Окажись на их месте настоящий подготовленный десантный манипул Планетарного Контроля, всего этого не было бы, ни споров, ни сомнений, ни ощущения беспомощного одиночества среди таких же, как и ты, но бесконечно далёких людей. В конце концов, Джон видел, как могут действовать даже в совершенно экстремальных условиях сработавшиеся в единое целое бойцы. Эти парни сейчас бы не испытывали ни этой бесконечной ноющей усталости, ни подспудного страха за будущее. И уж тем более не стали бы держать свои мрачные мысли в себе, скрывать что-то внутри манипула глупо и бессмысленно, это больше, чем семья, это несколько совершенно разных личностей, умеющих в бою становиться буквально одним целым, совершая то, на что не способен ни одиночка, ни целый отряд таких одиночек. Манипул — минимальная единица боевых частей десанта. Они же четверо только делали вид, что могут претендовать на такое звание.

Джон мотнул головой в сторону сержанта. Он прослужил некоторый срок в Планетарном контроле, раз стал инструктором, но в таком случае — где его манипул? Покачав головой сам себе, Джон тут же зарёкся когда-либо о подобном спрашивать.

В любом случае, Оденбери тоже молчал в ответ на какие-то свои мысли. Решение принадлежало ему, неважно, поддержала когорта его или нет, так что теперь сержанту приходилось тяжелее всех. Наверняка сержант сразу узнал, что они увидят там, впереди, по личному каналу, но тоже предпочёл об этом не распространяться. Предчувствия у Джона были самые мрачные.

Хотя, если подумать, что их там может ждать.

Искорёженный кусок металлополимера, слезшего с н-фазных направляющих, как плоть с костей, от силы чудовищного удара о грунт, а потом намертво вплавленного в почерневший от сажи лёд?

Или наоборот, целёхонький кокон капсулы, вертикально замерший в полуметре от скального основания, полностью исправный, но пустой и насквозь промороженный, с призывно распахнутым боковым люком?

Ещё вариант — всё то же самое, только с мёртвым экипажем внутри.

Разнообразные варианты, один другого чудовищнее, роились в сознании Джона, материализуясь совершенно помимо воли их владельца.

Развороченные недра генераторного отсека, выжженная на сотни метров поверхность планеты, посиневшие детские тела в расколотых анабиозных капсулах…

Потребовалось немалое усилие воли, чтобы прекратить эту свистопляску. Чтобы продемонстрировать им любой из них, необязательно было играть в придурочную молчанку, туда вообще не нужно было их всех вести.

Ведь если подумать, за яростью Ковальского скрывалось нечто совсем иное, направленное не в сторону их злополучной когорты, она была направлена исключительно в сторону окружающего мира. Зачем ему всё это, как бы заранее жаловался их проводник. Последняя эмоция, которую можно было ожидать от Ковальского — это было банальное любопытство.

Джону пришло в голову, как же много людей в окрестностях сотни километров от этого места сейчас точно также, как они, бредут без связи по поверхности взбеленившегося Аракора, и знают при этом — куда меньше их.

Спасательные отряды, если бы могли добраться сюда на глайдерах, уже бы это сделали. Значит — точно так же, идут пешком, только очень издалека, пусть и с куда более серьёзной амуницией. Сотни, тысячи людей. Неужели им тоже не любопытно?

А персонал дальних станций, орбитальной группировки? Пусть им ничто не угрожает, но они знают, что ничего не знают, что там, то есть здесь, что-то творится, и тут есть люди, много людей, и все они разом пропали в неизвестности. Беспокойство — да, на грани паники, а вот любопытство — нет.

Пожалуй, Джону и правда лучше быть здесь, чем там. Например, с остальными когортами, что сейчас, наверное, уже выбираются из своих снежных берлог, ведь подступало раннее аракорское утро, приближающееся не с той стороны света. В отличие от них, Алохаи как раз испытывал то, что можно счесть за любопытство. Какие ещё опасности из здесь поджидают?

