Попасть в папский дворец в Риме оказалось несложно. Однако добиться приема у папы Базиль Пьер Ксавье Флоко не сумел. Папа Пий V не желал видеть человека из Парижа, который не имел официальных полномочий посланника французского короля. На вопрос о задуманной в Париже свадьбе папа дал исчерпывающий ответ и пересматривать свое решение не собирался.

— Во избежание неприятностей советуем вам удалиться из Рима, — вразумляли маркиза де Бука и Жоффруа Валле в канцелярии Ватикана. — Не рекомендуем вам проявлять настойчивость, добиваясь аудиенции у его святейшества. Если папа прослышит о вашей настойчивости, дело может принять худой оборот.

— А я как раз и хочу, чтобы папа прослышал о нас и чтобы дело приняло худой оборот, — с несуразным упорством твердил маркиз.

— Не глупи, — уговаривал его Жоффруа. — Кроме неприятностей, нам здесь ждать нечего.

— Прости, но ты ошибаешься, — возражал Базиль. — Ты знаешь обо всем, Жоффруа, но здесь, прости, ближе к истине я, чем ты.

Они всю дорогу от Парижа до Рима проговорили об истине. Чрезвычайно пугая своими крамольными высказываниями Антонио. Хорошо было слуге Жоффруа Валле, глухонемому Просперу, который с тех пор, как у него вырвали язык, почти лишился слуха. Проспер с полным безразличием относился к беседе господ. А Антонио то и дело в страхе крестился. Да Базиль еще и подзуживал его.

— Неужели, Пий, тебе и впрямь не интересно, какую форму имеет Земля, на которой мы живем? — спрашивал он.

— Помилуй, господи, ваша милость, — таращил глаза Антонио. — Да какая у нее такая форма, у земли? Черная она, матушка-земля, рассыпчатая. У нас в деревне очень даже худая земля, с подзолом. Вот и обеднели мы через нее. А ежели бы землица...

— Да я не про ту землю, Пий. Я про планету Земля. Неужели тебе не интересно, какой она формы, планета, на которой мы живем, почему она куда-то летит, почему вращается вокруг своей оси?

— Ваша милость, не знаю я никакой такой планеты, — крестился Антонио. — Всеми святыми клянусь, не знаю. И живу я вовсе не на планете.

— А где? — интересовался Базиль.

— Так во Франции, ваша милость.

— А где Франция?

— Так где? Во Франции она и есть Франция. Где ей еще быть?

— А Италия где?

— В Италии, наверное, ваша милость.

— А вместе они где?

— Кто?

— Да Франция с Италией.

— Ой, не мучайте вы меня, ваша милость! Глупый я человек.

— В Европе они, Пий.

— Это чего такое?

— Континент. Огромный кусок суши.

— И наша Франция на ней?

— На ней, Пий.

— Не, ваша милость, не на ней.

— Почему?

— Потому как во Франции вовсе и не сушь. Была бы сушь, и посохло бы все. А у нас, слава богу, дожди идут.

Втолковать что-либо верзиле Пию не представлялось никакой возможности. Но наверное, так происходило еще и потому, что Базиль лишь только-только сам начинал робко кое в чем разбираться. Взять хотя бы ту же Землю с Солнцем. Ну докажут, к примеру, что не Солнце вращается вокруг Земли, а наоборот — Земля вокруг Солнца. Что изменится? Нужно ли из-за такой чепухи кому-то добровольно идти на смерть? Этого он не понимал.

— Нужно! — горячо доказывал Жоффруа. — Чем человечество ближе придвинется ко всеобщей истине, тем оно станет жить лучше и справедливее.

— Но мой Пий все равно никогда не поймет, что Земля круглая, — возражал Базиль. — Если бы, по его представлениям, она была круглой, он бы с нее свалился. Да и зачем ему знать о Вселенной? Разве оттого станут лучше урожаи хлеба и винограда?

