В стороне Дубно и Панталии время от времени взлетали осветительные ракеты, раздавались короткие пулеметные и автоматные очереди. Это так, на всякий случай, немецкие охранники себя подбадривали. Обычная их тактика.
Полк шел по дороге Дубно — Луцк. Но скоро мы должны были с нее свернуть. Прошли хутора близ большого села Иванне. Здесь оставались тылы полка. Попрощался я с дядей Колей, отдал ему повод своего коня и, пробежав немного, догнал повозку артиллеристов, присел с краю.
— Что, товарищ лейтенант, пешком? — спросил меня ездовой. — А не секрет, за нами кто пойдет? А то войдем в прорыв, а там, глядишь, немцы закроют дверь и останемся одни…
— Не должно так получиться. Комдив приказал тридцать третьему вслед за нами идти.
— Тридцать третьему? А он сможет? Что-то часто у пего не получается. Такая молва ходит.
— Полк как полк. Такой же, как наш. Что там, люди другие, что ли?
— Люди, может, и не другие, люди везде люди, я так думаю. Но вот Симбуховский-то один. У нас он. Поэтому пас всегда вперед посылают…
Вскоре полк вышел к перекрестку двух дорог. Одна — Дубно — Луцк, другая — из Ровно на Млинов. Вот к Млинову нам и нужно. Войдя в город, сразу поняли, что 33-й полк уже здесь. Дворы по дороге почти все были заняты казаками, лошадьми, повозками.
Симбуховский решил привала в городе не делать, не тратить времени. В конце концов, передвижение двух кавалерийских полков, да еще и десятков танков не могло остаться незамеченным хотя бы кем-то из местного населения, не говоря уж о разведке противника. А кто мог поручиться, что в городе не осталось ни одного предателя, полицая или еще кого-нибудь из той же компании? Нужно было спешить.
Выйдя из города, полк вошел в лес. Там нас ждали танкисты. Не так уж и много техники: шесть «тридцатьчетверок» и легкие самоходки СУ-76. Да еще подарочек дорогих союзников — «Валентайны», не танки — мука!
Тапки, урча, стали вылезать из леса на дорогу и, обгоняя строй, пошли вперед. По их колеям мы двинулись дальше.
В моем фронтовом дневничке сохранилась такая запись:
«И февраля. Рейд на Дубно через Млинов. 17–18 часов. По дороге сильный артогонь. Есть убитые. Несмотря на то что справа и слева немцы, идем вперед. Рвем нагло и нахально. Вышли в район кирп. завода».
Не помню сейчас, где был «кирп. завод», но хорошо запомнил другое. Наверное, не случайно я тогда записал: «Рвем нагло и нахально…» Действительно, наш прорыв у Хорупани, где мы, как и предсказывала разведка, натолкнулись на весьма жесткую оборону немцев, другими словами и не назовешь. Под сильным артогнем, вслед
за танками, проскочив окопы и траншеи, теряя людей, полк летел вперед, в тыл к немцам. И никакие мины, снаряды, пулеметные или автоматные очереди уже не в силах были остановить конников.
Грохот танков, самоходок, несущиеся артиллерийские упряжки, верховые конники, скрежет гусениц, взрывы снарядов — все это накрепко врезалось в память. Не все танки прорвались. Сосчитать, сколько шло теперь с нами, не удавалось, по то, что неподалеку жарко горело несколько дымящих черными клубами железных костров, тоже запомнилось. По обе стороны дороги с визгом ложились снаряды. Время от времени они накрывали колонну — и тогда падали казаки, валились с предсмертным ржанием кони. Раненых тут же подбирали, устраивали на повозки, стараясь оказать помощь на ходу.
Симбуховский нервничал:
— Тридцать третий может не успеть, черт его подери! Вечно чухаются… Может быть, нам развернуться да ударить немцев с тыла, обратным броском?
— А если Мизерский не подошел к тому месту, где мы прорвались? Тогда только людей положим, — начальник штаба Денисов с сомнением качал головой.
— Мизерский мог и не подойти. А немцы наверняка уже ворота захлопнули. Да, собственно, и ворота-то были невелики. Нет, вперед, и только вперед, — Василий Федорович махнул рукой. — Вперед!
Колонна двинулась дальше. Через несколько минут опять разрывы снарядов. Что за черт? Не могла же у немцев быть пристреляна вся дорога? А ночью не больно пристреляешься, попробуй разгляди в темноте, кто и куда по ней движется. Уж не корректирует ли кто их огонь?
