– Щас отварчику выпьем, листочки приложим, и все пройдет. А Настьку я все ж накажу! Молодого барина и не уберечь, совсем от рук девка отбилась.

– Да не переживай ты так, нянечка, ― улыбнулся граф, посмотрев на воспитательницу с любовью.

И тут же его осенило! Она же всех в округе знает чуть ли не по именам и отчествам, дедушек и бабушек вплоть до четвертого колена, ведь живет, не выезжая, всю свою жизнь, и уж об этой странной паре крестьян наверняка всю историю знает.

– Нянечка, а ты знаешь, живет ли кто у нас в левом притоке реки?

На мгновение морщинистая рука замерла, но затем всё так же нежно продолжила гладить его голову.

– Всех знать никому не дано, только Господу Богу, ― грустно сказала она и стала подниматься. ― Ладно, пора накрывать завтрак. Ты, Алеша, опять поздно встал, все откушали уже, но ничего. Я тебе, как обычно, оставила супа полезного, да молочка. Не еда, а загляденье, прости Господи, грех так про еду—то говорить.

Он посмотрел вслед удаляющейся няне. Врать она не умела, предпочла не говорить, умолчать. Но от него? Что же такое? Неужели по негласным законам никто не выдает русалку?

Столь пленительное чувство загадки теперь полностью овладело им и, еле сдержавшись и не бросившись сию же минуту к лодке, он встал и направился вслед за няней к столу, где на белоснежной скатерти стыла его еда.

Проглотив всё разом, он покорно снова лег под медосмотр нянечкиных рук, настойчивость которых была, несомненно, сильнее его желания сбежать на поиски неведомой русалки, расположившийся почти как у недавно помершего Пушкина. Правда, там она была на дубе, а тут ― под большим дубом.

Большой дуб, река ― всё казалось таким ненастоящим, и всего лишь из—за одной голой спины, плавно переходящей в хвост. Диковинно, право. Он открыл глаза и заметил, как няня немного механически накладывает свою травянистую мазь, молча что—то обдумывая. Такое поведение было крайне редким, ведь если она была возле него, то всё её внимание предназначалось именно ему, а не какой—то там думе.

Внимательно рассматривая её, он не мог понять, что именно выбило её из привычного ритма, заставив всецело погрузиться в размышления. Его вопрос? Но почему? Что такого в нём? Почему все, словно сговорившись, молчат об этой тайне? Надо как можно быстрее всё выяснить.

Но тут его охватила сильная головная боль ― то ли от мыслей, то ли от сильного удара об пол, но боль была настолько сильной, что его начало тошнить и весь нянечкин суп тут же оказался на полу. Моментально лишившись всех мешающих ей дум, нянечка с резвостью молодой барышни встрепенулась и начала наращивать больничный темп, раздавая направо и налево приказы. Переполошив всех, она моментально уложила графа в кровать и приставила дворовую девку Настьку, как надсмотрщика.

«Ну, теперь точно не уйти, ― подумал граф, грустно глядя в окно. ― Хотя, с другой стороны, может, так и надо».

Тут он снова почувствовал сильную головную боль. Сморщившись, он неожиданно представил зеленый берег, тихую гладь и всё те же таинственные круги, расходившееся от только что нырнувшей то ли рыбы, то ли человека.

Затем голову немного отпустило, но наступившая слабость опять забрала в сон, явив теперь уже не полные красоты речные пейзажи, а обычную неприветливую тьму, среди которой он и потерялся на ближайшие десять часов, плавно дождавшись вечера.

Выспавшись, он вышел на крыльцо. Мирно сопевшая Настя не то, что сторожить, усидеть—то толком не смогла, свалившись ему на постель и там же захрапев. Благо большой веснушчатый нос этому отменно способствовал.

Вглядываясь в лес, молодой граф стоял в некотором раздумье. Конечно, можно было идти прямо сейчас, пока никто не видит, но шансы не настолько большие, чтобы что—либо разглядеть в этой темноте, среди камышей и теплой воды. Да и на зверьё можно было наткнуться. Медведей, слава Богу, не видели, но вот пара волков забредала в лес. И убили, кажется, лишь одного. И тут не то, что молодого графа, крестьян—то не отпускали.

