– Я не хотел подвергать тебя большому риску, связанному с твоим знанием о проекте. За всеми нами шла настоящая охота, причём не только здесь, но и везде, где бы мы не разворачивали нашу работу. Думаю, – Апостол сделал большую паузу, чтобы обнять невесту. Поражённая тайнами деятельности Софья сама приблизилась, обняла Андрея и заплакала, – ну не плачь, солнышко, со временем ты поймёшь, почему я скрывал это от тебя. Львовское восстание. Я думаю, что ты догадываешься, что это отчасти наших рук дело.

– Я знала, – смогла только сказать Софья. – Андрюша, мне совершенно по барабану, какой деятельностью ты занимаешься. Не это главное для меня, пойми, родной, – Она снова заплакала. – Ты знаешь, что главное для меня.

– Знаю, зайка, – Апостол шептал на ухо, – я тебя сильно люблю, и никто не сможет нам помешать, нашей большой любви.

Их губы встретились. Они всегда целовались со всей страстью, со всем желанием бросить всё к чертям, перебраться в Западную Белоруссию, построить большой дом с фонтаном и жить в уединении, забыв предыдущую жизнь и умереть в глубокой старости в один день во сне. В своих кругах они были самой завидной парой, их боялись и уважали. Апостол никогда не появлялся на мероприятиях различного уровня без Софьи. Да и на встречах они бывали недолго, пообщавшись с деятелями, они вежливо уходили и отправлялись домой, либо в усадьбу, что в деревне Сокол в трёх километрах к северу от города.

– Мне пора, родной, – после нескольких минут поцелуя, Софья тихо сказала, – Прости, что не могу быть дольше.

Апостол мягко поцеловал Софью в лоб и ответил:

– Да, родная, но через два дня мы снова будем вместе. Давай до осени мы покинем город. Только ты и я. И никого. Никаких университетов, никаких оркестров. Закроемся в усадьбе.

– И что же мы будем там делать, авантюрист ты мой? – Софья подмигнула.

– Я не могу раскрыть все мои планы сразу, но одно тебе гарантирую: скучно нам точно не будет.

Они снова крепко поцеловались.

Софья медленно пошла к выходу. Ей не хотелось оставлять своего возлюбленного, но правила госпиталя есть правила госпиталя.

Она закрыла дверь в палату и направилась в сторону выхода.

Дождь давно закончился, кое-где дорога уже высохла, солнце в закате осветило молочно-розовым цветом город, который полным ходом готовился ко сну. Софья ждала такси, ведь свою машину она оставила у музыкального училища. Такси всё не подъезжало, но зато к ней подошёл мужчина средних лет в форме полковника службы безопасности.

«О, вот и подъехал воронок к суду», – подумала Софья, вглядываясь в больные желтоватые глаза.

– Гражданка Зимина. Моя фамилия Черкашин. Контора государственной безопасности.

Софья, сделав наглое выражение лица, протянула обе руки, сложенные вместе. Черкашин, однако, не оценил этот жест неизвестно доброй ли, злой ли воли.

– Уберите руки, я не за этим. Если понадобится, на каждого из ваших друзей найдётся браслет. Я пришёл поинтересоваться у вас.

– Один. Лишь. Вопрос, товарищ полковник, – Софья оставалась наглой и возмутимой.

– В этом городе есть родственники у Синеозёрного?

Софья призадумалась. Апостол не упоминал, что в этом городе у него могут быть родственники. Они ведь вместе приехали из Львова. Не без помощи Казимира Огинского, ныне покойного.

Софья собралась ответить, но к ним подъехал синий «Мерседес». Из него вышел Илья Малышев, не в настроении.

– Всех не пересажаешь, полкан! – бросился к Черкашину Илья.

– Малышев, угомонись и вернись к штурвалу, – Софья очень громко крикнула, что даже зеваки на противоположной стороне проспекта остановились, чтобы посмотреть на продолжение, которого никто не планировал.

– Ладно, гражданка начальник, сажусь за штурвал. Дорогу покажешь – Малышев вернулся в автомобиль.

