— Ванда, — произнесла Анна и, к изумлению библиотекарш, расхохоталась. — Не обращайте внимания, это я так, — оправдывалась она, словно уличенная в слабости. — Просто я подумала: здесь так переплетается нормальное с ненормальным, реальность с кошмаром, что мой дед, Ианн ле Бон, посоветовал бы погнать всех к Висле и окунуть с головой в воду не менее семи раз… «Можешь быть спокойна, никакой войны не будет»… Ах, эти поляки!

Однако все единодушно утверждали: что-то изменилось. Весь город — как бы преодолев страх — вдруг поднялся на свою защиту. Толпы добровольцев собирались возле редакции «Рабочего» на Варецкой и перед регистрационным бюро на Длугой. По радио передавали призывы Рабочего комитета общественной помощи, Лиги женщин, харцеров, а также стихи, посвященные обороне Вестерплятте. Анне запомнился только конец одного из них:

«Умирать, умирать…» — повторяла мысленно Анна, бродя по палатам, где смерть была не возвышенной и поэтичной, а страшной, липкой от крови. Но люди, навещавшие своих близких несмотря на воздушные налеты и постоянно вспыхивающие пожары, приносили ободряющие вести о том, что слышали или видели сами. Из их рассказов следовало, что в Варшаве, кроме гражданского населения, есть какие-то воинские части, они заняли позиции на Охоте и Воле, окопались и готовы отразить наступление врага.

— Значит, немцы уже в пригородах Варшавы? — спрашивала Анна, подумав вдруг, что Уяздовский госпиталь тоже далеко от центра.

Стало известно, что немцы уже подошли к Повонзкам, атаковали Охоту, пытаясь прорваться через баррикады, но были отбиты. Улицы в районе площади Нарутовича обстреливались немецкой артиллерией, и, кажется, ей отвечали наши пушки. Польская пехота вела бой с немецкой. В немецкие танки кидали бутылки с бензином и солдаты, и гражданское население. Яростные атаки ни к чему не привели, немцы, сообщив о захвате Охоты, лгали.

«К оружию!.. Граждане, женщины, дети!» — с горечью думала Анна, вспоминая маленьких харцеров, вытаскивавших раненых солдат из пылающего окружного госпиталя, и мальчуганов с окраин, поджигавших танки. Она так расстроилась, что, когда утром в госпиталь забежала Ванда, сказала ей с вызовом:

— К оружию… женщины, дети… А где же ваши армии?

— Не говори «ваши», а то огрею тебя кнутом, — отрезала Ванда. — Я же не спрашиваю, где французы, которые, заключая с нами союз, обещали начать военные действия на западе, чтобы оттянуть от нас силы противника. Но раз уж они бездействуют, пошевелись хоть ты. Сегодня будешь мне нужна.

— Куда ты собираешься ехать?

— На склад перевязочных материалов, на этот раз на Волю. Нужно вывезти оттуда все, что удастся.

— А если там немцы?

— По крайней мере убедимся, как обстоит дело в действительности.

Телега с трудом пробиралась по изрытым траншеями и обстреливаемым улицам. Повсюду рвались снаряды, и лошадь то в испуге пускалась вскачь, то останавливалась под деревьями возле домов. Видимо, где-то неподалеку шел яростный бой, и склад, находившийся рядом с небольшим костелом, возле редута Совинского, действительно был чуть ли не на линии фронта. Все же Ванда попыталась подъехать поближе. Их остановила волна густого едкого дыма. Казалось, горели не дома, а сама улица — тротуары и проезжая часть. Трудно было в это поверить, но пожар ширился, приближался, и им пришлось завести фыркающую, перепуганную лошадь в ближайший двор. Старый каменный дом во дворе казался вымершим, словно его покинули все жильцы. Анна с Вандой стояли, озираясь, в пустом дворе. Вдруг раздался чей-то вопль. В ворота вбежал подросток, крича и размахивая руками:

— Выходите! Швабов уже нет! Нет швабов!

Из подвалов высыпали люди. Они терли глаза, отгоняли клубы едкого дыма, плотной толпой окружив мальчика. А он, взобравшись на телегу Ванды, старался пересказать то, что видел только что собственными глазами. По его словам, около десяти часов утра к баррикаде на Вольской подошла колонна немецких танков и грузовиков с солдатами.

