Наоко надула губы и задумчиво произнесла: «Это только потому, что тебе удалось отыскать любовь своей жизни — Цурумацу». Окити в шутку бросила в сторону подруги пригоршню песка, и обе надолго замолчали.
Первой тишину нарушила Наоко — внимательно посмотрела на подругу, словно никогда прежде ее не видела, и серьезно спросила: «Окити, а ты ни разу не задумывалась над тем, как тебе поступить со своей жизнью? То есть… не чувствовала ли, что способна на многое и можешь стать знаменитой? Я-то не считаю, что выйти замуж за плотника — это именно то, чего ты заслуживаешь. Только посмотри на себя: такая красивая, элегантная, грациозная… явно не подходишь для жизни в Симоде — ты же принадлежишь к лучшим, к высшим, твое место не здесь! Тебе никогда не хотелось уехать в Эдо и там выучиться на певицу или актрису? Сразу стала бы известной… у тебя все получилось бы, я уверена!» — «У меня?! — ответила ей тогда удивленная Окити. — Да ты с ума сошла!»
«Да нет, я серьезно, — настаивала Наоко, — у тебя есть все, чтобы стать великой артисткой: красота, слух, мелодичный, приятный голос… и такая осанка! А теперь взгляни на меня: глаза как щелочки, щеки пухлые, да еще кожа какая-то негладкая, вся в рытвинах, нос плоский, а голос… лучше не вспоминать… как будто лягушка квакает. Все, что у меня есть, — так это жгучее желание стать актрисой. Но данных-то вовсе никаких, увы и ах!»
Но Окити лишь рассмеялась над подругой — Наоко говорит все это просто так, чтобы хоть чуточку скрасить их нудную, однообразную жизнь в Симоде. «Нет-нет, Наоко-тян, это все не для меня — слава, известность, богатство… Ведь при этом просто становишься чьей-то собственностью. На тебя постоянно бросают жадные, плотоядные взгляды, тебя обожают, но ты зависима и должна расплачиваться за то, чтобы твой успех не прервался. Помнишь те времена, когда я была „восходящей звездой“ в мире гейш, таком блистательном и заманчивом? А на самом деле словно пребывала на игровой площадке для богатых и известных мужчин — всего лишь их игрушка, живая кукла. И там действовали те же законы: они должны постоянно восхищаться мною, любоваться, обожать меня… иначе там не удержишься». И умолкла — не забыла, как не могла спать по ночам, а когда удавалось заснуть, вдруг просыпалась в страхе и холодном поту. Все мерещилось ей, что скоро настанет день, когда она все же сорвется с вершины, ее перестанут замечать и впереди у нее останется лишь мрачное и совершенно неясное будущее. «Нет, такая жизнь явно не для меня!» — подытожила тогда Окити.
Даже передернуло ее от одной мысли о тех днях, что давно прошли и остались только в памяти. Да, головокружительное это было время в ее жизни… но слишком уж непредсказуема судьба гейш. Наоко не права в своих суждениях: не стремится она к славе, известности, не считает это главным в жизни. Ей бы поскорее выйти замуж за своего плотника и раствориться в быту, стать верной женой и доброй матерью. И все в ее жизни тогда будет мирным, спокойным, а главное, предсказуемым. Не нужен ей блеск в мире гейш, где постоянное соперничество, все ненавидят друг друга и стараются занять твое место. «А сама ты что мне расскажешь, Наоко? Кем ты мечтаешь стать?» — повернулась она к подруге.
Взгляд Наоко устремился куда-то вдаль. «Я… мне хотелось бы совершить какой-нибудь невероятный поступок… что-то необычное, почти невозможное… сразу и не придумаешь. И чем безумнее на первый взгляд этот поступок, тем даже лучше! Что-нибудь скандальное… такое, о чем заговорили бы все в округе. Может быть, выйти замуж за иностранца и уехать вместе с ним из Японии, к нему на родину… И пусть потом обо мне в Симоде говорят только шепотом… ну, сама понимаешь, что тогда обо мне подумали бы. И местные завистницы шептали бы: „Эта бесстыжая Наоко… надо же, сбежала с иностранцем! Уж наверняка из этого ничего хорошего не выйдет!“» И постаралась изобразить главную «блюстительницу нравов» в поселке — известную сплетницу по имени Сиба Оба-сан. Получилось у нее настолько похоже, что обе подружки, согнувшись пополам, долго хохотали, а потом, не в силах остановиться, еще минуты две беззвучно катались по песку, пока у них не заболели бока.
