— Скажу, что вы уехали в деревню, а я здесь подклеиваю разорванные страницы, работаю до поздней ночи. Ничего лучше не придумаешь. Выйдите через кухню на черный ход и попробуйте спрятаться на чердаке. Ключ, где же ключ? Ах да, на полке в ванной. Возьмите спички, одеяло… Так, теперь все, уходите же, скорее, скорее!

Анна, оказавшись на лестнице за кухонной дверью, вспомнила ту ночь два года назад, когда Леонтина сунула ей в руку коробок спичек и они с Новицкой тоже бежали по черной лестнице, только не вверх, а вниз.

Наконец они с Адамом поднялись на пятый этаж. Вот и чердачная дверь. Ключ застрял в замке, Анна никак не могла его повернуть. Адам помог ей и толкнул дверь, которая протяжно и громко заскрипела. Они замерли. Этажом ниже кто-то выглянул на лестницу и сначала шепотом, а потом громко спросил:

— Кто там?

Тишина. Звенящая в ушах тишина.

— Оставь, — отозвался другой голос, — тебе показалось. Это ветер.

— Все наше белье наверху.

— Кто его украдет? Парадная дверь заперта. Иди, выстудишь квартиру.

Голоса затихли, но Адам не сразу отважился втолкнуть Анну на чердак и запереть дверь на ключ.

— Зажги на минуту спичку. Немцев, похоже, еще нет. Посмотрим, не найдется ли здесь какой-нибудь укромный уголок, где не очень дует.

Чердак был большой, холодный, завешанный мокрым бельем. В одном углу жильцы складывали поломанную, требующую ремонта мебель. Там стояли продавленная кушетка, старый шкаф, несколько стульев без ножек.

— Здесь, — решил Адам. — В случае чего скажем, что комендантский час застал нас на улице и пришлось…

— Не говори ерунды, — прервала его Анна. — Ведь мы прописаны здесь, на Познаньской. Пани Алина может сказать, что мы уехали к родственникам в деревню, нам же говорить нечего.

— Ты права. Но немцев в данном случае интересуют книги, читальни и библиотекарши. Зачем им обыскивать весь дом? Они приучены исполнять приказ, и только.

Во дворе было тихо. Не слышно ни шагов сторожа, ни криков немецких солдат. Все окна темные. Дом спал.

— Они могут прийти завтра днем. Давай-ка ляжем здесь, на кушетке.

Следующий вечер они провели уже у себя, на Хожей. Прописаться здесь решили после того, как немцы побывают в библиотеке, а пока выдавать себя за гостей супруги доктора, которые приходят играть в бридж. Карточная игра по ночам все больше входила в моду. После наступления комендантского часа во многих квартирах расставляли столики для карточной игры или музицировали. В других — читали письма из лагерей военнопленных, лаконичные открытки из Освенцима, обсуждали измятые записки узников Павяка. В варшавских домах днем и ночью ключом била бурная, разнообразная жизнь, хотя там было холодно и зачастую голодно.

Посвященные и непосвященные в один голос утверждали, что «улицы — немецкие», а «дома — наши». Однако дома были «нашими» лишь до тех пор, пока перед подъездом не останавливались черные «мерседесы» или более вместительные крытые фургоны. Один из них на следующий день подъехал к дому пани Алины на Познаньской. Немцы погрузили туда «трупы» книг, напечатанных на языке этих проклятых англичан, которые не позволили уничтожить свой остров ни с моря, ни с воздуха. Саму библиотекаршу спасло то, что квартира ее оказалась «чистой», а реквизированные книги не фигурировали в списке изданий, предназначенных на перемол. Если их и забрали, то лишь для того, чтобы никто не подумал, будто тревога была ложной, подозрение — ошибочным, донос — необоснованным или лживым.

