Анна шла по тротуару, как, впрочем, ходила всегда, но ощущение временной безопасности казалось ей противоестественным и непонятным — как всем, чья кровь пульсировала в такт с пулеметными очередями и для кого мир был ограничен стеной огня противника. Она шла, как шли раньше другие. Шли все время. Неужели — в никуда?

Дом на Хожей, исцарапанный осколками, был цел, и, как всегда, пани Амброс находилась на посту — на этот раз у входа в подвалы. Она уверяла, что внизу никого из Корвинов нет.

— Старая пани Корвин не захотела спускаться, и все остались наверху. В коридоре возле кухни.

Анна машинально нажала на кнопку звонка, потом начала колотить в дверь. Наконец послышались шаги: на пороге — как и в том сентябре — стояла свекровь. На этот раз ее встретили криком радости, изумления.

— Жива! Жива! — повторяла пани Рената, кажется впервые в жизни крепко обнимая Анну, целуя ее в лоб и щеки. — А кто-то уверял, что в сберкассу попал снаряд и все погибли. Ванда была у нас в августе и говорила, что встретила тебя именно там. И мы боялись, что… Буня, это Анна, Анна! Что за день! Недавно заходил Олек, а теперь…

Прабабка сидела в комнатке Кристин, на той же кровати, с которой в сентябре не хотела вставать пани Рената. Буня была бледнее обычного, немного сгорбилась, но по-прежнему ее как бы не коснулось время, хотя, казалось, прошли не месяцы, а века.

— Вот и ты, — прошептала прабабка. — Похудела, поседела…

— Это всего лишь пыль и штукатурка.

— Неужели я стала хуже видеть? Наверно, оттого, что в коридоре темно. А может, из-за голода? На днях Мартин Амброс подбросил нам немного зерна, и мы едим одну только кашу. Но и то хорошо. Если бы не он…

— Как? Отсюда тоже ходят на пивоваренный завод?

— Теперь здесь все — как везде. С тех пор как нет электричества, нам светят пожары. И снаряды летают. Сама видишь: в окнах ни одного стекла. А где Адам? С тобой? Был в Старом Городе и вернулся? Поверить трудно. Стефан по-прежнему на Кошиковой, в библиотеке. Иногда приходит к нам, хотя это, кажется, небезопасно. А вчера… Осмелился спросить, не собираемся ли мы с Ренатой и Леонтиной уходить? Жизнь вдали от меня не идет ему на пользу. Глупеет. Впервые пришлось выставить его за дверь.

Анна дотронулась губами до ладони, поглаживающей ее по голове, и спросила — просто из любопытства:

— Тетя Кристин тоже не захотела уйти из города?

Настала долгая минута молчания.

— Кристин? — переспросила, понизив голос, прабабка. — Она уже неделю лежит под деревьями возле твоего балкона.

Анна слушала, все еще не понимая, как могло случиться, что тетка, не принимавшая участия в боях, погибла, тогда как они, ежедневно подстерегаемые смертью от бомб, снарядов, снайперских пуль, пламени огнеметов, ходящие поверху, только поверху, отделались небольшими царапинами.

Наклонившись к ней, прабабка шептала:

— Они пошли за водой к колодцу, вырытому неподалеку отсюда, на Познаньской. Леонтина увидела знакомую и подошла к ней, а Кристин осталась в очереди. И туда угодил снаряд. Убило почти всех. Леонтина сказала, что те, кто уцелел, спрашивали только: «А колодец? Колодец не завалило?»

Вода. Мутная колодезная вода. Она была нужна Кристин, привыкшей к безбрежному пространству океана. Ее бы и теперь могли убаюкивать прохладные волны Атлантики. Если б она осталась в Геранде. Если бы много лет назад сделала правильный выбор.

Раздался взрыв, дом задрожал, послышалось скрежетание минометов.

— Я должна идти, — шепнула Анна.

— Но ты вернешься? Возвращайся к нам, ко мне. Когда наступит всему этому конец. Долго этого не вынести. Ни у кого не хватит сил…

Анна постояла минуту под деревом, листья которого, пожолкнувшие от огня, отбрасывали слабую тень на могильный холмик. Кристин ле Галль. Когда-то она сидела на берегу, смотрела на Анну-Марию, выбегавшую из океана, всю в белой пене, счастливую.

— Теперь вам здесь не пройти. Идите подвалами. До подкопа через Маршалковскую, против улицы Скорупки, — посоветовала пани Амброс.