— Нет, не так, — прервал сам себя паренек. — Самое важное было вчера, когда я удрал из дома. Наши саперы рыли стрелковые окопы и противотанковые заграждения, а я им помогал. Потом поручик спросил, где здесь фабрика «Добролин». Все начали показывать и вместе с солдатами выкатили на улицу перед баррикадой бочки со скипидаром. Штук сто, а может, и больше. Этот поручик приказал бочки разбить. Скипидар разлили перед баррикадой и ждали всю ночь. А утром, когда подошли швабские танки и давай стрелять, я слышу и ушам своим не верю: заиграла сигнальная труба. Так приказал поручик. И вдруг! Было на что посмотреть! Бухнуло пламя! Целое море огня. И дым, густой дым. Танки начали гореть. Немецкие солдаты соскакивают с грузовиков на мостовую, а там огонь, жар — скипидар горит. Грузовики сталкиваются друг с другом: развернуться-то негде. Немцы пытались атаковать баррикаду, но загоралось все — обувь, мундиры, волосы. У наших было только два противотанковых орудия, но до баррикады огонь не доходил, с нее можно было стрелять, ну, наши и стреляли. Теперь там тихо, хотя скипидар все еще горит. Бой закончился. Одни сгоревшие танки стоят. И грузовики. Пустые. Я знаю, сам видел.

Пожар угасал, но черный дым еще долго стлался над местом боя. Лишь около полудня Ванда отважилась подъехать к маленькому костелу. Склад находился за линией пожара. Только Ванда попыталась с помощью двух парнишек выломать двери, как ее остановил гневный окрик:

— Стой! Кто вы? Что здесь делаете?

Утирая черное от копоти лицо столь же черной ладонью, подошедший офицер выслушал объяснения Ванды, но продолжал смотреть сердито и протянутое удостоверение отвел рукой.

— Здесь фронт, — заявил он. — Всего час назад закончился бой. Сейчас, барышня, не время для прогулок в рыдване, запряженном выездными лошадьми.

— Это верховая лошадь, — возмутилась Ванда. — И обыкновенная подвода. Я должна доставить в госпиталь перевязочные средства и медикаменты. Вы на сегодня свою работу уже закончили, а я только начинаю.

— Нет! — отрезал офицер.

— Предупреждаю, я доложу об этом генералу Городинскому. Без медикаментов он не сможет оперировать раненых.

— Генерал? Где?

— В университетской клинике. Ваша фамилия?

— Поручик Пацак-Кузьмирский. А вы крепкий орешек!

— А вы…

— Подожди, Ванда. Значит, это вы подожгли Вольскую улицу? И отразили немецкую атаку?

Поручик только теперь обратил внимание на Анну и неожиданно проявил интерес к ее словам:

— А вы откуда знаете? Кто вам сказал?

— Вот этот паренек. Он вчера помогал вам подкатывать бочки к баррикаде.

— Помогал? — удивился офицер. — Там ведь были только мои солдаты…

В конце концов он позволил себя убедить, что парнишка не врет, что раненые в госпитале — тоже бойцы, и даже выделил девушкам в помощь двух солдат. Но когда телега была уже нагружена, в чистом небе вдруг показались два бомбардировщика. Баррикада встретила их интенсивным, хотя и неприцельным, огнем. Подняв глаза кверху, Анна увидела летящие бомбы и успела оттолкнуть Ванду за угол склада за секунду до того, как раздались взрывы. Они долго лежали, прижавшись к земле, пока наконец рокот самолетов не затих, а выстрелы на баррикаде умолкли. Вернувшись же к телеге, увидели — случилось самое страшное: осколки разорвавшейся поблизости бомбы тяжело ранили лошадь. Круп и правый бок животного были разворочены, шею заливала кровь. Лошадь дрожала всем телом и пронзительно ржала, все ниже опуская голову к земле.

Со стороны баррикады подошел поручик.

— Я пришел проверить… — начал он.

И замолк, глядя на распоротый бок лошади и лужу крови на земле.

— Уйдите отсюда! — крикнул он. — Я постараюсь вам помочь.

Они вошли в склад, даже не спросив, чем он может помочь. Услышали выстрел, потом громкие слова команды, топот подкованных сапог. Ванда дрожала как в лихорадке, и Анна крепко прижимала ее голову к своей груди.