- Когда в следующий раз встретимся - можешь ее опять разорвать. И, конечно, торжественно обещаю не выходить замуж. Спасибо, Максим. Я тебя вряд ли забуду! – и это правда. Не смогу всего этого забыть. Уткнулась в его шею, чувствуя знакомый запах и наслаждалась моментом.

Я вряд ли забуду некоторые отрывки из нашей общей жизни: свидание - поездка на вулкан. Легкий флирт, наши ночи вдвоем, когда мне было тяжело, то он спал рядом, словно охранял мой сон и спокойствие. Наше последнее странное спокойное свидание и бесконечный долгий поцелуй в кафе и держание за ручку, словно обычные люди. Не забуду завтрак Дьявола, ну и попытку сломать ему одно место – тоже. Хотя, конечно, вряд ли Максим также позитивно вспоминал тот момент.

–    Да. Я тоже вряд ли забуду такую проблемную девушку.  Веееедьма... - тихо, по-дьявольски протянул на ухо и коснулся теплым дыханием мочки уха, отчего стало щекотно и захотелось засмеяться.  - Я когда-нибудь утащу тебя в свой ааааад!

А потом раздался смешок и язык, лизнувший шею уже вызвал другие, обжигающие эмоции.  Дрожь по телу, явное повышение температуры наших тел и разгулявшуюся, буйную фантазию. Максим вновь взял себя в руки, несильно сжал волосы у меня на затылке и наклонил мое лицо вниз, как зачарованный, рассматривая мои губы, чуть приоткрытые и ожидающие его язык.

Я захлебнулась от эмоций, исходящих от взаимного поцелуя. И долго с удовольствием захлебывалась. До последнего не хотела выныривать из тех ощущений.

POV Максим

Цель ради, которой жил - это увидеть отца на больничной койке, подключенного к капельнице. Смотреть на прибор, измеряющий его сердцебиение и отражающий явно нарушенный ритм. Даже со своими медицинскими навыками видел это. Смотрел на грудную клетку отца, тяжело вздымающуюся и облегченно опадающую. Глаза закрыты, руки вдоль тела. Я же сидел в кресле-качалке, иногда смотрел в окно, открывающее вид на желтые пески, в точности бескрайнее море в южных землях. Словно сейчас спрыгнешь и будешь купаться в нем.

Я всегда мечтал оказаться в последние минуты его жизни рядом. Смотреть на него хилого, лысого, измученного раком. Теперь - это точно конец.

В палату зашел священник в обычной одежде, не в рясе, спросил моего разрешения нарушить покой больного. Я спокойно кивнул, выказывая одобрение на любые необходимые действия для отпущения грехов. Священник долго стоял на одном колене рядом с кроватью отца, шептал ему на ухо, что-то спрашивал. А старший Бонифаций, не раскрывая глаз, тихо отвечал, возможно рассказывал священнику о грехах. Слова были тихи, еле различимы. Вскоре процедура отпущения грехов была закончена, а я так и не сдвинулся с места. В любую минуту, в любой час он мог испустить последний вздох.

Я столько мечтал об этом дне. Увидеть его умирающим, слабым стариком. После отпущения грехов встать с кресла и подойти к кровати больного. Взять его трясущуюся, синюю, исколотую сотнями игл руку. Довольствуясь его страданиями, поведать ему забавную историю, как его сын гнил в лагере смерти. Что детище Бонифациев чуть не угробило его теперь единственного наследника и надежду на продолжение рода.

– Знаешь, отец! - позвал его сегодня, взяв за морщинистую иссохшую руку. Взглянул на него. Губы старика тряслись, словно хотели что-то сказать, но не могли. Он уже несколько дней не разговаривал и не двигался. Открывать глаза еще мог и хорошо слышал. Голову поворачивал на звуки.

Я столько мечтал рассказать ему об этом его грехе и навсегда закрыть ему проход в лучший мир. Чтобы гнил он вместе с этой открывшейся правдой где-нибудь в аду, горел в вечном огне.

Давай, Максим, скажи. Это же он посылал мать на аборт. Такой ураган эмоций был к отцу, столько ненависти, но спустя годы обида на него прошла.

Поэтому я положил его руку обратно на кровать и велел спокойно:

– Спи спокойно.

Словно по приказу через пять минут с моего разрешения он навсегда закрыл глаза.

