Особенности творчества
«..Первый проблеск вдохновения дал о себе знать в ночь 16 февраля 1779 года, после шестимесячного пребывания в заточении. Он сообщил о ярком, словно явь, сне, в котором его посетила Лаура Петрарки326, пришедшая, чтобы утешить его, поскольку никто из живых членов семьи этого не сделал… Запертый в четырех стенах, маркиз начал создавать свое собственное царство… Впрочем, в каком бы стиле маркиз ни работал, одиннадцать лет, проведенные в тюрьме, помогли ему найти себя в роли автора художественных произведений. Он достиг такой ясности внутреннего видения, которая заставит содрогнуться не одного его читателя». (Томас, 1998, с. 236, 279.)
«Революция в 1790 г. возвратила ему свободу. Он стал писать эротические романы, изобиловавшие сценами сладострастия и жестокости. Когда Бонапарт сделался консулом, маркиз де Сад поднес ему в дар свои романы в роскошном переплете. Консул приказал уничтожить его произведения, а самого автора вновь заточить в Шарантон». (Ерафт-Эбинг, 1996, с. 114.)
«Это ново, потому что я представляю порок торжествующим, а добродетель — его жертвой, подверженной всем формам унижения и жестокости, но наделенной единственно чувствительной душой, чтобы противостоять этим опасностям». (Маркиз де Сад)
«Почти все, что он написал, было написано в Бастилии, начиная с его романов “Жюстина”, “Жюльетта”, впоследствии переделанных и бывших злобою дня во времена революции. Большинство его драматических произведений относятся к тому же времени… Постоянное возбуждение, в котором он находился, вело его к сумасшествию. Началось это еще в Венсене и продолжалось в Бастилии: он стал со страстью маньяка предаваться мистическим вычислениям и комбинациям. Он читал, так сказать, по складам, все письма, которые ему присылали, и в количестве слов и слогов искал — и думал, что находит, — тайну своего будущего, надежду и указание на свое освобождение… Главный доктор Шарантона Ру-айе-Колар писал 2 августа 1808 года министру юстиции Фуше: “Он не сумасшедший. Его единственная болезнь — порок, но от этой болезни его невозможно вылечить в учреждении, предназначенном для врачевания душевнобольных. Необходимо, чтобы этот субъект был заключен is более строгой обстановке…”» (Альмерас, 1992, с. 106, 108, 164–165.)
«Моя манера мыслить не принесла мне несчастий. Их причиной стали мысли других». (Маркиз де Сад)
Издевательство над человеком и наслаждение такой жестокостью существовали во все времена, но почему-то лишь «гуманный» XIX век обратил на это явление более пристальное внимание и присвоил ему специальный эпонимический термин — садизм. Нет нужды говорить о темообразующем влиянии этой сексуальной аномалии на творчество де Сада: практически все его романы в большей или меньшей степени посвящены описанию различных вариантов этого порока.
САЛТЫКОВ (Салтыков-Щедрин) МИХАИЛ ЕВГРАФОВИЧ (1826–1889), русский писатель-сатирик, публицист, литературный и государственный деятель. В 1868–1884 гг. редактор журнала «Отечественные записки».
Наследственность
«Семья была дикая и нравная, отношения между членами ее отличались какой-то зверскою жестокостью, чуждой всяких теплых родственных сторон; об этих отношениях можно отчасти судить по повести “Семейство Головлевых”, где Салтыков воспроизвел некоторые типы своих родственников». (Белоголовый, 1957, с. 608.)
Общая характеристика личности
«В довершение отец и мать постоянно ссорились, и дети видели уже всю житейскую изнанку. Книг в доме почти не было; мальчику приходилось читать учебники старших…» (Пыпин, 1904, с. 89.)
«Характер Салтыкова сложился под влиянием двух обстоятельств: болезни и избалованности. Была ли у него какая-нибудь наследственная наклонность к болезни, я не знаю. Но главным обстоятельством, неблагоприятно повлиявшим на его здоровье, была нелепая и беспутная жизнь, которую он вел во время своей ссылки в Вятке. Карты и вино, обыкновенное препровождение времени в провинции, оставили на нем неизгладимые следы». (Танеев, 1957, с. 561.)
