* * *
На следующий день после того, как доктор разрешил Окити вставать с постели, в ее комнату проник легкий ветерок, тонкая дверь скользнула в сторону и внутрь осторожно, словно крадучись, на цыпочках вошла Наоко. Окити даже пришлось ущипнуть себя — уж не снится ли ей это…
— Наоко! Наоко-тян, неужели это ты?! — прошептала Окити, до сих пор не веря, что все происходит наяву.
Может быть, кто-то просто решил посмеяться над ней и подсунул ей вот такую наживку, а стоит ей клюнуть — и у нее снова все отберут… Или все же это сон и у нее опять началась лихорадка, галлюцинации — болезненная реакция воспаленного мозга… Она замерла на месте, боясь пошевелиться… Подруга осторожно опустилась на татами рядом с ней и горячо обняла Окити.
— Да-да, это действительно я! — прошептала Наоко в ответ. — Дотронься до меня, убедись, что я настоящая! Я здесь, у тебя… Окити, милая, прости, что я так долго не давала о себе знать, не приходила к тебе!..
Кимоно плотно обтягивало ее округлый живот, и Окити сразу поняла — опять ждет ребенка.
Наоко, ее давнишняя подружка, ее единственная отрада еще с детских лет! Как сильно она изменилась… Окити протянула руку и осторожно, чуть ли не с благоговением коснулась щеки Наоко… Куда делась свеженькая, кровь с молоком девчонка; пропал румянец, которым всегда так гордилась Наоко; все приметы юности исчезли бесследно… Перед Окити — грубоватая, сильно постаревшая женщина, мать семейства, с худыми руками и выпирающим животом…
Вот теперь Окити, пожалуй, еще острее почувствовала, как коварна жизнь: поначалу не скупится на обещания и кажется, что счастье получится, но в результате ты теряешь почти все и не стоит надеяться на лучшее. В конце концов остаются только полное разочарование и пустота…
Ложь и обман, все обещания жизни пусты! В ней нет ни счастья, ни любви, нет даже простого удовлетворения своим положением. Неожиданно Окити захотелось выкрикнуть все это, рассказать Наоко о том, что и в будущем ее не ждет ничего хорошего. И тут же она поняла — никогда у них больше не будет счастливых дней, ушли в прошлое навсегда…
Но откуда взялось это дурное предчувствие, почему она вдруг решила, что снова теряет подругу? Неужели Окити кем-то проклята, да так, что всех, кто оказывается рядом с ней, всегда ждет лишь большое горе? Она вздрогнула и прижала к себе бесформенное тело Наоко, с огромным, выпяченным вперед животом. «Была ведь такая нежная, хрупкая, совсем непохожая на свою мать! — пронеслось в голове. — Нельзя было заставлять ее рожать одного ребенка за другим — так часто!» Окити глубоко и тяжело вздохнула, и в этом вздохе прозвучали и безнадежность, и полное признание: да, это обман!
И тут представила она себе, как страшен будет гнев мужа и всей семьи Наоко, когда узнают они о ее тайном визите к той, кого отвергает и ненавидит весь поселок. Не годится ей подводить подругу, сама перенесла много горя и не желала того же для близкого ей человека.
— Наоко, а ты уверена, что ничего плохого не случится из-за того, что ты пришла ко мне? Знаешь ведь — это вовсе не то место, где ты должна сейчас находиться, хоть мне и очень горько об этом говорить.
— Все будет хорошо, — вымученно улыбнулась Наоко. — Как ты успела заметить, я снова беременна — имею право на некоторую компенсацию за то, что терплю столько неудобств вот в таком положении. Мне кое-что прощается, могу иногда потакать своим капризам. Скажу — мне очень захотелось сладенького, а сладости продаются здесь, рядом, поверят. Мне-то куда приятнее сидеть вот тут, рядом с тобой.
Окити лишь грустно покачала головой:
— И все же это неправильно, нельзя нам с тобой здесь встречаться. Помнишь — в детстве мы убегали к берегу моря и любовались, как огненно-красное солнце медленно садится прямо в воду… Все тогда казалось мне таким чистым и красивым, вселяющим надежду…
— Мы можем и теперь это сделать, — предложила Наоко. — Ну разве только не слишком быстро, — многозначительно вздохнула она, погладив раздувшийся живот. — Но пройтись пешком я могла бы — на нашу «площадку мечтаний», помнишь ее? Не сейчас, конечно, а попозже, когда ты окончательно поправишься и наберешься сил, чтобы совершить такое путешествие.
