Из сказанного мы поняли, что меры по укреплению дисциплины им будут приняты самые решительные.

— Дисциплина в бою — это главное. Плохих солдат пет. Есть плохие офицеры. А командир, офицер должен быть примером всегда и везде. Учтите, этого я от вас буду требовать прежде всего. Теперь давайте посмотрим, как вы здесь живете, — сухо сказал он и добавил: — А конь для командира полка у вас найдется?

Коня подвели. Симбуховский осмотрел его со всех сторон, ощупал ноги, проверил седловку, подогнал стремена и в один миг вскочил в седло. Все это произошло так быстро и ловко, что многие от удивления и рта раскрыть не успели.

— Всем по подразделениям. Коновод, за мной!

И, пришпорив коня, он поскакал к позициям, которые занимали паши эскадроны.

Рассказывали потом, что он, невзирая на обстрел со стороны противника, пробрался в боевые порядки, эскадроны и батареи, осмотрел состояние окопов, оценил расположение огневых точек. Командирам взводов и отделений на месте дал указания. Он говорил: «Сегодня — советую, а завтра, если не сделаете, шкуру спущу! Пенять потом на себя будете!»

Уже стемнело, когда командир полка вернулся в штабную землянку. Начальнику штаба был продиктован приказ о наведении порядка в обороне. За несколько дней, несмотря на то что активность противника не уменьшилась, наши потери резко сократились.

Когда стало чуть потише, в полку состоялось партийное собрание. Командир подробно остановился на недостатках, которые подметил на передовой и в тыловых подразделениях. Попутно Симбуховский сделал строгие замечания офицерам и казакам, внешний вид которых в боевой обстановке не совсем соответствовал уставному. Сам командир полка отличался исключительной подтянутостью: независимо от обстановки, он всегда был чисто выбрит, аккуратно одет. Собрание это памятно мне еще тем, что на нем я был принят в члены партии.

В течение двух недель полк буквально преобразился. Симбуховский нашел время поговорить по душам со всеми офицерами: расспросить о семье, о том, где каждый из них воевал, за что получил награды. Я тоже хотел было поближе познакомиться с Василием Федоровичем. Но разговора не получилось. Еще в первый день, когда замполит представил меня командиру, я был неприятно поражен тем, как Симбуховский сквозь зубы процедил: «Очень приятно!» Предвзятость его по отношению ко мне была очевидной. Но причина была непонятной. Я, правда, знал, что к работникам прокуратуры, военного трибунала и особых отделов отношение бывает не самым доброжелательным. Но лично у меня с командным составом полка отношения сложились хорошие, без намека на тенденциозность. И потому предубежденность Симбуховского показалась мне необоснованной и обидной. Уж кто-кто, а офицер, окончивший академию, должен был бы лучше понимать необходимость на войне работников моей профессии.

Шло время. Бои, атаки, наступления, марши сменялись кратковременными передышками. В полку все больше и больше узнавали Симбуховского, все больше убеждались в том, насколько повезло полку с командиром. Его отношение к людям — и рядовым и офицерам — породило огромное уважение к нему и как к командиру, и как к человеку. О нас стали говорить в дивизии, приводить в пример. Командование ставило перед полком боевые задали на наиболее трудных и ответственных направлениях.

В начале октября паша дивизия получила приказ маршем выйти к деревне Ленино для взаимодействия с 1-й польской дивизией имени Тадеуша Костюшко. Нашему полку была оказана честь идти головным. А это — ответственная задача. Может быть, командир дивизии решил устроить экзамен нашему командиру полка? Так или иначе, но мы шли в голове.

Под Ленино польской дивизии предписывалось прорвать оборону противника. Используя этот прорыв, паши казачьи полки должны были выйти на оперативный простор и истреблять немецкие части до подхода основных сил пашей армии. План операции был тщательно разработан в Генеральном штабе и имел помимо военного и политическое значение: это был первый бой польской дивизии, сформированной в пашей стране. А ведь совсем недалеко была и граница с Польшей.

