Функции у комнат следующие: самую большую из них используют для музыкальных забав: в центре расположился кабинетный рояль «PETROF», выполненный из красного дерева, слева от двери стояло чёрное фортепиано «Беларусь», который Апостол приобрёл за свои честно заработанные деньги, когда парочка только въехала в квартиру, на нём лежал футляр с Софьиным гобоем и набором тростей, в противоположном углу на диванах лежали три гитары: испанская шестиструнка, русская семиструнная, воспетая многократно в цыганских романсах и двенадцатиструнная; сидения для почтенной публики. Стоимость интерьера одной этой комнаты превышает стоимость всей квартиры.

Слева от «музыкального зала» расположена спальня с огромной кроватью в стиле французских королей. Справа от большого окна уже отведено место для колыбели.

Также есть рабочий кабинет Апостола, более напоминающий кабинет крупного чиновника далёких времён Империи. Здесь же и библиотека Апостола, стоимость которой так же превышает стоимость квартиры. На полках стоят как современные издания, так и редкие старинные экземпляры, в число которых входят рассказы малоизвестных польских писателей, написаны на языке оригинала, пожелтевшие газеты, сообщающие о революциях, воинах, смертях и победах, сильно пожелтевшие географические карты. На письменном столе аккуратно лежат наборы металлических перьев, карандашей, красных и синих перманентных маркеров, чернильницы, пресс-папье, набор настоящих гербовых печаток, маленькие бледно-жёлтые конверты, листы бумаги. Имеется даже печатная машинка семисотлетней давности, но очень хорошо работающей.

Что же касается двух прочих комнат, они были отведены для гостей, для их спокойного сна. Утилитарные кровати, тумбочки, светильники, а-ля Ильич. В комнате, обклеенной зелёными обоями, Апостол устроил настоящий ботанический сад: две пальмы стояли в горшках на полу, на подоконнике цвели тюльпаны и герберы, завезённые из Зеландии две недели тому назад. Многочисленные прочие растения стояли здесь. Но особенно Апостол любил такие прекрасные цветы, как декабристы. Четыре декабриста стояли в каждой комнате. Гости не без иронии спрашивали его: «Где же пятый?». Очень эрудированный Апостол отвечал: «На допросе у Бенкендорфа».

Квартира досталась Апостолу в наследство от его родного дяди, Казимира Огинского, самого старшего из живых дворян Огинских. Сам Казимир был не женат, без детей, прожил всю свою жизнь в гордом одиночестве. Родители Апостола, а также бабушки и дедушки считали старика Казимира душевнобольным, и бессчётное количество попыток отправить беззащитного пожилого поляка с пожухшей эспаньолкой в соответствующее медицинское заведение было с их стороны. Поэтому среди представителей дома Огинских и не было удивления, что старик был очень близок именно с Апостолом: они часто гуляли вместе по выходным в Комсомольском парке, вместе ходили слушать мессу в костёл, дед Казимир учил обрусевшего в третьем поколении Апостола польской грамматике, а молодой дворянин-психолог читал старику Толстого, Булгакова и Выготского в оригинале, а также стихи собственного сочинения, в том числе написанные и на польском языке. Казимир давал знать Апостолу, что в случае своей кончины, юноша будет единственным законным наследником всего, чем владел дед: огромной квартиры, счетов в банке, прочих безделушек, суммарная стоимость которых превышала двадцать миллионов рублей. Родня Апостола критически отнеслась к упавшему с неба подарку деда, но ничего не смогла поделать.

Софья как обычно вышла из дома в девять-пять утра. Училище было в трёх кварталах к югу от дома, поэтому Софья решила воспользоваться своим автомобилем. Она села в белую «Тойоту», справа от которой недвижимо стоял чёрный ЗИМ-12 Апостола, и поехала служить искусству.