Хороший вопрос. Джон снова сверился с датчиками биосьюта. Мороз стремительно ослабевал, даже, кажется, слишком стремительно. Ещё не показались лучи Штаа (да и вообще, небо уверенно оставалось чёрным, на нём всё так же ярко сверкали редкие звёзды), но температура уже позволила Ковальскому избавиться от лицевого щитка, оставшись в одном меховом капюшоне, края которого поспешили покрыться приличным слоем изморози от его дыхания.

Остальные себе такого позволяли, и это их, кажется, ещё больше отдалило от Ковальского, который уже однажды ушёл от них, против собственных правил, один, и с тех пор ощущался рядом с ними словно гостем из другой Галактики.

Нужно это прекращать. Причём здесь лицевой щиток, а что ушёл… он был, кажется, прав. А вот они как раз совершили серьёзную ошибку, отправившись за ним.

И сейчас им это наглядно продемонстрируют. Иначе зачем их всех с таким упорством вести к месту падения.

Других версий у Джона не осталось.

— Рэдэрик, зачем мы туда идём?

Ковальский не остановился и не обернулся, даже шаг не замедлил. Но всё-таки ответил, голосом, так что облачка пара поплыли, почти не колышась, относимые в сторону едва заметным ветром. Его дыхание казалось единственным живым предметом в этом сонном царстве никак не отступающей ночи.

— Вы шли сюда, чтобы это увидеть. Так не упустите возможность. Всё равно — словами это не перескажешь. А выводы пусть каждый делает сам.

Джон поразился тому, как изменился голос их бывшего проводника. Некогда серый и тусклый, безэмоциональный, даже не скучающий — безжизненный, теперь он звенел на морозе, как натянутая до предела струна.

Ещё полтора часа назад, когда они только разглядели на горизонте понемногу нагоняемую фигуру, сверкающую оболочкой термококона, Джон принял бы эти нотки в голосе Ковальского за проявления гнева. Сейчас он слышал в них исключительно проснувшийся интерес. К финалу их похода, к завтрашнему дню, к этой окружающей их загадке, к дальнейшей своей жизни.

В голосе Ковальского звучал самый неподдельный азарт. И это открытие стало для Джона новой загадкой.

Впрочем, идти оставалось немного, по курсографу — всего километра два, потом откроется вид на впадину, где, согласно первоначальным данным, и должна была упасть злосчастная капсула или что там. И теперь никакая усталость не помешала бы когорте достичь своей цели. Подумать только, на глайдере они здесь были бы за полчаса.

Сколько они сюда добирались? Окончательно сошедшие с ума биологические часы отказывались ориентировать Джона во времени, следовые же имплантаты, как и их носитель, до звона в голове поглупевшие после того, как погасли последние следы инфоканалов, показывали теперь ерунду. Если верить этим цифрам на полупрозрачном кристалле покачивающейся перед глазами панельки, сейчас было одиннадцать утра по местному времени. Штаа уже должен подбираться зениту.

А они все — грузиться в шлюпку.

Смешная шутка. Джон милостиво усмехнулся, самой неприятной из своих улыбок.

Он уже почти научился не замечать не прекращающегося тревожного шевеления в уголках глаз, эта потусторонняя жизнь покуда никак себя не проявляла, так что проще было не обращать на неё внимания. В небе же с каждым часом начинало проявляться нечто похожее, только совсем иное по масштабам.

Едва заметные контуры пепельно-седых протуберанцев всё той же неизвестной природы вальяжно прокатывались по чёрному небосводу, заметно искажая своими телами звёздный рисунок, будто сделаны были из живых, текущих водяных струй, на просвет дрожащих и быстрых.

— Вопрос. Моя следовая сбоит, или сейчас правда?..

— Одиннадцать ноль восемь.

Джон чуть не поперхнулся глотком витаминного раствора.

— Но тогда Штаа должен быть…

— Там.

Всё так же, не оборачиваясь, Ковальский вскинул руку и указал на участок неба, ничуть не более светлый, чем остальные.

— Но погоди, как…

— Впервые я заметил несоответствие, когда пытался проверить координатную сетку по звёздам. Они больше не движутся.