Тут-то и предложил он Ваньчжэнь прогуляться. Словно бы намекнул — пойдем, там и разберемся, и Ваньчжэнь догадалась, спросила глазами:

— Что, поищем сто седьмой?

— Поищем, — беззвучно подтвердил он.

— К Белокаменному? — молча уточнила она. И так же молча он ответил:

— Да.

— В Бамбуковый парк? — изгибом бровей изобразила она вопрос.

Невольно улыбнувшись, он шепнул:

— Просто пройдемся, оглядимся, не станем же мы их выслеживать.

Было уже семь сорок три, когда они вышли, он запер дверь, а Ваньчжэнь беспокойно сунулась проверять, нажала на ручку, толкнула, дверь, конечно, не поддалась. На лестнице темнотища, лампочка перегорела, площадка завалена хламом — какие-то деревяшки, горшки, велосипеды, дырявые кастрюли. Не место этому, конечно, на лестнице, да ведь как удобно вытащить все на площадку, не загромождая ограниченные собственные «кв. м», так что и без того узкая лестница стала еще уже. Пока с превеликим трудом спускались они со своего шестого этажа, в небе загорелись первые звезды, одна поярче, три тусклые, и на востоке еще какие-то слабо посверкивали. А на западе закат испускал последние лучи, такие бледные, что лишь после лестничного мрака и можно было их заметить.

Рядышком прошествовали Ли Цзинсинь с женой к остановке, спрятавшейся от фонаря в тень дерева. Воскресным вечером многие возвращались к себе в пригород, стоял длинный хвост, и им удалось влезть лишь в третью машину, а задние остались поджидать следующей. Ли Цзинсинь изо всех сил старался помочь Ваньчжэнь протиснуться внутрь, а потом пробраться к выходу, прокладывал ей путь, расталкивая плечами пассажиров и расчищая для Ваньчжэнь хотя бы крошечное пространство, свободное от толчеи. А сойдя у Белокаменного моста, они остолбенели — экое столпотворение: у одного на тележке пирожки с повидлом, другой предлагает свежие журналы и вечерние газеты, третий расставил пиалы с чаем, выложил семечки (это все частная инициатива вчерашних школьников, еще не получивших государственного распределения), а еще тут торговали и простоквашей, и мороженым таким-сяким — весна-то в разгаре, а им и невдомек.

Купив билеты, они прошли в Бамбуковый парк мимо клумб, полыхавших алым и багровым. Пару лет назад люди одевались иначе, а сейчас все было удобным и модным — свитера, кофты, накидки, демисезонные пальто, брюки, и Ли Цзинсинь тут же вспомнил одного своего приятеля, такого же примерно возраста, который недавно так яростно поносил брюки клеш, словно они влияли на судьбы страны и Солнечной системы.

Умиляли юные парочки: чуть пригрело, высыпали в парк, на улицы — всюду. Зимой-то прятались по разным подветренным, а порой и не слишком хорошо защищенным от ветра местечкам. Возможно, не стоило бы им публично обниматься, да еще столь страстно, это ведь не в наших национальных традициях. Правда, не лучший это способ сохранения традиций — подсматривать за молодежью, не нашедшей для любовных объяснений более укромного места. Непристойно — не смотри, как говаривали мудрецы.

Улыбнувшись этим сценкам в воскресном парке, Ли Цзинсинь с женой переглянулись. «Вот и мы, старики, влились в ряды юных влюбленных». И улыбнулись вновь.

— А дочь? — чуть нахмурилась Ваньчжэнь. — С этим ее неизвестным и сомнительным новым приятелем?

Вдруг Ли Цзинсинь потянул жену за рукав:

— Это не Фанфан, вон там?

— Где?

— Да вон же.

— Не похоже.

— Она, она.

— Ой, и правда…

Весь этот диалог они провели, не издав ни звука: случаются ситуации, когда люди немеют и в силах общаться лишь движением глаз, мимикой, жестами.

Впереди маячили долговязая девица и здоровенный малый. В груди у Ли Цзинсиня и Ваньчжэнь что-то оборвалось, и они спрятались за ствол дерева. Ваньчжэнь не отрывала глаз от далеких неясных фигур, пока не понимая, тревожно ей или приятно, а Ли Цзинсинь, увидев дочь, сразу как-то смешался: это же просто невоспитанно, вульгарно — выслеживать. Потянул жену прочь, но та уперлась, откуда только силы взялись, впрочем, разве больной рукой ухватишь?