Фашистское командование решило сорвать этот план, подтянув из глубины фронта пехоту, артиллерию, танки и штурмовые орудия. Немецкие самолеты буквально висели над позициями польских полков. Особенно ожесточенные бои разгорелись 12 и 13 октября за высоту 215,5 и село Тригубово. Части польской дивизии во взаимодействии с нашими войсками вклинились в оборону противника западнее Ленино и, отбив все контратаки, удержали захваченные позиции. Было подбито девять фашистских танков, уничтожено около полутора тысяч солдат и офицеров противника, захвачено много пленных.

Несмотря на героизм польских и советских солдат и офицеров, глубокий прорыв обороны немцев не удался. Но бой под Ленино стал первым этапом в освободительной борьбе польского народа против фашизма. Здесь родилась боевая дружба советских и польских солдат. С той поры день 12 октября отмечается в Польше как День Войска Польского…

Не получив возможности использовать прорыв у Лепило для ввода нашего кавалерийского корпуса в тыл противника, командование армии решило бросить корпус в глубокий фланговый обход через белорусское Полесье и Сарненские леса к городам Ровно, Луцку, Ковелю.

Наш полк продолжал идти в авангарде дивизии, стараясь не ввязываться в бои с гарнизонами в населенных пунктах, занятых противником, хотя удавалось это, конечно, не всегда.

Еще в последних числах декабря мы с Николаем Григорьевичем остались без коней. Бомба угодила во двор хаты, где мы собирались остановиться на ночлег. К счастью, я в это время был в другой хате, метров за двести от нашей, там штаб разместился, а Николай пошел в хозвзвод овсом разжиться. Если бы не это… Сколько раз можно было бы, вспоминая о всех прошедших боевых днях и ночах, за все эти четыре года сказать: «Если бы не это…»

Рассчитывать на получение новых коней в ближайшее время не приходилось. Разве что на, трофейных. А пока мни свои ноги да надейся на то, что кто-нибудь в эскадронах подсадит на сани.

Ночью полк вошел в густой, мрачный лес. Было тихо. Фронт остался где-то далеко позади.

Проехав километра четыре на санях во взводе связи, я решил пройтись, немного поразмяться. Мимо, спешившись, шел второй эскадрон старшего лейтенанта Дмитрия Зенского. Увидев меня, Зенский призывно махнул рукой:

— Идите к нам, лейтенант, веселей будет. Ночь-то — сказка. Люблю я ночь, особенно когда тихо и луна скользит по облачному небу. То спрячется, то покажется. Чудо|

— Романтик ты, Дима. Тебе бы не эскадроном командовать, а стихи писать.

— Что же ты думаешь, военный человек не может быть романтиком?

— Но не на войне же…

— Э-э, нет! Ты не прав. Сам себя обманываешь. Вспомни свои же письма. На прошлой дневке ты читал мне одно…

— Ну, то письма. А впрочем, может, я и не прав. Не вытравила же война душу людскую до конца. А чувства, пожалуй, даже обостреннее стали.

— Вот ты москвич. Сам говорил. А я в Москве не бывал. А знаешь как хочется… Слушай, спой мне потихонечку ту песню, которую как-то на привале мурлыкал. Люблю я ее.

— Да что ты, Дима, какая сейчас песня? Идем черт те куда, немцы кругом…

— А черт с ними, с немцами. Больно ночь хороша. Спой…

Я тихонько напел куплет этой полюбившейся нам на фронте песни. Потом — другой, третий… Сзади, позвякивая удилами, пофыркивая, топали кони.

— Эх ты, командир эскадрона! Хозяин, можно сказать. Сколько лошадей — почти табун. А допускаешь, чтобы твой друг, москвич, пешком ходил. Выручить не можешь. Выделил бы лошадку…