– Гражданка Зимина, – отозвался наконец–то Черкашин, – вы не ответили на мой вопрос касательно…

– Есть, но он умер и его захоронение никому не известно. Прощайте, товарищ полковник… – Софья не успела проститься, так как Илья выдавил газ на полную, и «Мерседес» стремглав понёсся по проспекту в сторону недостижимого горизонта, оставив полковника в раздумьях.

– Соня, – спокойным голосом спросил Илья, – а чьё мёртвое местоположение так и не известно никому.

– Ну как ты мог такое забыть мог, кудрявый мальчик? – Софья так же оставалась наглой, – один из родственников Андрея, старый Казимир Огинский.

– Ну.

– Умер он.

– Это понятно, что умер он. Что с того?

– В том то и мистика, что пышных похорон не было, потому что человек и при жизни стал мрачной легендой, но так и никто не знает, где могила.

– А зачем её искать? Пусть прах покоится с миром, грех тревожить могилу.

– Ты это скажи украинским националистам! – Софья перешла на крик.

Илья сразу замолчал.

Молчание затянулось. Пять минут тишина господствовала в салоне машины.

– Как он?

Софья не ответила.

– Ты обиделась?

– Нет.

– Он что-то сказал? Или ты не спрашивала его про Пекинского и Збарскую?

– Нет. Но он дал мне свой ежедневник, – Софья достала из сумки упомянутую вещь, полученную у Апостола.

– Вот ты молодец. Как я сразу не додумался. Он ведь всегда с этой книжулькой ходил, хоть на концерт, хоть в туалет. Ну, что там, читала уже?

– Только первую страницу, – Софья открыла на титульном листе ежедневник и показала Илье.

– «Ткани мира»? – он громко прочитал, – звучит как название магазина ковров в Пакистане.

– Прекрати свои двусмысленные шутки. Мне они не нравятся.

– Так Андрей всегда так двусмысленно шутит при тебе и при мне. Особенно про мою национальность, как будто мы, евреи, что-то плохое ему сделали.

– Сделали, – Софья ответила с уверенностью в своей правоте. – Нас создал ваш Бог.

– Мля-я-я, вот ты и фрукт, Зимина. Подъезжаем к тебе.

– Поднимешься со мной, жидок, – с ухмылкой сказала Софья.

– Это ещё зачем? Запрёшь в вашем ботаническом саду? Чтобы я умер из-за недостатка кислорода? – Илья начал впадать в панику.

– Я тебя и на парсек не подпущу к декабристам Андрея, он за них спросит даже с Верховного Правителя, и ты про это очень хорошо знаешь. – Софья, видимо, огорчилась. – Должен кто-то расшифровывать пиктограммы Андрея.

– Ты это про записи из его кабинета. Так у него там замков больше, чем в Госбанке. – Илья скептически и не без обоснований заметил, что любые, пусть даже маломальские записи, пометки, просто каракули, а почерк Апостола нельзя иначе охарактеризовать, он скреплял семью печатями с гербом дворянского рода Огинских и запирал на замки, которые можно было открыть лишь медными ключами, выполненными в единственном экземпляре.

– А это нам на что? – Софья с лицом добытчика потрясла перед носом Ильи связкой ключей Апостола.

– Так нечестно, – Вскрикнул Илья, – это дискриминация.

– Заткнись и иди за мной!

– Яволь, Herr оберштурмбанфюрер.

– Свой «Herr» будешь показывать малолеткам, что на Авиаторной стоят как Почётный гвардейский караул.

– Да заткнулся я. Веди меня в вашу Империю старины…

Софья зажгла свечи в рабочем кабинете Апостола. В нехитром светильнике, грозно свисавшем из центра потолка, не было лампочек. Сам Апостол говорил, что ему приятнее работать при свечах, так как свечи горят не так ярко. К тому же дополнительное пассивное освещение было представлено яркими огнями привокзальной площади. Так что рабочий кабинет долгое время оставался самым тёмным помещением квартиры. И самым богатым на запертые замки, которые сегодня открылись.

– А я и не думал, что Андрей может быть евреем, – ухмыльнулся Илья, который рассматривал древнюю карту «Союз Советских Социалистических Республик».

– Завидуй, – не оборачиваясь и открывая последний замок, ответила Софья, – это тебе не малолеток с Авиаторной улицы снимать. – Кто ещё может из твоего расстрельного списка знать про дела тёмные Андрея?