Но они ошиблись. Подойдя поближе, увидели — нет, не дочь. Лицо несколько больше вытянуто, губы потолще, хотя, в общем, что-то есть в фигуре, энергичной походке — Фанфан, да и только.

Ли Цзинсинь с Ваньчжэнь переглянулись, начиная догадываться, что дочь им тут не найти. И глубоко вздохнули, точно скинув груз с души.

Давненько здесь я не бывал,

А ведь девицы тут что надо…

Наглухо примолкнувший было Ли Цзинсинь вдруг замурлыкал старую песенку, из которой помнил лишь две строчки, да и те всякий раз пел на новый мотив.

Давненько здесь я не бывал, в самом деле, давненько. Сколько же? Когда появился ребенок, времени для прогулок у них уже не осталось. Значит, больше двадцати лет. Таких замечательных вечерних прогулок вдвоем по парку не было. Неспешных, именно прогулок — не вылазок в магазин за овощами к зиме или за продовольственными да промтоварными карточками. И они пошли по Бамбуковому парку, купили двухцветное мороженое, Ваньчжэнь сняла обертку, и Ли Цзинсинь выбросил обе бумажки в урну. Лизнув, она даже зажмурилась от наслаждения, как девочка, и почмокала языком:

— До чего вкусно!

— Да уж, — отозвался он и, забыв, как надо обращаться с мороженым, почему-то отхватил огромный кусище, точно деревенщина от лепешки, доцент называется, а разит таким провинциализмом, что Ваньчжэнь, не выдержав, расхохоталась.

— Над чем смеешься?

Не отвечая, она продолжала хохотать.

— Может, посидим?

Какой он все-таки чуткий! Но не так-то просто оказалось найти местечко, и в конце концов, махнув рукой, они устроились прямо на склоне холма.

Давненько здесь я не бывал, давненько не сиживал на склонах.

А потом они отправились к другому концу парка, быть может думая встретить дочь и в то же время, похоже, надеясь, что не окажется там никакой дочери и никакого шофера — не исключено, что его и вовсе-то нет. Долго шли, потом, увидев мужчину, который со смаком тянул через соломинку вишневую водичку, купили пару бутылок. Не допив, Ваньчжэнь протянула Ли Цзинсиню свою, на треть еще полную:

— Не могу больше, пей!

— Тоже не хочу, и так живот раздуло.

— Ну, тогда…

Ваньчжэнь не знала, как поступить. Ли Цзинсинь взял у нее бутылку, в два глотка выдул, шумно рыгнул и в смущении отер губы.

Пошли помедленней, и, хотя никто не произнес ни слова, обоим было ясно, что поиски эти ни к чему, не тот метод. Когда-то давным-давно, в молодые годы, так же неспешно мерили они улицы да переулки. Однажды вот таким же теплым осенним вечером, кажется, пятьдесят третьего года они встретились под своей четвертой ивой в Шичахай. Было полнолуние. Они катались на лодке под ясной луной, словно бы распахнувшей и освежившей небосвод, плеск воды, смех, песни, звуки свирели и дребезжанье трамвая по улице Дианьмэнь заполняли пространство. Их знакомство было тогда еще недолгим, и они сидели рядышком счастливые, чуть смущенные. Вместе любовались далекой луной. Пересчитали на ней все тени и пятна, потом сошли на берег. Ваньчжэнь жила в западной части города, в Сидани, у моста Ганьшицяо, и в тот день ей непременно надо было вернуться домой. Он предложил пройти остановку, а в Дунгуаньфан сесть на тринадцатый, она согласилась. Болтая, добрели до Дунгуаньфан, но расставаться не хотелось, и пошли к следующей остановке. От Чанцяо — еще одну. От Пинаньли — дальше. Так и добрались до самого моста Ганьшицяо. Шли не торопясь, и, когда подошли к мосту, было уже поздно, вечерняя смена давно разъехалась по домам, на улицах ни души. Путь для них прозвучал ноктюрном — песнью ночи, озаренной лучами весны. Как унять ликование, если рядом — твоя любовь, твой друг, твоя луна, твое солнце? Как не переполниться нежностью? Гордостью? Что такое спутник жизни? Тот, кто шагает рядом с тобой. Разве не будут они всегда рядом друг с другом шагать по улицам Пекина, по рытвинам да колдобинам жизненного пути? И разве не тогда, неспешно шагая плечом к плечу, наконец прочувствовали они, как это радостно — идти по жизни рядом — и как они неотделимы друг от друга?