Анна поначалу не хотела верить, что сейчас кто-то может писать жалобы на неугодных соседей, на неверных мужей — добровольные гнусные кляузы, диктуемые порой лишь завистью. Но Павел с сожалением и гневом подтвердил, что руководство подпольем вынуждено было внедрить в почтовое ведомство специальную группу людей, которые перехватывают и уничтожают письма разных мерзавцев, адресованные на аллею Шуха или в комиссариаты полиции. Если такие письма не были анонимными, то их авторы рано или поздно получали предупреждение — доносчикам грозил суровый приговор. Женщинам, путавшимся с немецкими солдатами, стали остригать волосы, а то и брить наголо. Подпольные газеты призывали к бойкоту всех развлечений, которые предлагали оккупанты, в том числе немецкой кинохроники, запечатлевающей их победоносные сражения. Неуловимые подростки подбрасывали в залы театриков и кинотеатры дымовые шашки, струей кислоты из медицинских шприцев выжигали букву «V» на стенах и дверях заведений «только для немцев». Это стало такой же формой протеста, как и привоз молочных продуктов, сала и мяса из отдаленных деревень, где крестьяне тайком забивали скот.

Пани Рената утверждала, что Юзя теперь выходит в город, только чтобы получить по карточкам хлеб и свекольный мармелад, а все остальное поставляет Леонтине ее двоюродная сестра из подваршавской деревни. Три раза в неделю, даже в ненастную погоду, она являлась на Хожую, нагруженная брусками масла, банками со сметаной, кругами домашней колбасы. В эту зиму печи были теплее. Мартин Амброс наконец нашел свое истинное призвание. Чего только он не доставал левыми путями: кокс и уголь, который сбрасывали из стоящих на запасных путях вагонов, лучину для растопки и керосин для старомодных ламп, снова вошедших в милость, — они были ярче карбидных. Периодически выезжая на несколько дней в «рейды» — как сам это называл, — он привозил кроликов, которых разводили все крестьяне вдоль железнодорожной ветки на Отвоцк, и кур из-под Легионова, Яблонной или Карчева.

— Если вам что-нибудь будет нужно, только скажите. У меня есть знакомые на всех базарах.

По вечерам Анна, расслабившись, иногда согреваясь наливкой доктора, слушала эти рассказы и наслаждалась сознанием, что наконец она у себя. И пускай это убежище не более надежно, чем комнатушка на Познаньской! Все же оно обладало всеми признаками настоящего безопасного дома. Стол покрыт скатертью, сверкает стекло графинчика с рубиново-красным напитком, керосиновая лампа над столом отбрасывает теплый свет на лица близких людей, на резьбу старинных стульев и золоченые каемки чашек. Два года она скиталась по больничным палатам, чужим углам, холодным клетушкам… И наконец-то дома! У себя дома.

Наступили холода, но погода стояла ясная, и Анна решила уговорить Адама в ближайшее воскресенье съездить в Константин.

— Отметим там мой день рождения. Двадцать три года как-никак. К тому же скоро одиннадцатое ноября, а в Париже этот день всегда торжественно отмечают как день победы над бошами.

— Это чепуха! Но насчет твоего дня рождения следует буне напомнить. Пусть они с Кристин испекут самый вкусный из своих тортов.

— Бедная Кристин! — вздохнула Анна. — Вот никогда не думала, что покидает Геранд ради того, чтобы стоять у плиты в «Мальве».

Торты «мокко», ореховый и «Федора» славились как фирменные изделия старейшей представительницы рода Корвинов. Поскольку в саду росли и лесные, и грецкие орехи, то изделия этой фирмы отнюдь не были суррогатом. Сперва Стефан возмущался и протестовал против выпечки тортов на продажу, но, убедившись, что этим занимаются все женщины — как домохозяйки, так и те, которые где-то работают, — махнул рукой и перестал даже заходить на кухню.

— Делает вид, что он выше этого, — подмигнула Анне прабабка. — Хотя прекрасно знает, что, если б не торты, мне бы пришлось продавать свои украшения. Он такой скрытный и настолько не выносит торгашества, что даже вам не признался бы, что у него есть кое-что для продажи. И лишь иногда снисходит до того, чтобы попробовать мои скромные изделия, причем только по принуждению. Но сегодня, по случаю твоего дня рождения, мы приготовили великолепнейший торт исключительно для нас самих.

Берт от всей души приветствовал Анну и долго, энергично тряс ее руку.

— Очень рад, что мы посидим вместе и, кажется, выпьем настоящего чая. Хотя я и предпочитаю пудинг, но должен признать, что торты леди Корвин произвели бы в Лондоне фурор. Мы с Гарри не можем только понять, откуда берется для них кофе, шоколад? Притом самые доброкачественные.