Негатив не нужен. Он лишний. Надо радоваться жизни. Здесь и сейчас. И кому, как не ему, Андрею Фролову, знать это. Когда он год назад еле выбрался из жуткой автомобильной катастрофы, едва не утащившей его на тот свет.

Подумать только, он почти лишился их. Жены, дочери. Всего того, что так дорого, так необходимо для его жизни. Андрей осторожно отошёл от окна и мягко, стараясь подражать походке жены, пошёл на кухню, откуда шел столь ароматный запах свежезаваренного кофе.

Жанни была превосходна. Пусть на ней и был старый сиреневый домашний халат, но в нём она всё равно была великолепна. И ни рождение ребенка, ни работа, ничто не могло изменить её в худшую сторону. Казалось, что время совсем не властно над этим божественным созданием. Он сел на стул и, положив кулак под подбородок, стал внимательно наблюдать за её действиями.

Жанни поставила перед ним чашку с кофе. Она знала, какой именно он предпочитает и сделала всё так, чтобы ему даже слов говорить не надо было. И это было превосходно. Идеально. Андрей поднял кружку и отпил. Вкус, аромат, все было на уровне.

– Сходишь в магазин? ― тихо спросила она. ― У нас закончились яйца, а я хочу сделать Оле омлет.

– Конечно. Но сначала я выпью кофе. А потом шли меня хоть на край света.

– Так далеко не стоит, ― улыбнулась она и наклонила голову, чтобы поцеловать его.

Андрей зажмурился. И кофе, и поцелуй… Нет, она точно балует его. Слишком уж много вкусностей в одно субботнее утро. А ведь ему ещё малышку будить, а там тоже обнимашки с поцелуями. Неужели он действительно всего этого достоин? Что он такого сделал? Выжил в аварии?

Андрей посмотрел на небо. Оно было удивительно чистым. Хотя район, где они жили, считался промышленным. Порой, чтобы увидеть чистое небо, можно было и дня три ждать. Он снова пригубил кофе. Как же всё—таки он счастлив!

Реальность жены

Больница. Белый халат. Анатолий Петрович, снова проводивший её до Андрея. Всё это уже настолько буднично, казалось, что так было всегда. Жанна устало улыбнулась Анатолию Петровичу, поблагодарив за то, что он проводил её. У него снова были большие синяки под глазами, видно, отдежурил не свою смену. Но для этой больницы это была норма. Здесь все было нормой. Даже грязные туалеты и доски на полу. Всё это было нормой.

Она посмотрела на Андрея. Некогда сильный, мощный, он теперь был словно подсушенная на веревке рыба, доживающая свои дни в коме. Жанна устало опустилась на небольшой стул.

Плакать сил не было. Всё уже было давно выплакано. Теперь была лишь странная темнота, в которую периодически сваливались новые проблемы и беды. Будь то отсутствие денег, новые счета за лечение, или же расходы на школу, тянуть которую с каждым годом становилось всё труднее.

И всё же… Всё же она была рада. Несмотря ни на что, она была рада. Рада этой небольшой искре счастья, пусть ничтожной, но всё же возникающей тут, когда она приходила к нему. Она положила руку и нежно погладила его по лицу, медленно поднявшись ладонью до кучерявых волос, привычно успевших сменить запах шампуня на нечто куда более неприятное.

Неужели она заслужила это? Неужели так действительно надо? Разве она сделала так много зла, что теперь вынуждена так страдать. Или, быть может, во всем виновата Оля, которая вместе с ней научилась экономить буквально на всем. За что? Почему? В чем её вина? Впрочем, эти вопросы она уже задавала. И не раз. Так что глупо пробовать это делать снова. Пусть и очень хочется.

Она отдернула руку. Нет, она пришла не для этого. Она лишь хотела попрощаться. Увидеть его перед тем, как пациента отключат от аппарата жизнеобеспечения, позволив их семье вздохнуть спокойно, без этих огромных медицинских счетов.

А потом, когда она вырастит дочь, она ответит за свой поступок. И пусть уже Оля тогда решает, как ей вести себя с матерью. Но для начала она должна её вырастить. А не продавать последнее из квартиры, в которой и так почти ничего не осталось.

