Ахмад унаследовал от дяди пристрастие к торговле и сноровку в этих делах. В конце концов он занял его место за прилавком. Торговал всякой всячиной, начиная от иголок, мыла, зубной пасты и кончая готовой одеждой европейского покроя. Но сам национальной одежде не изменил. Он носил длиннополую рубаху «дишдаш», всегда отличающуюся снежной белизной, покрывал голову платком «гутрой», стягивал его «агалом» — черным сдвоенным обручем. И гутра и агал пришли в мир оседлых арабов от бедуинов, которые, кочуя на верблюдах по бескрайней пустыне, оберегали голову от жалящих лучей солнца.

Зайян, наоборот, одевался в европейское платье. Худой, подтянутый, с орлиным носом, он носил хлопчатобумажные дешевенькие брюки, резиновые шлепанцы на босу ногу и цветную рубаху с открытым воротом. Зайян работал на алюминиевоплавильном заводе АЛБА подсобным рабочим на разливке металла и наряжался в «дишдаш» только по праздникам.

Подойдя к лавке приятеля, Зайян негромко окликнул его. Но Ахмада дома не оказалось. За прилавком сидел его десятилетний сынишка.

— Ушел за товаром, — сказал мальчик. После этого Зайян вскочил на велосипед и поехал на юг по Шейх Иса-роуд за город по шоссе, ведущему на завод. Зайян заступал в ночную смену.

Встречный ветерок забирался под рубашку, приятно холодил тело. Зайян легко крутил педали. Городские постройки сменились рощами финиковых пальм, позади остались минареты последней мечети, и дорога узкой лентой побежала по выжженной солнцем пустыне. Такой унылый пейзаж тянулся до самого южного берега острова: песок, один песок. Но вот справа на горизонте показались небольшие лысые холмы. Там черными силуэтами на звездном небосводе прорисовывались «качели», день и ночь поднимающие на поверхность из глубоких колодцев пресную воду. Сколько же надо ее, чтобы утолить жажду людей, животных, растений и превратить безжизненную бахрейнскую пустыню в цветущий оазис...

Быстро мелькают мили. Еще один поворот, и впереди показались корпуса АЛБА. История завода началась в августе 1968 года. Зайян пришел на стройку чернорабочим. Он рыл котлован под фундамент, подносил трубы, укладывал арматуру, работал на бетономешалке. В дни отдыха Ахмад сажал за прилавок своего сынишку, а сам обучал Зайяна основам грамоты. Зайян в отличие от своего друга никогда не ходил в школу, и теперь для него открывался совершенно иной мир. Зайян постепенно усваивал некоторые тайны технологического процесса. В этом ему помогали молодые техники, когда в цехах шел монтаж оборудования.

В свои одиннадцать — двенадцать лет Зайян, бывало, проводил часы на старой прокопченной кузнице, которая и сейчас стоит недалеко от городского базара. Когда мальчишка примелькался, ему разрешили раздувать горн мехами, сделанными из козьих шкур. Широко раскрытыми глазами он смотрел на сыпавшиеся снопами из-под молота искры, на то, как раскаленный докрасна брусок в руках искусных мастеров превращался в засовы, петли, скобы, светильники, витые спинки стульев...

Теперь Зайян сам помогает разливать бахрейнский алюминий. Шестьдесят тысяч тонн этого ценного металла дал завод в 1971 году, а когда вступят в строй все его линии, он удвоит свою продукцию.

Возле синего щита на обочине дороги с надписью: «Алюминиум Бахрейн» Зайян слез с велосипеда и поднял голову. Над ним, слегка раскачиваясь, проплывали по канатной дороге одна за другой вместительные бадьи — 156 бадей. Шестимильный путь каждой из них начинается на небольшом искусственном островке у побережья, на который выгружается с морских судов алюминиевое сырье — глинозем, а заканчивается он здесь, на заводе. Но начинается этот путь вовсе не на искусственном острове в шести милях от завода, а за многие тысячи миль от Бахрейна, на западном побережье Австралии. Там, на далеком пятом континенте, АЛБА закупает сырье для завода — 230 тысяч тонн глинозема ежегодно.

Раздался грохот катящейся по рельсам вагонетки. Эта дорога тоже связана со складами искусственного островка. Вагонетки доставляют туда готовые алюминиевые отливки. Потом их грузят в трюмы транспортных судов и везут в другие страны. Всего завод выплавляет ежегодно 120 тысяч тонн металла.

«Я хочу дождаться того дня, — сказал как-то шутя Зайяну Ахмад, — когда рядом с АЛБА построят заводы по производству штампованных изделий из алюминия. Тогда я смогу расширить свою лавку и торговать оконными рамами, кастрюлями и другими товарами».

