— Я готова!

— А как мы будем все это выносить?

— Через дверь, — уверенно заявила она, схватив один из мешков и выволакивая его в коридор.

Я пожал плечами, подхватил второй мешок и последовал за ней. В коридоре Кэт открыла небольшой ящик у входной двери и вытащила оттуда связку ключей.

— Привычки не меняются — воскликнула она, потрясая над головой ключами.

Затем, криво мне улыбнувшись через плечо, она уверенно отперла дверь и вышла в подъезд. Дождавшись, когда выйду я, она передала мне свой мешок и заперла ключами дверь.

— Пойдем! — улыбнулась она, одевая на глаза солнцезащитные очки.

Теперь, когда синяка не было видно, она казалась таинственной красавицей. И я вдруг поймал себя на мысли, что мне несказанно и непонятно как повезло замутить с такой девушкой. Когда я спускался за ней по лестнице, я смотрел на ее тонкую шею, на которой росли длинные тонкие волоски, не попавшие в тугой пучок, связанный цветной резинкой. Смотрел и думал, как долго будет длиться наш роман, как долго она будет терпеть меня, необразованного и скучного. Детка, я хочу, чтобы ты оставалась подольше!

До квартиры я плелся за ней, волоча тяжелые мешки, в которых, по всей видимости, поместились все ее пожитки от обуви, до самых любимых книжек. Плелся и смотрел на ее упругую девичью задницу, обтянутую голубыми джинсами. И думал, что же она во мне нашла. Неужели просто возможность свалить из дома? Ну, даже если и так, пусть! Когда еще мне, уроду и неудачнику, повезет встретиться с такой девицей. Умной и красивой. Пусть она потом, когда немного обустроится, бросит меня и укатит к очередному олуху, но до того момента, все дни с ней принадлежат мне!

Уж не знаю, почувствовала ли Кэт мои переживания, или просто волнение возбудило ее чувства, но как только мы пришли домой, она тут же потащила меня в спальню, где мы провалялись до обеда, вспоминая утреннее приключение и болтая о всякой ерунде. И, между прочим, совершенно не было похоже, чтобы ее тяготило мое общество.

Приготовив обед на скорую руку, Кэт потащила меня за покупками. Сначала мы сходили в Торговые ряды, где я обзавелся мягкими трикотажными кроссовками, сандалиями, светлыми джинсами, толстовкой, парой футболок и шортами. Затем приобрели новый комплект постельного белья, в продуктовом магазине купили кое-каких продуктов, после чего поехали на колхозный рынок за картофелем, луком, свеклой, капустой, мясом и морковью. Обратно пришлось добираться на такси.

Кое-как затащив все это в квартиру, мы, довольные, уселись на диван, обсуждая, чем будем ужинать и куда пойдем вечером. Кэт звала меня прогуляться до театра и посидеть у фонтана. Я не возражал. И тут внизу раздался протяжный звонок. Я, наверное, никогда не привыкну к этому звуку. Опять дрель вонзилась мне в мозг, отчего я даже подпрыгнул, а Кэт рассмеялась.

Я спустился вниз. Пока я шел, в дверь позвонили еще раза три. Я не стал спрашивать, кто за дверью, а просто открыл. На пороге стоял мужчина лет сорока пяти. В темных брюках и полосатой кофте, еле удерживающей вырывающееся на свободу брюхо. Волосы светлые, стриженные под ежик. Глаза голубые с мутновато красными белками. Лицо красное. Небольшой запах перегара. Наверняка недавно выпил пива.

— Где она? — рявкнул он, бегло окинув меня взглядом.

— Кто? — не сразу сообразил я.

— Катька, твою мать, не тупи! — с этими словами он вступил на порог, слегка подвинув меня плечом, и крикнул. — Катька, иди сюда, быстро!

— Послушайте, — сказал я, отступив на пол шага назад, — что Вам тут надо?

— Это ты сегодня ко мне в хату лазил? — пропустив мимо ушей, начал отчим. — Вообще страх потеряли? Я тебя сейчас урою здесь.

В армейке у меня был друг. Диман его звали. Он старше меня на несколько лет был. После института. Он постоянно тренировался. В спортзал ходил каждый день грушу бить. Вообще здоровым был. Страшно с таким связываться. Он однажды мне сказал, что очень боится драк. Не любит по морде получать. Поэтому, если ситуация накаляется, старается всегда первым бить, но так, чтоб с одного удара уложить противника. Чтобы драки потом уже не было. Вот он этот главный удар каждый день и тренировал. Я почему-то вспомнил этот наш разговор и понял, что это как раз такой момент. Когда нужно бить первым и наверняка.