Когда глюки покидали накуренные извилины, Черкашин раздумывал над дальнейшей судьбой содержимого кейса Апостола. Согласно уголовно-процессуальному законодательству, денежная наличность подлежала передачи в бюджет страны только в том случае, если она была изъята исключительно в валюте страны. Передать в страны-эмитенты? Полковник хоть и не был силён в экономике, но он понимал, что большая наличность в руках граждан вызовет его медленное обнищание. Поразмыслив ещё немного, а заодно и прибравшись в номере, он взял авторучку и на первом попавшемся листе бумаги написал:

Генералу Ростову

Товарищ генерал, какова будет судьба изъятых у гражданина Синеозёрного денежных средств, после истечения предусмотренного уголовно-процессуальным законодательством?

Черкашин.

Закончив писать, Черкашин снова принялся думать. И снова мысли: студент-психолог, невесть откуда, невесть от кого-то, получает средства в валюте… в валютах. После этого студент-психолог идёт в школу, в которой он учился последнее время. Стоп. В Третью среднюю школу Синеозёрный перевёлся в последний год обучения. Всё прошедшее время он учился за границей. И вот, он пошёл туда, и решил свести счёты с жизнью… парадокс ситуации создаёт не столько сам способ, который, несомненно, сам по себе является более чем изощрённым, сколько… Здесь возникает очередной вопрос неотложный: а что «сколько»? Всё никак не мог он расставить и перечеркнуть, одно лишь слово приходит на ум – мистика.

Процесс размышления прервал стук в дверь.

– Завтрак в номер, – торжественно объявил приятный женский голос.

Черкашин не любил появляться на публику в силу особенностей профессии. Даже вместо шведского стола, он всегда заказывал завтрак к себе в номер. Прибрав жилое помещение окончательно, офицер принял нехитрые яства, дал три червонца, и вежливо попросил закрыть дверь с той стороны. Когда женщина, которая, похоже, расстроилась, хлопнула дверью, Черкашина осенило. Он решил вновь разобрать его досье, присланное из столицы. Андрей Синеозёрный. Родился 5 марта 2649 года. Вот и первая причина для незамысловатых рассуждений: родился то ли в Варшаве, то ли во Львове, то ли в Белостоке. В документе о рождении указан город Львов. Родился в вполне приличной семье: отец – офицер внутренней службы Польского Государства, мать – учитель польского языка в одной украиноязычной школе Варшавы. Ага, вот и ещё момент из биографии, который Черкашин почему-то пропустил: в документе о рождении указано «Анджей Огинский». Огинский. Полковник вспомнил, что в Польше президентом является некий Густав Огинский, пришедший к власти не очень честным путём, каково, однако, принято среди польских политиков, до сих пор считающих, что они ходят в крылатых гусарских доспехах. Фамилия редкая даже для поляков, возможно родственники. В первый класс Синеозёрный, тогда ещё Огинский, пошёл в одну из престижных школ Львова. Жил он в квартире некоего Казимира Огинского. Точно, родственники. Ещё одна бумага в столицу:

Генералу Ростову

Товарищ генерал, прошу выслать мне информацию, связанную с польской семьёй Огинских, гражданин Синеозёрный, урождённый Огинский, в детстве и юности очень хорошо общался с родственниками данной семьи, помимо родителей.

Черкашин.

За Казимиром Огинским числится участие в польском восстании Львова. О прямом, либо косвенном участии самого Синеозёрного не указано. Далее указано немного: приобретение гражданства Вольного города Львова, смена имени и фамилии, переезд в город Z, Третья средняя, факультет психологии медицинского университета… Получение в наследство от ныне покойного Казимира Огинского квартиры и денежных средств теперь уже не кажется для Черкашина каким-то сверхъестественным, даже вполне ожидаемым. Нужно допросить Синеозёрного. Врачи должны пропустить, не в реанимации же он. Через три часа можно будет посетить больного. Именно, что больного на всю голову: надо додуматься, утопить руки в кислоте. Впрочем, полковник надеялся, что это дело с лихвой окупит все дальнейшие повышения в должности, звании и окладе. Во имя безопасности!