Долго и многотрудно протекал твой путь от яростного метания меж этих непроницаемых стен до спокойного терпеливого ожидания неизбежного. Заключённый в объятия своих мыслей, ты, трудами Учителя и собственной душевной усталости, избежал гибельной тропы саморазрушения, когда ты уподобляешься змее, вцепившейся в собственный хвост, когда одно твоё дыхание глоток за глотком поглощает тебя самого, свергая с пьедестала высшего, наделённого разумом существа в самую глубокую из бездн безумия.

Ещё дольше ты двигался обратно к бытию, но не потому, что труден был путь — что тебе теперь были трудности, коль ты уже установил вечное, как тебе тогда казалось, перемирие в войне с самим собой — ты попросту не очень спешил. Учитель однажды исчез, летели годы, и ты подумал, что он уж больше не вернётся, это и было тебе знаком.

Сколько лет? Неважно. То, что следовало делать дальше, не нуждалось в установлении сроков. Ты измыслил себе эту тюрьму. Чтобы вытравить из себя все осколки того, что нельзя восстановить, и собрать воедино всё остальное, а время… оно и правда текло мимо.

Долго… долго…

Но рано или поздно заканчивается любой путь. Вспыхнул свет, отравленным кинжалом полоснув по слепым твоим глазам.

Проснуться тебе удалось отнюдь не с первого раза. Но — удалось.

Носитель продолжал упорно следовать зову, исполненному одиночества и жажды, пока сам не пропитался насквозь этим чувством незавершённости.

То, что он искал, пребывало в далёких глубинах пространства, в давно забытые времена, но каким-то невозможным чудом их связь тянулась через эту иссушённую пустыню, сквозь этот клубящийся туман, достигая невозможного и давая силы двигаться вперёд.

Носитель не пытался задумываться над природой этой связи, не пытался он и, как прежде, возвращаться в собственных мыслях к тем потерянным временам, когда его жизнь была жизнью обычной песчинки в физической реальности огромной Галактики, внутри которой — всё изведано, всё предсказуемо, всё обычно.

Теперь он, очевидным образом оставаясь тем же и там же, жил невозможной, необъяснимой жизнью существа живого и неживого, мыслящего и неразумного, помнящего, чувствующего, но одновременно беспамятного и бесчувственного. Всё это — одновременно и неизбывно.

Шаг за шагом пространство расступалось, создавая из ничего новые километры и низвергая их в небытие, стоило Носителю на миг отвернуться.

Он не оборачивался, потому что доподлинно знал, что там увидит. Вихрящиеся струи уже почти физически ощутимого тумана, между волокон которого — то, что окружало смёрзшуюся в комок капсулу все эти века вне жизни.

Хотя куда там, космический вакуум был средоточием движения и кладезем информации по сравнению с этим идеально пустым, предельно чистым пространством, ежесекундно борющимся со сгустками тумана за контроль каждого кубического фемтометра этого пространства, и создающим, создающим, создающим нечто новое. Покуда невидимое и неощутимое, рано или поздно оно заявит о себе, и тогда странный, неживой и не мёртвый мир изменится навсегда.

Носитель шёл и размышлял о своей связи со всем этим. Если целая планета может обрести жизнь иную, невозможную, то каковы его, Носителя, виды на дальнейшее существование? Может ли он сам претендовать на нечто большее, чем бесконечно брести по пустыне, которую не оживляло даже завывание ветра, которого здесь не было вовсе.

И как с этим неизвестным будущим связана его цель — бесконечно далёкий человек, оставшийся в бездонном прошлом, никакого отношения не имеющий к его, Носителя, здесь и сейчас. И одновременно очень близкий ему, почти двойник, брат-близнец по несчастью. Отличны же между ними были лишь пути, их сюда приводящие, и пути, которыми они последуют дальше.

Нужно просто идти, и там будут ответы. Или нечто, лишающее эти ответы всякой ценности. Смерть, небытие. Знал ли Носитель, как относиться к этому абстрактному для него понятию. Наверное нет. Он просто шёл.

И на этом пути его ждало три открытия.

