Беспорядок в квартире – валявшийся на полу телевизор, пустой чемодан, вещи из которого были вывалены на диван, и так далее – не оставлял сомнений в том, что прикручивание жертвы к стулу не обошлось без некоторой борьбы и что бандиты подвергли временное жилище своей жертвы обыску, хоть и поверхностному, но не оставившему без внимания ни кухни, ни даже совмещенного с ванной туалета. По крайней мере, крышка сливного бачка была снята и валялась на полу. Тщательный обыск, проведенный уже милицией, не обнаружил в квартире никаких денег, ценностей, оружия, наркотиков и тому подобного. Не найдены были и отпечатки пальцев задержанных братков, с тоской ожидавших в райотделе своей участи, – подтверждая репутацию профессионалов, они не поленились воспользоваться перчатками. Однако и в этом их ждал удар с неожиданной стороны – на долларах, изъятых у старшого (и даже на тех двух сотнях, которые ему пришлось отдать шоферу фургона), обнаружились отпечатки, принадлежащие покойному Мунтяну. Как видно, черная полоса, в которую угодили бандюги, и не думала заканчиваться.

Собственно говоря, следствие по делу об убийстве иностранного подданного (гостя нашего города, как именуют таких личностей в газетах) можно было считать законченным. Тяжкое преступление было раскрыто по горячим следам в рекордно короткий срок, и дело – после уточнения некоторых деталей и оформления необходимых документов – можно было хоть завтра передавать в суд. Как бы ни отрицали подозреваемые свою причастность к смерти Мунтяну, это ничем не могло им помочь. Суду и не требовались их признания. Всё было очевидно, ясно как на ладони, и приговор – в соответствии со степенью участия каждого из пойманной троицы – был уже фактически предрешен. Милиционеры могли праздновать оче­ред­ную победу над растущей преступностью, а бдительный сержант мог справедливо рассчитывать на похвалу начальства и повышение по службе.

Если бы этот – рядовой в условиях большого города – криминальный эпизод так и закончился: труп погибшего Мунтяну в запаянном гробу или в виде урны с прахом отправили бы на родину, бандюги пошли бы на кичу, а сержант стал бы старшим сержантом, я бы, наверняка, никогда и не услышал о нем. С какой стати он стал бы предметом досужего любопытства? Что в нем такого примечательного? И, как я уже говорил, никакой нашей истории из жизни просто не появилось бы на свет. Однако очень быстро возник в этом деле ничем не предвещаемый поворот, заставивший следователей взглянуть на события с совершенно иной точки зрения. (Хотя я ничуть не сомневаюсь, что проницательный читатель ожидал этого поворота с самого начала сей главки, а сопоставив национальность погибшего и фамилию невесты, окончательно убедился в безошибочности своих предположений).

Угрюмо молчавшие и вяло отнекивающиеся поначалу соучастники убийства, достаточно быстро поняли, что такая отработанная и нередко успешная стратегия поведения в данном случае не может принести им никаких выгод. Следователям и так всё было преподнесено на блюдечке – ни в каких добровольных признаниях в обмен на обещания учесть их при формулировании обвинительного заключения они не нуждались. И наиболее, видимо, смышленый из этой троицы, а потому и запевший первым, старшой попытался найти иные пути, дающие надежду на смягчение будущего приговора.

– Да мы ведь не хотели его кончать, – начал он гнуть свою новую линию, дающую, как ему казалось, хоть какую-то перспективу в создавшихся условиях. Для этого ему пришлось предварительно признать, что в указанной квартире они были, жильца оной связали, найденные в квартире полторы тысячи зеленых и тощую пачечку рублей забрали, после чего стали допрашивать этого гада, слегка его придушивая и затем возобновляя доступ кислорода. Ясно было, что, отступив с исходной позиции я тут ни при чем и ничего об этом не знаю, которую уже невозможно было отстаивать, он пытается найти какую-то другую линию защиты:

– Это же нечаянно вышло, что он вдруг затих... и готов. Здоровый на вид мужик... Не собирались мы до этого доводить. Можно сказать, несчастный случай (на производстве – ехидно добавил записывающий его слова в протокол милиционер)... Кто ж знал, что так выйдет. Не надо было ему молчать – ясно ж было, что не поможет это. Вот и доупрямился... Ну, конечно, и мы перестарались. По неопытности... В первый раз ведь...

– Ну да, ну да, – криво усмехнулся допрашивающий. – Ты, Крендель, новичок в таких делах. Кто ж этого не знает? Ладно. Ты эту лирику до суда побереги – может, адвокат и воспользуется. А ты вот что скажи: чего вы от него добивались? О чем он молчал-то?

– А то вы сами не знаете? – хмуро отбрехнулся старшой. – Не о чем тут говорить.