Зайян подошел к проходной. Возле нее почему-то толпились люди. Кто-то забрался на перевернутый ящик и, размахивая руками, призывал рабочих не заступать на смену, призывал к забастовке.

— Мы предъявляем администрации завода одно требование, — звучал в наступившей ночной тишине голос оратора, — равные условия приема на работу для всех национальностей — бахрейнцев и небахрейнцев. Кое-кто на заводе пытается утверждать, что бахрейнцы хуже знают английский язык, чем приезжие из других стран. В нашей стране живут люди многих национальностей. АЛБА строили иностранные фирмы. Но завод стоит на нашей земле, он создается нашими, вот этими руками. Хозяева завода должны уважать пас, бахрейнцев. Мы не хотим стоять выше других, мы хотим равных прав. Это право принадлежит нам, друзья!

Молчавшая толпа задвигалась, возгласами одобрения поддерживая оратора. Шквалистый «шамал» гнал тучи мельчайшей пыли, швырял ее в людей. Песок скрипел на зубах, заставлял слезиться глаза. Теперь уже у ворот завода собралось человек двести. Дежурный полицейский сержант в белой тропической униформе беспомощно метался возле проходной, куда-то звонил по телефону. Но рабочие не расходились.

Стоявший рядом с Зайяном рабочий шепнул:

— Ты еще молод, не помнишь, как мы бастовали в пятьдесят четвертом, а потом в пятьдесят шестом! Я работал тогда на нефтепромыслах. Мы добились своего. А потом в шестьдесят седьмом, когда Израиль напал на арабские страны, мы выступили против агрессора. Рабочие Бахрейна — это сила. С нами будут считаться!

Зайян спросил:

— В городе все чаще говорят о какой-то «бахрейнизации». Бастовать — это и означает делать «бахрейнизацию»?

— Ну, друг, это не совсем одно и то же. «Бахрейнизацией» мы называем замену британских колонизаторов«специалистов» нашими людьми в правительственных учреждениях, страховых конторах. Бахрейнцы сами должны заниматься своими делами — и маленькими и большими. А для рабочих всех национальностей — индийцев, африканцев, иранцев и бахрейнцев — мы требуем равных прав и условий труда. Вот так-то...

И он замолчал. Зловеще молчала черная толпа, молчала ночная пустыня. И только где-то далеко прерывисто выла сирена приближающейся полицейской машины. Стачка парализовала работу завода.

... Зайян несколько дней жил у Ахмада. Они гуляли по набережной, заходили на самбуки к рыбакам, знакомым ловцам жемчуга. Как-то вечером, когда они удобно расположились на чисто выскобленной палубе небольшого суденышка дяди Зайяна — весельчака Бехбехани и осторожными глоточками отпивали из фаянсовых чашек горячий кофе, Ахмад спросил:

— Достопочтенный Бехбехани, ты слышал о забастовке на АЛБА?

— Эта новость уже черства, как вчерашняя лепешка, Ахмад!

— Я не к тому...

— Боишься, что алюминиевые кастрюли уплывут из твоих рук?

— Да нет же! Расскажи, что было тогда с ловцами жемчуга...

— Что было? — Бехбехани вытер мясистой рукой пот с морщинистого лба, напряженно всматриваясь в оливкового цвета молодое лицо Ахмада. — Многое было. Всякое было... Мы тоже однажды устроили забастовку. Сейчас всех ловцов Бахрейна можно пересчитать по пальцам. А тогда нас ходило на жемчужные банки тысяч пятнадцать, а то и больше...

Жемчужные банки в двадцатые годы никогда не пустовали. С июня, когда вода в заливе теплела, начинался «гауз аль-кабир» — большой сезон промысла. Заканчивался он где-то в октябре. Но и в «гауз аль-бард» — малый сезон — ловцы умудрялись выходить в море.

Он замолчал, пододвинул к себе кальян с замусоленными кистями, изгрызанным мундштуком и глубоко затянулся, вспоминая былое. В памяти сохранились торжественные минуты выхода ловцов в море. Начало «гауз аль-кабира» широко отмечалось по всему северному побережью Бахрейна и острова Мухаррак. Самбуки отчаливали по большой воде от причалов под грохот барабанов, радостные возгласы мальчишек. Самбуки ведь уходили на месяц, а то и больше! Хотя ближайшие жемчужные банки лежат в нескольких часах перехода под парусом, ловцы возвращались к берегу неохотно, не желая упускать драгоценное для ловли время. Спешно пополнив немудреной провизией трюмы, оставив заболевших членов команды, они спешили вернуться к своим банкам.