Первым было неизведанное ощущение, как он начинает чувствовать, что за природа стоит за окружавшей его бесконечной работой пустоты и тумана, точнее не природа, но — целесообразность этой работы. Ему казалось, что он начинает улавливать некие отголоски логики, структуры в этих хаотичных метаниях энергий. Ещё не образы, но уже оттенки смыслов.

Носитель остановился, присмотревшись к сухой пыльной поверхности под ногами.

Это не просто старая мёртвая планетарная твердь. Его влекут по ней какие-то знаки далёкого прошлого, влекут туда, где прошлое и настоящее смогут встретиться, чтобы дать жизнь чему-то ещё, мучительно знакомому и одновременно совершенно неведомому.

Знаки. Нет, не знаки, перед ним к горизонту бежала обычная цепочка следов. Ребристые отпечатки двух человеческих ног, обутых в стандартные ботинки биосьюта из планетарного комплекта. Следы чего-то такого тяжёлого, что их не смогли стереть с поверхности этого мира даже бесконечные труды всевластного тут тумана.

Хотя нет, стоило Носителю попытаться повнимательней разглядеть это послание из прошлого, как оно принялось рассыпаться мириадами укрытых от глаз взаимосвязей и логик, сводя с ума и растворяясь в этом море ненужной информации.

Следы, которые не следы. Густая вязь судеб.

Не нужно вникать в их суть. Нужно просто за ними следовать.

Вторым открытием был ясный образ.

Того человека, что прошёл здесь некогда. Того человека, по следам которого потом прошли многие. Но они все не интересовали Носителя, тени давно утерянной им реальности.

Этот, единственный, был частью обычной реальности, но он же был частью и этой, неназываемой. Именно поэтому Носителя так влекло к нему, именно поэтому у него была цель.

Образ человека был неполным, только эти следы и сухие, обветренные глаза, недвижимые веки, словно запорошенные вездесущей той пылью вечности, что расстилалась вокруг, насколько хватало зрения. Однако не было более чёткого и ясного образа на свете, чем этот.

Туман всколыхнулся вокруг, толкая его вперёд.

Силы прибывали с каждой секундой, теперь Носитель не тащился по безмолвной пустыне, но почти бежал по ней.

Тут его ждало третье открытие.

Источник не поддающихся осмыслению знаний, чьим продуктом был, по сути, и он сам, и его мысли, и его чувства, и его воспоминания.

Крошечный клубок бытия притаился у него в груди.

Это его Носителем он был.

Это он не желал прежде времени раскрывать секретов происходящего вокруг.

Но ясно было, вот его смысл. И иного уже не будет.

Или всё-таки есть надежда?

Надежда, какое человеческое слово.

Нужно идти, быстрее, быстрее, до конца этой цепочки следов. До самого конца.

Никто не выказывал раздражения и не жаловался на усталость. Только повисло над когортой мёртвое, холодное молчание, когда каждый — отдельно, переживает внутри своей скорлупы и эту ситуацию, в которую они угодили, и судьбу их похода. Впрочем, далеко загадывать не приходилось никому, ибо даже то, что с ними случится через минуту, оставалось такой же загадкой, как и вопрос, когда же звенящая струна, связавшая семерых человек воедино посреди этого бесконечного заснеженного пространства, наконец, лопнет… и даже тогда останется лишь неизвестность. Разве что шансы на их благополучное возвращение из непонятных окончательно станут призрачными.

Молчал и Ковальский, снова вернувшийся к роли их проводника. На этот раз он точно знал, куда их ведёт.

Джон запомнил тот единственный взгляд, брошенный Ковальским в их сторону, когда когорта с ним поравнялась. В этом взгляде сквозь знакомые промороженные ресницы сверкала совершенно незнакомая им ярость и немой вопрос «зачем». Джон понял, что зря они пошли по тем следам, которые всё никак не желал стирать ветер.

Остальные тоже заметили. И запомнили.

Теперь же несли это в себе, не понимая, что сказать — личные каналы молчали мертвее общих. Каждый переживал всё сам, пытаясь выбрать наименее неприятный из предполагаемый вариантов развития событий, что их ждут там, куда их сейчас ведёт Ковальский.