— Но там, на берегу моря, нас кто-нибудь обязательно увидит, — печально заметила Окити. — А я не хочу, чтобы у тебя начались неприятности, ведь твоя семья тебе этого никогда не простит.
Наоко беспокойно заерзала на месте и заявила:
— Ты знаешь, а мне почему-то стало совсем безразлично, что в семье обо мне подумают! Да и вообще наплевать, что скажут местные сплетницы. Ты только посмотри на нас двоих. Сделала я то, чего хотели и требовали от меня родители, — вышла замуж за того человека, о котором они мечтали. А ты стала игрушкой в руках тех, кому принадлежит власть в нашем поселке, и тоже послушно исполнила их волю. В результате ничего хорошего не получилось ни у тебя, ни у меня. Ну стала я замужней женщиной, у меня уже двое ребятишек и очень скоро появится третий. Моя жизнь, в общем — то, уже почти кончена, никаких радостей от нее я больше не жду, с какой же стати меня должно волновать мнение других?
— Ты не должна так рассуждать, Наоко! — попробовала урезонить подругу Окити. — Ты ведь дала жизнь двум чудесным ребятишкам, и ты им сейчас очень нужна — они просто не смогут без тебя. Это должно тебя поддерживать… ты хоть кому-то дорога, к тому же тебя знают и любят хотя бы твои близкие. А теперь сравни свою судьбу с моей: я всегда только ублажала мужчин, и ты прекрасно понимаешь, что именно я имею в виду. Вот почему сейчас мне одиноко и страшно, не вижу я для себя будущего. У меня нет надежды, что вокруг меня что-то изменится, горизонты раздвинутся и впереди для меня мелькнет солнечный луч.
Подруги обнялись, их вновь охватили воспоминания о прекрасном прошлом, которое все еще владело ими. Когда Наоко ушла, Окити долго еще лежала на матрасе и думала о подруге; в глазах ее светилось счастье. Наоко не забыла ее, думала о ней, даже когда они были разлучены. Теперь она с радостью примет все, что ей преподнесет судьба хотя бы на один краткий миг! Нет, она будет думать только о том хорошем, что уготовила ей жизнь, и не станет размышлять о тех временах, когда у нее снова все отберут, оставят ни с чем.
— Значит, все-таки кто-то думает обо мне, переживает за меня… несмотря на то, что люди считают меня недостойной, — негромко произнесла Окити, и нежность к подруге заполнила ее сердце. Какая же все-таки молодец Наоко — она отважная!
Одно только сознание собственной значимости в глазах Наоко придало Окити сил. Неожиданно для самой себя она почувствовала, что ей снова хочется жить.
Прошло несколько недель, и Наоко снова навестила подругу. Окити удивилась, увидев Наоко в таком плохом состоянии: лицо побледнело, на руках выступили уродливые набухшие вены, кожа загрубела.
— Эта беременность преподносит мне только неприятные сюрпризы, тяжело переношу ее, — призналась Наоко — она словно просила извинения у подруги.
Теперь Окити заметила, как тяжело та дышит.
— Но скоро все будет хорошо, продолжала Наоко. — Мы, женщины Симоды, очень крепкие, нас так просто не сломаешь. Мы, как ивы на ветру, — гнемся во все стороны, а потом, глядишь, выпрямляемся, остаемся целыми и невредимыми.
Но Окити не разделяла уверенности Наоко — сильно волновалась за подругу. Шли дни, и Наоко становилось все труднее дышать. Иногда они гуляли по берегу моря и обязательно приходили к своему любимому месту, скале у самой воды, пережившей множество землетрясений и тайфунов. В темноте скала, освещенная бледной, призрачной луной, возвышалась словно профиль упрямого, гордого человека, бросившего вызов всему миру.
Окити нередко выбиралась из своего салона по ночам, когда ей не так опасно показываться на улице, и приходила на берег, чтобы побыть наедине с собой в тишине, полюбоваться красотой лунной безветренной ночи. Но порой на море начинался шторм: ветер безжалостно гнул деревья, растущие неподалеку от берега, и огромные волны с ревом обрушивались на песок. В такие вечера Окити выходила из дома, только когда уж очень требовалось разрядиться, выплеснуть наружу скопившиеся в душе эмоции. И каким-то образом всегда получалось, что буря забирала ее гнев и ярость, успокаивала сердце. После таких прогулок измученной жизнью женщине всегда становилось легче.
