— Вот уж не думала на вас тут наткнуться, — хохотнув, поспешила объяснить женщина, будто это была невесть какая радость — повстречать на пагоде Ли Чжэньчжуна. — И как вам удалось взобраться? Не на машине же? Не иначе на чьих-нибудь руках или загривке. — При этом она рыскала глазами, будто в самом деле хотела увидеть того, кто притащил сюда Ли Чжэньчжуна.

Он улыбнулся, решив, что это вполне достаточный ответ на насмешливое одобрение молодых людей. Потом сам поинтересовался:

— Давно вы здесь?

— Только что приехали, — отвечала по-прежнему она, — на пароходе из Сучжоу, всю ночь плыли по Юньхэ, под луной — восхитительно!

— Долго думаете пробыть в Ханчжоу?

— Дня два-три, отпуск уже кончается, а на обратном пути еще хочется в море выплыть!

— Где остановились? — Ли Чжэньчжун знал, как трудно найти жилье в разгар туристического сезона.

— Да, кстати, — повернулась она к мужу, — где же мы поселимся?

Похоже, эта тема вызвала раздражение у молодого супруга, и он с укором воскликнул:

— Я же говорил, что сначала надо найти жилье, а уж потом гулять, а тебе ни до чего дела нет! — В укоре, однако, сквозили любовь и нежность. — Даже не поели как следует, а тебе все равно! — добавил он.

— Пустяки, успокойся, мы везучие. — И она повернулась к Ли Чжэньчжуну. — Вы не сердитесь, что я назвала вас отцом? Или, может, называть вас «товарищ начальник»?

— Почему «начальник»? — даже замахал руками Ли Чжэньчжун.

— Вы думаете, я слепая? Вот вы сейчас смотрели вниз, заложив руки за спину, — ну прямо президент компании или начальник управления, на министра или зампремьера, пожалуй, не тянете…

— Лицзюнь! — одернул ее супруг.

Улыбнувшись, как ни в чем не бывало она продолжала:

— Ну как? Глаз не промах? А вы сами? Вы-то где остановились?

— В гостинице «Доблесть».

— «Доблесть», — повторила женщина, которую, оказывается, так красиво звали Лицзюнь. — Если ничего не придумаем, вечером найдем вас, ладно?

— Лицзюнь! — громко воскликнул муж.

— А что такого? Он поможет. Душевный же человек, разве не видишь?

Ли Чжэньчжуну стало приятно, ему нравилась непосредственность Лицзюнь, хотя слегка раздражала болтливость, и, ответив неопределенно, он распрощался с ними.

III

Конечно, ни о каком знакомстве и речи быть не может, но эта юная пара произвела впечатление на Ли Чжэньчжуна. Обретаю нужный опыт, решил он, кроме того, это явное знамение — встреча с молодыми людьми именно сейчас, на новом этапе жизни, начавшемся двадцать дней назад, уже после смерти Сюмэй, его болезни, операции, когда, покидая руководящий пост, он вступает в период отдыха, размышлений и воспоминаний о своем боевом поприще.

Двадцать дней назад он сел в поезд в одном из городов на севере страны, а вскоре подошло время ужина. «Пройдите в вагон-ресторан, товарищ начальник!» — робко пригласила его официантка с чистым личиком и парой косичек. Он кивнул, удовлетворенно улыбаясь, довольный выказанным уважением, но и насторожился: какие там еще начальники в поезде? Чувствовал он себя сейчас лишь старцем, умиротворенным собственным закатом… И в таком настроении неторопливо проследовал в ресторан, сел за столик, покрытый белоснежной скатертью и украшенный изумрудной травкой в вазочке. Над столиком висела цветная фотография в рамке — гора Хуаншань в дымке облаков. Он заказал бутылку пива, тарелочку соленой утки, миску чилимсов с горошком и суп с сычуаньской капустой. С упоением вслушивался в бульканье пива. Ненароком взглянув в окно, насладился видом на поля и деревушку, промелькнувшую в золоте бледного заката. На стене у придорожных домиков углядел голубые рекламные щиты. Рекламировали все больше какую-то пудру «Балет». С парфюмерией он не был знаком. Но теперь будет, из чего следует, что реклама, намалеванная на щитах по обе стороны железной дороги, вещь эффективная. По ассоциации вспомнил, что в молодости из поезда часто видел рекламу слабительного «Жэньдань» и тигровой мази, но тогда любая реклама, любая торговля и сами торгаши вызывали у него отвращение, ибо компартия и социализм, полагал он, не совместимы ни с какой торговой рекламой… Сегодня в нем уже нет такой категоричности. Отхлебнул пива и поразился своему хорошему настроению и аппетиту. Приступил к соленой утке, мясистой, без жира, молоденькой, упругой — в общем, превосходной. Через какое-то время, однако, что-то стало давить, пучить. И лишь тут Ли Чжэньчжун вспомнил, что остался без четырех пятых желудка. В это время подоспел ярко-зеленый горошек, розовые чилимсы, блестящие, масленые, и он понял, что ввязался в авантюру, возжелав этого обилия, «высоких показателей», а желудочек-то крошечный — как ему со всем управиться? Видимо, следовало ограничиться мисочкой янчуньмянь — «весенней лапши», — ну, от силы еще глазуньей из пары яиц.