Полк все дальше и дальше уходил от Хорупани. В небольшом хуторке штаб остановился. Было еще темно. Взмыленные, уставшие кони тяжело дышали, казалось, поглядывая на людей с укоризной. Мы зашли в ближайшую хату. Пусто. Василий Федорович подсел к столу, расстегнул планшетку, достал карту.
— Давайте уточним, где мы находимся и сколько еще до Дубно…
Его ординарец, молодой парнишка из недавнего пополнения, отстегнул с куртки трофейный фонарик, посветил на карту.
— Так вот, товарищи, мы сейчас на полпути от Хору-пани к Дубно. Тридцать третий полк не прорвался. Здесь, кроме нашего «тощего» полка и танкистов, никого нет. Противник прекрасно знает, что мы прорвались, и, без сомнения, хочет нас обнаружить и уничтожить как можно скорее. Нужно оторваться, чтобы он нас потерял. Это главная задача…
— Василий Федорович, а если нам изменить направление, идти к Дубно другой дорогой? — подал голос начальник штаба.
— Я это и хочу предложить. Пусть будет небольшой крюк, но зато подойдем к городу совсем не там, где нас ждут…
Сильный взрыв прервал Симбуховского. На головы посыпались щепки, пыль с потолка. Снаряд разорвался где-то рядом.
— Это опять с Хорупани бьет, сволочь…
Еще один взрыв. Погас фонарик, и тут же — протяжный стон.
— У кого есть свет? — вскрикнул Денисов. Кто-то включил свой фонарик.
В хату вбежал Ефим Аронов. Симбуховский, отряхиваясь от пыли, склонился над лежащим на полу ординарцем.
— Ефим, посмотри, что с ним, — бросил командир через плечо.
Аронов нагнулся над лежащим пареньком, с натугой перевернул отяжелевшее тело.
— Он мертв. Осколок вошел в спину против сердца.
— Этот осколочек мне предназначался, — сурово сказал Симбуховский. — Я же рядом стоял. Эх, Сашка, Сашка, прикрыл меня, беспризорная твоя душа…
В этот момент в хату вошли двое разведчиков в маскхалатах.
— Товарищ майор! Разрешите доложить…
Головы всех присутствовавших повернулись к ним.
— Докладывайте. Что стряслось? — сердито буркнул Симбуховский.
— Товарищ майор, мы поймали немца. Корректировщика. Он с рацией за полком шел…
— Как это так, за полком? А куда же наши замыкающие смотрели? Хороши казачки, нечего сказать!
— Мы специально отстали от колонны, замаскировались и наблюдали. Смотрим, крадется пригнувшись. И рация при нем…
— Ах, сволочь! Значит, это он корректировал огонь! Расстрелять гада! — Симбуховский повернулся к Аронову. — Ефим, раненых всех взять с собой, никого не оставлять. И Сашку моего возьмите. Потом в городе схороним. Все, товарищи офицеры. Вперед, по коням. Денисов!
— Я здесь, Василий Федорович! — отозвался начальник штаба.
— Подскочи к командиру танкистов. Передай, чтоб от пас не отрывались. Объясни, что решили идти другой дорогой. Двигай.
Полк двинулся дальше. Вскоре заурчали танки, обгоняя нас. Свернули на другую дорогу. Здесь снег был поглубже, и идти можно было только по гусеничным колеям.
Противник не успокаивался. Снаряды продолжали рваться, хотя реже и не так точно, как раньше.
Мы шли рядом с Ефимом. Разговаривать не хотелось. Молчали. Последний танк обогнал нас, обдав соляровым выхлопом. В этот момент в нескольких метрах от дороги опять разорвался снаряд. Мы успели пригнуться, а от 104
группы, шедшей впереди, кого-то отбросило в сторону. Мы с Ефимом побежали, и он на бегу все старался передвинуть со спины на живот свою санитарную сумку. На снегу, совсем рядом со следом гусеницы, лежал человек. Мы нагнулись над ним, Ефим посветил фонариком. Лицо раненого было незнакомо, да и форма не наша, не казачья.
…Много лет спустя народный артист СССР, режиссер, лауреат Ленинской и Государственных премий СССР Станислав Иосифович Ростоцкий вспоминал о том, как в 1941 году стал солдатом. На фронте пробыл до февраля 1944 года, когда по заданию редакции, где служил фотокорреспонентом, отправился в 29-й полк. В одну из февральских ночей он шел с колонной кавалеристов по немецким тылам на Дубно. Внезапно почувствовал: «…что-то огромное, неумолимое и жестокое навалилось на меня, сжало грудную клетку, обдало жаром и запахом бензина и жженного металла. Стало на мгновение очень страшно, именно из-за полной беспомощности и невозможности бороться.