– Э, нет! Так не пойдет! Начал объяснять, почему так вышло, – вот и растолкуй всё до конца, чтобы и нам ясно было.

– Вы ж знаете, что это за тип – чего еще объяснять?

– Погоди. Какой тип? О ком ты?

– О ком, о ком – о жмурике этом. Вы что ж, в самом деле, думаете, что он молдаван?

– Та-ак... И кто он, если не молдаванин?

Озадаченный и уже не уверенный в правильности избранной линии защиты Крендель помолчал, помычал что-то себе под нос, но загнав сам себя в тупик, не нашел другого выхода:

– Пескарь это. Хоть кого спросите. Он. Который в прошлом году с чужими денежками смылся. Хоть и говорили, что он помер, а он – вот он. Но теперь уж точно – помер.

После столь радикального превращения иностранного подданного в хорошо известного городской милиции Пескаря и после того, как следователи связались с тем райотделом, в котором было возбуждено, а потом закрыто первое дело об убийстве В.Чебакова, а новое дело забрали в городскую прокуратуру, на первый план, естественно, вышла наша героиня. И заняла собой всю сцену.

К этому времени с взятых «на горячем» Тимошиных подручных было уже выжато всё, что только возможно. Собственно, вся эта добавочная информация сводилась к смутному указанию на то, что местонахождение Пескаря выдала бандитам некая баба, позвонившая кому-то из связанных с Тимошей людишек. Что за баба и что еще она говорила, младший из повязанных братков сказать не мог. Да и откуда ему это знать? Ребята болтали – вот и весь сказ. Даже эту (не столь уж, вероятно, и существенную) деталь вымучили из него после длительного допроса, на котором балбеса убеждали не сердить следователя и рассказать всё как есть. Ты же не был в квартире – вот и не бери на себя лишнего. Тебе и без этого постараются навесить. Дружки-то твои не молчат, выкручиваются. Вот и ты не строй из себя... Глядишь, и снисхождение тебе какое будет. Но что из него можно было выжать? Ясно, что Тимоша с ним своими планами делиться не стал бы. Старшой, вероятно, уже раскаялся, что невольно выдал ментам не­из­вестную им до тех пор тайну, и молчал как рыба. Ничего не удалось добиться и от его партнера по расправе с попавшим им в лапы неудачливым аферистом. Тот вообще ничего не знал и не ведал: Какой Пескарь? Не знаю я такого. Да и настолько ли важно для расследуемого дела, что они знали и чего не знали? И так ведь всё ясно.

Никто даже не пытался допрашивать Тимошу, который мог бы, по-видимому, многое прояснить по существу дела. Во-первых, бессмысленно. Каких показаний можно было от него ожидать? Ну, скажет что-то вроде уже слышанного: Кто это Чебаков? А, этот... Так он же умер недавно, как я слышал – и что дальше спрашивать? А во-вторых, вряд ли кто-то из рядовых служителей закона решился бы вызывать на допрос столь известную в городе авторитетную персону. Не тот уровень. Такие решения принимаются, надо полагать, в гораздо более высоких кабинетах.

Принимая всё это во внимание, приходишь к выводу, что единственным источником ценной дополнительной информации оставалась наша героиня, и за нее взялись по полной программе.

Поначалу Анна Владимировна не собиралась раскрывать свою роль в предшествовавших событиях и пыталась свести ее к минимуму. Она, конечно, опознала своего мужа в покойнике, приехавшем в Россию по паспорту Мунтяну, – куда ж ей было деваться: у Пескаря в городе были сотни знакомых. Но даже в этом доверия ей уже не было. Она ведь уже участвовала в опознаниях, и первые два не вызвали ни у кого сомнений, но известно же, к чему это привело. А посему процедуру повторили еще несколько раз, пригласив для этой цели бывших служащих пескаревских магазинов и его близких знакомых. Не поленились вызвать из другого города и двоюродного брата Пескаря, который также удостоверил личность покойного, и тем самым окончательно была официально подтверждена смерть несчастного Виктора Чебакова. Вышедшая из доверия вдова получила и третье свидетельство о его смерти. На этот раз уже не подлежавшее никаким исправлениям и переписываниям. С третьей, так сказать, попытки Пескарю удалось, наконец, действительно умереть – и теперь уж навеки. Через некоторое время урна с его прахом была захоронена в той же самой могиле, где лежали результаты первых двух попыток, а дата на памятнике была еще раз исправлена, и таким образом, сообщаемые – и здесь, и в официальных документах – сведения о В.Чебакове были приведены в соответствие с фактическим положением дел. Каков бы он ни был, и каких бы грехов ни висело на этом герое рассказываемой здесь истории, но, погибнув от рук своих бывших «компаньонов», он ушел от суда людского и теперь может лишь надеяться, что Господь будет милостив к нему.