Вот поди ж ты, оказывается, сжился с жидкой и полужидкой пищей — столько месяцев сидел на рисовых кашицах да лотосовой похлебке. Видимо, составляя рацион, не надо ударяться ни в «левую», ни в «правую» крайности, и тогда будет в самый раз. Но как же это нелегко!

С другого конца в вагон-ресторан вошла молодая пара, и Ли Чжэньчжун вздрогнул. Ибо это было время ужина лишь пассажиров из мягких вагонов, посеребренных, вовсе седых или лысых, морщинистых, заторможенных, несуетных. А эта парочка, улыбаясь, влетела ураганом. У дверей затормозили, огляделись и приковали к себе ответные взгляды сидящих. Как ухитрились они в дороге сохранить одежду такой новенькой, ладной, аккуратной, чистой, без пылинки? И сами будто только из косметического кабинета да туалетной комнаты — умытые, подстриженные. Пышные смоляные волосы женщины стягивала голубая шелковая лента, слегка удлиненное, отнюдь не совершенной красоты лицо под тонким слоем пудры казалось нежно-белым, что, право, попадается не так уж часто. На отвороте прелестного серого костюма сверкала брошь — корзиночка с цветами из искусственного жемчуга, а лицо сияло счастьем и юностью, озарявшими всякого, кто взглядывал на нее. Крепкую фигуру мужчины подчеркивал землистого цвета костюм из джерси с нейлоновой нитью. Он не производил впечатления высокого человека, но, когда они встали рядом, оказалось, что он все-таки выше. Защитник, к такому не задирайся — густые брови, большие глаза, массивный подбородок, широкие плечи, бугры мышц на руках, выпуклый торс.

Осмотревшись, они направились к столику Ли Чжэньчжуна и сели напротив. И тут к ним подошла та самая официантка с чистым личиком и косичками и спросила:

— Вы из какого вагона?

Вопрос несколько удивил — он больше приличествовал контролеру при посадке на поезд, а не официанту. Помедлив, молодой человек хладнокровно сказал:

— Два пива, пожалуйста, и холодную закуску.

— Вы из какого вагона? — нетерпеливо и без всякой робости повысила голос официантка.

— К чему вам знать, из какого мы вагона? — парировал мужчина.

— Сейчас обслуживаем пассажиров мягких вагонов, а для жестких ужин закончился; вы разве не видели, как по вагонам повезли на тележках коробочки с рисом и овощами?

— Каково? — Мужчина повернулся к спутнице. — Так и должно было быть, я чувствовал, а ты не верила. Каково? — В его тоне звучало больше удовлетворения, чем раздражения.

— И кому это нужно? — вовсе не думая об официантке, возразила ему женщина азартно, но все с той же веселой легкостью. — Неужели и ужин надо делить на мягкий и жесткий? Ведь мягкие и жесткие вагоны — это спальные и сидячие места, так зачем еще какие-то отличия? Разные залы ожидания, разное обслуживание, даже еда другая…

У официантки с косичками застыло лицо, и она отрубила:

— Такой порядок!

— Пошли, — поднялся мужчина.

— Не торопись. — Приветливость женщины не исчезла, казалось, радость ее не в силах погасить даже такая ситуация, к чему бы она ни вела. — Девушка, давайте Выясним, не пугайте нас этим словечком «порядок», я тоже знакома с правилами и порядками на железной дороге. Вы так резко отделяете мягкие места от жестких, что, боюсь, это может неблагоприятно сказаться на нашей общей тенденции к стабильности и сплочению. Минуточку, я не кончила, я вам еще объясню, что мы двое — на особом положении…