– Прости. Прости меня, прости меня, пожалуйста, ― вдруг внезапно заплакала она. ― Прости меня, Андрей! Я не знаю, я билась, я билась до конца. Прости меня. Я отдала все. Правда. Я продала все. Даже мать перестала меня понимать. Только Оля. Она лишь ничего не говорит. Пусть и выглядит жалкой оборванкой. Но я не могу так больше. Я не могу смотреть на нашу дочь, ведь она словно нищенка.

Жанни вытерла слезы. Это было даже удивительно. Казалось, она давно разучилась плакать. А затем она почувствовала руку Анатолия Петровича, привычно выдернувшего её из этого состояния. Посмотрев ему в глаза, она кивнула, устало прислонив голову к грязной обшарпанной стенке больницы.

Смерть

Оля бежала к нему. Маленькая, энергичная, такая красивая. Андрей развел руки, пытаясь её поймать, но, увы, поймать её было очень сложно. Это была самая настоящая кошка с неиссякаемым запасом энергии.

– Не поймаешь, не поймаешь! ― кричала она, заставляя маму улыбаться.

– А вот и поймаю! ― нарочито грубо закричал Андрей и побежал за ней. За маленькой девочкой, постепенно исчезающей в какой—то странной темноте, мрачно опустившейся на их город.

Тугой замок тяжело зашевелился и, поддаваясь отмычке, мягко повернулся. Доктор аккуратно потянул ручку. Вот и все. Теперь можно входить. Он еще раз огляделся. Вокруг никого не было. И это было хорошо. Профессионально. Он аккуратно прикрыл двери. Следовало быть очень осторожным. Звон посуды был едва различимым. Это было понятно, девушка не хотела будить своего любимого, который лежал в кровати, раскинув руки. Доктор вытащил скальпель и, мягко ступая по дешевому ковру, обошел спящего. Это был крупный мужчина с крепким подбородком и широкими мозолистыми руками, использующимися, по всей видимости, для тяжелого труда. Доктор положил руку ему на рот, а второй быстро провел скальпелем по горлу. Все было сделано быстро и четко. Шум был ни к чему. Ведь этот мужчина не был главным блюдом. Проснувшись, он захрипел. Но смертельная рана быстро сделала его податливым и послушным, не способным оказать какое—либо сопротивление. Доктор прислушался. Нет. Шум, доносившийся с кухни, не стих. Наоборот, он только набирал обороты. Увлекшись приготовлением еды, девушка забыла о тишине.

Запах. Исключительный запах домашней пищи. Он всегда отличался от ресторанного, где нанятые люди готовили хорошо, но без души. Доктор вытер скальпель о простынь. Чистота. Она ― залог успеха, как и время ― залог жизни.

Встав у дверного проема, доктор смог отчетливо разглядеть весь весьма небогатый рацион этой бедной семьи. Бобы, листья салата и, кажется, пиво, запах которого он так и не смог точно уловить. Да, они были бедны и счастливы. Но это пока. До этой минуты. Или часа. Лучше, наверное, сказать ― вечера.

Он почувствовал волнение. Мягкое, нежное, возбуждающее, сводящее с ума и раздвигающее пальцы в страстном дрожании. Боже, боже, неужели он почувствует это снова?! Он обернулся и посмотрел на окровавленного мужчину, кровь которого все больше и больше пропитывала дешевые простыни. Нет. Этот рабочий никогда не смог бы подарить ему столь сильные эмоции.

Доктор прислушался. Неужели? Неужели она еще и поет? Этот нежный, дивный человеческий продукт, несомненно, заслуживает его трепетного внимания. Он аккуратно заглянул за угол. Все, как тогда в магазине. Утонченность, хрупкость, грация.

Доктор вышел из укрытия и тихо подошел к ней сзади. Запах волос, насквозь пропахший цветами, будоражил. Пропитывал. Заводил. Он обхватил её за талию и, пережав рукой рот, потащил в комнату. Сопротивление. Толчки. Судорожный ужас. Как же это приятно. Он с силой сжал ее. Да. Только так можно получить покой.

А потом, потом они остались наедине или, правильней сказать, едины. Он всадил ей скальпель. Сильно, порывисто, страстно. Увлажнив её среди этого мрачного существования нищеты и неприкрытого невежественного бытия липкой кровью. Там, где бедность перестает быть пороком, а дешевая еда ― кощунством.