— Спасибо за все, что вы и ваш сын делаете для моих.

— А как же иначе? — возмутилась пани Амброс. — Чужих из завалов вытаскиваю, стариков подкармливаю, а доктору не стану помогать? Ведь он лечил моего Мартина, всегда про нас помнил. Что ж вы остановились? Душно, что ли, воняет? Зато спокойно. На поворотах ищите таблички, надписи…

В который уже раз один район заражался от другого «подвальной» болезнью, страхом перед волнами горячего воздуха, перед воем летящих снарядов? Обратный путь был долгим, даже на безопасной до сих пор Кручей Анна много раз вбегала в подворотни, как только бомбы отрывались от пикирующих самолетов. «Конец, — думала она, — отсюда уже некуда идти».

Она была огорчена, что в штабе не застала Адама. Над Мокотовом как будто появились советские истребители, линия фронта снова приблизилась к Праге, и немцы начали спешно очищать левый берег, оттесняя защитников прибрежных улиц как можно дальше от Вислы. Для усиления повстанческого гарнизона Чернякова туда отправились бойцы Старого Города под командованием «Радослава» и — как только немцы открыли ураганный огонь — ушел Адам со своим взводом. Анна не могла простить себе, что пошла на Хожую. Новая разлука с Адамом была горше предыдущих, окрашена какой-то тревогой, недобрым предчувствием.

Она побежала на Кошиковую, рассчитывая застать там Олека, но и его отряд уже ушел в сторону площади Трех Крестов, чтобы пробраться к Висле. Анна зашла в библиотеку. Увидев ее, Стефан побледнел.

— Так ты жива, жива! — повторял он, сжимая ее руки и поднося к губам.

Но когда она спросила, что их теперь ждет, Стефан как-то сразу угас и долго молчал.

— Советские танки подходят к Варшаве, — заговорил он наконец, — и если бы они сейчас форсировали Вислу… Настроение у гражданского населения такое, что их бы встретили как спасителей. Но… Не знаю, существует ли какое-нибудь соглашение между ними и нашим командованием, изменилось ли что-нибудь за последнее время? Мы слепы как кроты. Во всем полная неопределенность.

— Немцы могут еще долго удерживать Прагу.

— Нет, в это я не верю. Скорее всего, они постараются вытеснить наших с Чернякова, возможно даже, взорвут мосты. Если линия фронта установится вдоль Вислы, немцам просто придется покончить с нашими там, у реки…

— Нет, нет, — шептала Анна, закрывая ладонями уши. — Не хочу, не могу этого слышать…

— Анна! — крикнул Стефан.

Но ее уже не было. Она бежала обратно на Мокотовскую, к единственной лампочке, светящейся в подвальной темноте подобно маяку, указывающему дорогу в порт. «Алло! Алло!» — будет кричать там девушка, которая принимает донесения и знает, должна знать больше, чем слепые кроты.

Тринадцать. Это число оказалось роковым для всех варшавских мостов, взорванных в тот день частями немецких войск, оставившими Прагу. На правом берегу еще продолжались бои, но уже ночью оттуда начали прилетать маленькие самолетики, прозванные «тарахтелками», или «кукурузниками». Планируя, они летели так низко, что были неуязвимы для немецкой зенитной артиллерии и могли безнаказанно сбрасывать мешки с сухарями и консервами прямо в развалины, на занятые повстанцами участки. Было там и оружие, но часто от удара о землю оно приходило в негодность и сразу поступало в ремонтные мастерские. Днем из-за Вислы вели огонь советские зенитки, и теперь немецкие бомбардировщики реже показывались над городом, бомбы сбрасывали с большей высоты и менее прицельно. Но воздух по-прежнему дрожал, а грохот канонады даже усилился. К отголоскам битвы на левом берегу прибавился гул зениток с Праги и вой «катюш».

«Энерговелосипед» продолжали обслуживать пареньки, детские голенастые ноги без устали крутили педали, чтобы «Дуб» мог поддерживать связь с командованием, с Черняковом, с противоположной стороной Маршалковской. «Алло! Алло!» — кричала телефонистка. И вдруг маленький радиоприемничек, вроде тех, которые Данута переправляла в лагеря, поймал передачу из Люблина. Подлинную или фальшивую? Этого никто не знал, но голос по радио призывал держаться, так как фронт прорван, помощь близка, близка…