годы им владеет масса идей о перестройке жизни его родной Венгрии, и он пишет в правительство одну петицию за другой. Казалось бы, он никогда и не помышлял о труде художника, о самостоятельном творчестве. Вместе с тем в своих мемуарах он отмечает день, когда, находясь в своей аптеке, он схватил карандаш, чтобы зарисовать увиденную им из окна простую сцену — проезжающую телегу, запряженную буйволами. С тем пор мечта стать художником, неотступная и волнующая, охватила его. Он отправляется в Рим, знакомится с искусством Вечного города, затем едет в Париж, где ищет встречи со своим великим соотечественником — Михаем Мун-качи417. Вскоре он возвращается на родину и в течение четырнадцати лет работает в аптеке, стремясь добиться материальной независимости. Наконец, скопив небольшой капитал, он продает аптеку и едет учиться сначала в Мюнхен и Дюссельдорф, а затем в академию Жюльена в Париж. Главной своей задачей он ставит верное следование натуре и работает как одержимый… При жизни художник не продал ни одной своей картины <…> признания не получил и умер в Будапеште почти нищим». (Сарабьянов. 1977а, с. 229–231.)
«Современники — за очень немногим исключением — считали Чонтвари просто анекдотической фигурой, полусумасшедшим чудаком… Стал аптекарем, затем в возрасте 27 лет “по наитию” решил стать художником и затмить самого Рафаэля… Ни парижская выставка 1907-го, ни будапештская 1910 года не принесли ему желанной славы. Все это, однако, ничуть не поколебало веры художника в себя, напротив, именно тогда эта вера обрела болезненные признаки мании. Он распространял листовки о собственной гениальности, о необходимости аскетического образа жизни; он осаждал письмами правительство и носился с планами невиданного по монументальности полотна “Приход венгров”. Сохранились лишь эскизы к этой картине, несомненно свидетельствующие о нарушенном душевном равновесии художника». (Сеней, 1976, с. 26.)