Я сделал шаг назад в коридор. Отчим поднялся на порог обеими ногами. И в этот момент я со всего размаха, толкая плечом, вмазал ему боковым прямо в челюсть. Он покачнулся. Было видно, что потерялся, но не упал и почти сразу поднял голову. Тогда я ткнул ему два прямых. Оба в нос. Левой примерился, а правой приложился. Как положено. Носочек вывернул. Этого было достаточно. Он поплыл, потерял равновесие и кубарем скатился с крыльца, оставшись лежать не земле.

Секунд через пять-семь, когда Кэт уже спустилась вниз, он начал медленно подниматься, сплевывая кровь за землю. Живой значит. Кэт молча швырнула в него ключи от квартиры и закрыла дверь. Вот оно, куда мое предчувствие вырулило.

Надо сказать, чувствовал я себя не очень хорошо. Не люблю я все эти разборки и драки. Обычно у меня друганы всем этим занимались. Сами нарвутся, сами подерутся, ну и сами, бывает, получат. А я так — на подхвате, если помочь надо. Схлестнутся они, например, не с теми. Смотрю, если начинают выхватывать, значит — мой выход! Деваться-то некуда. Друзья все-таки! Так и получается, драки не затеваю, но регулярно в них участвую. Точнее участвовал! Не всегда, конечно, но дружеский долг выполнял исправно. Хотя и без удовольствия.

Вот и сейчас. Вроде бы молодец. И свою честь отстоял, и девушку защитил. Сижу теперь как лев на диване, развалился, руки широко раскинул, Кэт обнимаю. А она так преданно и с любовью на меня посматривает. Видно, давно ей хотелось, чтобы отчиму ее кто-нибудь морду набил.

А с другой стороны — человека побил. А главное за что? За то, что он меня пихнул и орать начал? Ну и что тут такого? Оскорбил меня? Стоит ли она, моя честь, унижения другого человека? Его разбитой морды? Может быть, он и не дошел бы до рукоприкладства. Я вздохнул, вспоминая изумленно-потерянное лицо отчима, встречающее мои кулаки и его поникшую фигуру, неловко вытирающую кровь вперемешку с соплями.

Я посмотрел на сбитые костяшки на правой руке. Не в первый раз. В армейке у меня вообще мозоли были. Потом сошли. Всё проходит. Вот, например, старший сержант Колесников нас — молодых духов, — качать очень любил. И так, прямо с оттяжкой этот делал, в удовольствие. И вот однажды кто-то на поверке залетел с кантиком. Забыл побрить. Ну, Колесо и взъелся, начал нас качать из-за стрижек. Сначала мы как обычно поотжимались, пока кто-то машинку искал. Потом он начал кантики брить. Одному вообще до затылка поднял. Затем вообще разошелся и решил нас всех постричь. И начал почему-то с меня. Ну и зафигачил под нуль. Я тогда так разозлился. Прямо до слез. Пошел перед отбоем в спортзал. У нас там груши висели. Я полчаса херачил по груше. Без перчаток. Все руки сбил в кровь. Вернулся, помню в кубрик, Колесо так на меня посмотрел тревожно, но ничего не сказал. Не знаю, уж что он там подумал, но меня больше не стебал. Да и я больше на него зла не держу. Понимаю мотивы его поступков.

А еще один сержант, дядя Федор, командир нашего отделения, был повернут на отжиманиях. И вот он нас всю дорогу в учебке заставлял отжиматься под счет. На кулаках. Хуже всего на асфальте этим заниматься. Ну а потом, уже перед дембелем я и сам молодняк время от времени качал на кулаках, ну и грушу дубасил каждый день. Делать-то нечего было. Так что сбитые костяшки — ерунда.

— Да не думай ты, — прервала мои воспоминания Кэт, — он это заслужил! Он настоящий мудак. Он бы тебя точно жалеть не стал. Еще мне бы навешал. Так что ты — герой, защитил девушку от отчима-козла!

— Ага, — кивнул я, — может, выпьем?

Сказано-сделано. Очень пригодилась бутылка с водкой, которую я притаранил из подвала. В таких случаях, как сейчас, когда совесть гложет, когда в чувствах невесть какой бардак, водка — она ведь лучшее лекарство. Виски или коньяк они для других случаев, попроще. Отметить что-нибудь или там расслабиться. Душу ими не вылечишь. Я, хотя не большой знаток спиртного, кроме водки и самогона другого-то особо и не пил, но это сразу понял. А водки выпьешь стопку, сморщишься по привычке, даже если водка хорошая, и скорбь из тебя как будто выжимается. Как вода из тряпки. По капле, по капле, а потом, глядишь, и, вроде как, полегче на душе-то.