[Начало 1850-хгодов] «Наружность его не отличалась привлекательностью. Это был очень молодой человек… темноволосый, довольно высокий, но неуклюжий, с болезненным цветом лица и очень выпуклыми серыми глазами, чрезвычайно близорукими, что еще более усиливало его неловкость. Выражение лица Михаила Евграфовича и настроение его духа постоянно менялось, причем мимолетная веселость сменялась то чрезвычайной угрюмостью, вовсе не свойственной его возрасту, то крайней раздражительностью. Сдержанности, самообладания у него совершенно не было, и всякое противоречие выводило его из себя… Раздражительный и нетерпеливый, Михаил Евграфович был нестерпим за картами. Он выходил из себя, бранился и ссорился с партнерами, но без карт не мог обойтись». (Спасская, 1957, 536, 541.)
«После жалобы рязанского губернатора Салтыков в 1868 был уволен окончательно в отставку в чине действительного статского советника; повелением царя Салтыкову запрещалось впредь занимать какие-либо должности на гос. службе». (Макашин, 1971, с. 622.)
«Неудачи в практической жизни, необходимость экономии, постоянный труд, отчасти порок сердца, которым он страдал издавна, мало-помалу изменили его характер. С каждым годом он делался более и более нервным, постоянно горячился в спорах о чем бы то ни было и даже в картах, так что лицам, мало его знавшим, казался человеком злым. Но между тем под этой маской он оставался в действительности очень добрым человеком… С 1875 года состояние его здоровья окончательно изменилось к худшему… В апреле 1875 года его отправили в Баден-Баден, где в течение мая он не мог двигать ни рукою, ни ногою, потому что всякое движение причиняло ему сильнейшую боль». (Унковский, 1957, с. 653.)
«Люди, которые долго не виделись с Михаилом Евграфовичем, приходили в ужас от происшедшей с ним перемены. Вместо подвижного, оживленного, хотя и желчного, человека они видели старика, “кандидата в могилу”, как с ужасом записала в дневник одна из его знакомых. Одышка, изнурительный кашель, участившиеся нервные припадки временами совершенно обессиливали больного… Необычайная мнительность делала состояние Салтыкова особенно тяжелым. Перед его глазами вставали картины близкой смерти и еще того хуже! — полной своей беспомощности, нищеты, злых попреков жены… Жалобы на болезнь занимали все больше и больше места в его разговорах и письмах». (Турков,)965. с. 305.)
«Долго оставаться на службе он не мог по своему беспокойному, неуживчивому характеру. Он постоянно препирался с губернаторами: не стесняясь, острил над ними в обществе, и, живя в Туле, написал целую летопись о губернаторах, причем местного губернатора, как он нам пояснил, изобразил в виде губернатора с фаршированной головой». (Жуковская, 1957, с. 77.)
«Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства». (М.Е. Салтыков-Щедрин)
«Трудился он по-прежнему и даже более того, так как с болезнью и смертью Некрасова ему пришлось одному хлопотать по изданию “Отечественных записок”. Труд этот был очень тяжел, но запрещение журнала, нарушив его образ жизни, повлияло еще хуже на состояние здоровья… Вследствие этого по истечении некоторого промежутка времени характер его, как мне казалось, сделался более мрачным, а затем и последние остатки здоровья истощились… В последние три-четыре года нервное состояние его было невыносимо. Шум обыденной жизни его раздражал. Одиночество томило его». (Унковсний, 1957, с. 654.)
«К весне 1885 года не вдруг, а мало-помалу ему стало делаться заметно хуже: сначала его начали беспокоить нервные боли в глазах, не связанные ни с каким очевидным повреждением зрительного аппарата, а между тем заставившие его отказаться от обычного чтения, а вслед за тем появились судорожные сокращения в мышцах тела, особенно выраженные в руках, голове и верхней части туловища и до такой степени сильные, что писание стало для него не только затруднительным, а почти невозможным; не будучи, таким образом, в состоянии отдаваться своему обычному времяпрепровождению и видя в этом ухудшении наступление финала своей писательской деятельности, он, понятно, сделался еще более раздражительным и сильно затосковал». (Белоголовый, 1957. с. 595.)