«Бедняжка Наоко, — горестно подумала Окити, — ничего подобного ей так и не удалось совершить за свою короткую жизнь…» Мысли ее понеслись дальше, и она вспомнила Тоунсенда Харриса; Сёдзи И кеда, который до сих пор работал в консульстве, год назад сообщил ей, что Харрис умер у себя на родине после тяжелой и долгой болезни. Тогда она удивилась тому, как расстроили ее эти печальные новости: ведь этот человек разрушил всю ее жизнь ради своей прихоти. «Что ж, наверное, это вполне естественно, — утешала себя Окити в те дни. — Грущу по умершему человеку, которому прислуживала целых пять лет и с которым была близка. Нет ничего странного в моих переживаниях».
Сёдзи рассказал ей и о том, как проходила у них в консульстве заупокойная служба в память о Харрисе-сан. В течение трех дней был приспущен национальный американский флаг. Разумеется, никто не вспомнил о Тодзин Окити и о том, какую помощь она оказывала Тоунсенду Харрису на протяжении пяти лет. Она человек малозначительный, ею вполне можно пренебречь. Иногда она спрашивала себя, вспоминал ли он ее, когда лежал на смертном одре за тысячи миль отсюда. Пожалуй, нет, ведь она была лишь его капризом, развлечением, ее вырвали из семьи, лишь чтобы скрасить его временное пребывание в Японии.
Но это все в прошлом, а сейчас… она подумала о Цурумацу: может, хватит сопротивляться, сражаться с собой и пойти к нему? Ослабла она, все труднее одной справляться с делами, нужна надежная мужская рука. И Наоко мечтала, чтобы они простили друг друга и помирились, и умерла бы спокойно, если бы знала, что подруга снова счастлива рядом с любимым человеком… «Завтра, решила для себя Окити, — сама пойду к Цурумацу, если он, конечно, все еще согласен принять меня. Может быть, я заблуждалась и у нас все снова получится… Кто знает, не исключено, что нам удастся вернуть хоть частичку волшебства, которое окружало нас раньше».
Где-то очень далеко, почти у самого горизонта, засветился огонек на одинокой рыбацкой лодке. Глаза Окити следили за этим крохотным светлым пятнышком, а оно то исчезало из виду, то снова появлялось, покачиваясь на волнах вместе с лодкой. Что делает этот неизвестный рыбак в море так поздно? Она попросила небеса — пусть он вернется в свой дом целым и невредимым.
Как и все жители Симоды, Окити и ее семейство существовали за счет моря, вернее, его даров. Наверное, не было в селении семьи, которая не потеряла хотя бы одного человека в бурном море. Рыбаки погибали в штормах, тонули в разбушевавшихся волнах — и все вполне объяснимо. Окити вспомнилось детство: когда ей было пять лет, ее любимый дядя впервые вышел в море один; он покрасил лодку в красный цвет и нарисовал на борту голубого карпа. «Будет подчеркивать мое величие, — пояснил дядя, когда выходил в море. — Сейчас чувствую себя так, будто я самый настоящий сёгун, а этот карп — мой родовой герб». Он столкнул лодку на воду, а на могучем плече у него покачивалась грубая холщовая сумка-мешок с его любимыми рисовыми шариками, которые специально по такому случаю приготовила его мать.
Говорили, что дядя Йоси по праву считался самым привлекательным юношей и завидным женихом в Симоде. Не было в селении женщины, которая устояла бы перед его красотой; при одном виде Йоси у девушек взволнованно трепетали сердца. Но он не собирался жениться и назло всем оставался холостяком. Когда ему исполнилось двадцать три года, встреч с ним искали все матери девушек, которых уже можно выдавать замуж, — как говорится, на любой вкус. «Вы только посмотрите на моего сына, — жаловалась его мать всякому, кто соглашался ее выслушать. — Любая девушка могла бы принадлежать ему, выбирай кого хочешь. Так нет же, и думать не желает о женитьбе, а вместо этого целыми часами занимается своим рисованием!»
Через несколько часов после того, как дядя Йоси вышел в море, разразился страшный шторм: волны бушевали и с яростью обрушивались на берег, угрожая снести все в округе. Жители Симоды попрятались по домам, а те, кто знали Йоси, молились о его благополучном возвращении. На следующий день, когда буря стихла и засияло солнце, нигде в море не увидели ярко-красной лодки. Возвращения Йоси ждали каждый день, но он так и не появился.