Больше изо дня в день меня убивали, терзали воспоминания о Кате, не давали спокойно существовать. Не было покоя, поэтому я забывался в обязанностях, которые требовались от наследника рода. Окунался в этот мир, растворялся в нем, чтобы как-то дальше существовать и не сдохнуть без Кати.

Университет я полностью отдал во владение Беляцкой. Наивная простота была рада получить рабочий, хорошо отрегулированный лагерь по производству кукол. Но я исподтишка подкидывал ей проблемы, одну за одной. Весточку в газету — то здесь пропал человек, то странные слухи, которые ползли в университете о том, что недалеко от острова найдены захороненные трупы. Не зарегистрированные, без вести пропавшие. Так что университет медленно попадал под всевидящее око общественности и СМИ. Еще несколько странных событий, и лагерь сжег живьем озверевший народ северян. Участие Бонифациев в создании лагеря я скрыл, отдав вовремя всю власть семье Беляцких.

***

Я сидел на последнем десятом ряду в здании суда. Лично пришел довольствоваться какой-никакой местью, только вряд ли ее завершение мне поможет вернуть Катю или ребенка. Убивать Беляцкую было бы слишком быстрой и легкой местью.

- Суд присяжных установил, руководствуясь статьей... - дальше долгая речь главного судьи, назначенного из простого бедного народа, чей ребенок точно также пал жертвой махинации Беляцкой, а именно пропал без вести много лет назад. Оказалось все это время его ребенок мучился в стенах университета и был убит, как плохой рабочий материал и захоронен в джунглях острова. Его тело откопали и вернули отцу.

Когда приговор прозвучал, внутри ничего не шелохнулось и не дернулось. Меня ничто больше не способно ранить или задеть. Я стал спокоен, холоден, совсем не нервничал, четко и без особых усилий двигался вперед, осуществляя поставленные перед собой цели. Только одна слабость жила внутри меня — Катя.

– Грязный ублюдок, ты сгоришь в аду вместе со своим папашкой! - после объявленного приговора Беляцкая растеряла свой «идеальный» облик. Начала брыкаться, не разрешала заковать себя в наручники. Двое охранников пытались заломить руки взвинченной девушке и лишить ее возможности пробежать сквозь зал и наброситься на меня. - Когда я отсюда выберусь...

– Да...да, - громко оборвал ее речь и встал с кресла, собираясь покинуть людное место. - Через восемьдесят девять пожизненных сроков встретимся в аду. Надеюсь в женской колонии тебя «отпетушат» добрые тетеньки.

В мужских колониях часто «петушат», а в женских не бывал. Не знаю. Но надеюсь ее идеальной, кукольной внешностью вдоволь попользуются бедные женщины. В тюрьме все равны - и бедные, и богатые.

После Беляцкой и сожжения первого лагеря я задался целью - разрушить «детище» Бонифациев.

Ради Кати и нашего ребенка, которому не дали родиться.

***

POV Катя

Я вернулась домой. В наш двухэтажный родной дом. Когда я дрогнувшими пальцами с пятого раза позвонила в домофон, то родители автоматически, увидев меня в камере, по памяти открыли ворота. И только потом поняли, кто появился. Вышли в промозглый декабрь на лестницу перед домом под струи дождя и смотрели, как я, улыбаясь, шла по асфальтовой дорожке, запорошенной грязью и снегом. Не знала, как лучше успокоить родителей, поэтому отставила чемодан, раскрыла руки в разные стороны и громко объявила:

- Ваша дочь восстала из мертвых!

Кто же меня за язык-то тянул?! Мама поскользнулась на сырой от дождя лестнице и немного ударилась бедром, благо папа подхватил неуклюжую женушку. Мы провели пострадавшую на кухню. Сели в привычный родной уголок-диван перед столом. И от этого родного запаха дома, от этой обстановки меня прорвало вместе с матерью. Я плакала и гладила ладонью деревянный родной стол и просто чувствовала радость от этого прикосновения. От того, что наконец-то дома.

Вскоре поступила в университет в нашем городе, не поехала в столицу, как сестра. Хватит с меня путешествий. Намертво вросла корнями в родное место. Даже бедняки здесь добрые, не такие живодеры, как там далеко. В том мире. Порой воспоминания тускнели и мне казалось все это сном. Университет, Максим и я. Только большой Макс жил со мной в комнате и напоминал о настоящем Максе. Я помнила, что в Медведе есть камера, но вряд ли она до сих пор работала.