Потерев шишку, он почувствовал, что страх ― чувство, которое он в себе раньше особо не находил, показался из самых—самых глубин его молодой души и настойчиво убеждал никуда не идти, оставив все на завтра.

– Снова, что ли, отложить? ― сказал он вслух, посмотрев на звезды. ― Прям черная полоса какая—то. Но ничего, завтра я точно попаду на эту речку.

Так он и решил, вернувшись обратно в дом.

***

Первые секунды он стоял, раскрыв рот. Девушка, которую он увидел, была действительно с хвостом, но не таким, каким было бы привычно для сказочной русалки, нет, она была с хвостом, похожим на две сросшиеся ноги, или, правильней сказать, слипшиеся ноги. Ловко используя эту особенность тела, она быстро плавала от одного берега к другому, кружась, плескаясь, выпрыгивая.

Граф снова протёр глаза. Девушка не исчезла, наоборот, лишь прибавила скорости и продолжила свою водную игру. Граф спрятался за камыши. Плеск воды продолжался, но он уже не смотрел в его сторону.

Не надо было быть гением, чтобы понять, что это не русалка, а девушка с врожденным уродством. Ужасный урод, который непонятно как оказался в их захолустье. Человек, пусть и несчастный, но все же не представляющий никакой сказочной природы. Не более чем несчастье, свалившееся на чью—то семью.

– Кто вы? ― раздался из—за спины нежный женский голос.

Граф вздрогнул и обернулся. За мыслями он даже не заметил, как смолкли всплески, и как она подплыла к нему.

– Алексей Шереметьев. Граф.

– Аааа… ― задумчиво сказала девушка, не вылезая из воды. ― А я Алена. Живу неподалеку.

Она вытащила руку и указала в сторону леса. Бледная рука была тонкой и изящной, что очень резко контрастировало с уродством ниже пояса. Также сквозь воду было видно, что у неё крайне тонкая талия, и она была красива. Лицо, шея, все подошло бы куда больше какой—нибудь гордой городской красавице, нежели этой изуродованной природой крестьянке. Увидев, что он пристально её разглядывает, она аккуратно убрала руку под воду.

– А я вас видела раньше. Вы плавали здесь в лодке без весел, ― продолжила она. ― Несколько дней назад. Вы первый, кого я увидела из людей, кроме батюшки, и мне было очень интересно увидеть вас поближе.

– Вы живете здесь с отцом?

– С отцом и с кошкой, ― Алена улыбнулась, обнажив ряд красивых белых зубов.

«Странно, но отсутствие общества на неё нисколько не повлияло, не заметно, чтобы она была какой—нибудь заторможенной или, быть может, глупой, ― подумал граф, обдумывая их общение. ― Наоборот, она кажется куда приятней, нежели большинство моих знакомых, я бы даже сказал ― интересней. И всё же очень интересно, как она сама относится к своему уродству. Ведь видно же, что это неправильно ― жить вот с такими ногами. Или, правильнее сказать, хвостом»

– А вы тоже недалеко живете? Мне отец запрещает заплывать далеко. Строго—настрого запретил, говорит, там много плохих людей, которые могут навредить мне. Это правда? То, что он говорит?

– Правда, ― ответил граф. ― Людей плохих действительно много и вам они лишь навредят.

– Но вы же не навредили, может, и они не станут. Если честно, я очень устала от этих мест, хочется поплыть куда—нибудь подальше.

– Я вижу, у вас бунтарская душа. У меня много знакомых с бунтарским нравом. Это сейчас модно в Петербурге, да и вообще в образованной России.

– В Петербурге? А где это? ― блеснув глазами, спросила Алена.

– Слишком далеко, чтобы мы туда поехали.

Раздался грубый мужской голос позади графа, он обернулся. Сзади стоял тот самый мужик, который недавно кричал на берегу.

– Шли бы вы, граф. Чай, уже вас дома спохватились, нельзя вам подолгу отсутствовать, ваш батюшка сильно злится по этому поводу. Всем нам строго—настрого запретил вас далеко отпускать. Приказал приглядывать, если что. А тут и зверей полно, и вода неспокойная.

Граф уловил в голосе мужика не столько покорность и доброжелательность, сколько скрытую неприязнь и даже злобу. Мужику явно не нравилось, что он разговаривал с его дочерью, да и вообще узнал о её существовании. Граф решил не идти на уступки и напомнить, кто здесь кто.