— Представь себе, что ты родился слепым, — пускался в рассуждения Жоффруа. — Окружающий мир для тебя сплошная черная ночь. Ты работаешь, предположим, в дубильной мастерской, где обрабатывают кожи. Ты на ощупь занимаешься выделкой бараньих шкур, чтобы пропитаться и одеться. Что тебе нужно еще? Ложку мимо рта ты не пронесешь. Стакан с вином — тоже. Тебе рассказывают, что салат имеет зеленый цвет, яичный желток — оранжевый, а сырое мясо — красный. Тебе втолковывают, что сало белое, а небо голубое. Но что тебе до всего этого, когда ты вообще не знаешь, что такое цвет. Как ты его можешь себе представить? Да и зачем практически нужно знать, что сало белое, а мясо красное? Разве оттого они становятся вкусней? Но вот случилось чудо. Явился святой и, оросив волшебной водой твои глаза, дал тебе немного зрения. И вот тут, узрев малую толику, ты сразу поймешь, что такое цвет, и захочешь увидеть больше. Ты познаешь прелесть красок и почувствуешь, что уже не можешь без них. Тебя потянет видеть больше и больше. И чем больше ты будешь видеть, тем больше тебе начнет казаться, что ты еще почти ничего не видел. Мир столь огромен, а ноги у тебя такие медленные. Когда ты был слеп, ты не мог вообразить себе грандиозности жизни, которая не ограничивается одной Землей. Так и в знаниях.

Кто не знает ничего, тот не тянется ни к чему. Человек, который ничего не знает, никогда не поймет, зачем ломать копья в споре — Земля ли вращается вокруг Солнца или Солнце вращается вокруг Земли.

— Если признаться честно, — вздохнул Базиль, — я тоже не совсем понимаю, из-за чего тут лезть на костер. Ну докажут, что Земля вращается вокруг Солнца. Что дальше?

— А понимаешь ли ты, мой дорогой маркиз, к чему спор о том, какая она из себя, Земля? Плоская, как думали раньше, или шарообразная?

— Нет, тоже не понимаю.

— Допустим, ты считаешь, она плоская. И решил дойти до ее края. Любопытство все время движет человеком, не дает ему стоять на месте. И вот ты идешь, идешь, а края нет. Почему? И тогда ты поступишь так, как поступил Магеллан, совершивший кругосветное путешествие.

— А дальше?

— Дальше? Ты знаешь, как он погиб, Магеллан?

— Нет, не знаю.

— Он погиб в схватке с дикарями на одном из островов Тихого океана. И вероятно, дикари съели его.

— Съели? —удивился Базиль. — Как съели?

— Вот видишь, ты негодуешь, что люди могли съесть человека. А для дикаря в этом нет ничего особенного. Но вот явился некто, которому показалось, что человечину есть не следует. Ему показалось, что тот, кто поедает себе подобных, не уважает самого себя, что самоедство мешает человечеству самосовершенствоваться, расти, выделяя себя из окружающей природы. «Как это, не следует?» — возмутились соплеменники. «А так. Убивать врагов нужно, а съедать их вовсе ни к чему». — «Значит, хорошее свежее мясо должно пропадать зря? Мы должны ходить на охоту и добывать другое мясо. А готовое пускай тухнет?» Наверное, того возмутителя спокойствия, возражавшего против потребления «готового» мяса, тоже убили и съели. Ведь он посмел возразить против того, что было всегда, против закона предков. Однако мыслителя съели, а его мысль осталась. Мысль нельзя ни съесть, ни сжечь, ни утопить. И мысль дала всходы. Постепенно люди перестали есть друг друга. А теперь представь себе, что не нашлось бы того смельчака, который, пожертвовав жизнью, высказал ту крамольную мысль. Мы бы до сих пор ели друг друга. И жили бы мы во всем остальном тоже близко к дикарям. Вот ответ на твое «а дальше?» Без крамольных смельчаков жизнь замрет. С ними и благодаря им люди когда-нибудь, двигаясь ко всеобщей истине, уничтожат виселицы и эшафоты, костры и тюрьмы. Когда-нибудь веру перестанут насаждать силой. И единственный путь к вере будет лежать через знания. Споря и расходясь во мнениях, люди перестанут убивать друг друга. Они научатся терпимо относиться к мнению противной стороны. Люди поймут, что сила чаще всего отстаивает вчерашнее, а мысль зовет вперед. Вот та всеобщая истина, к которой мы движемся. Вот ради чего есть резон умереть.

Многое понял Базиль за дальнюю дорогу. Очень многое! И главное — что мысль острее, сильнее и опасней шпаги. Но предать забвению шпагу, которой Базиль владел столь виртуозно, он тоже не мог. Да и здесь, в Риме, Базиль надеялся пробиться к папе вовсе не с помощью слова, а с помощью клинка.