Символ, по Эддингтону, является формой, скрывающей непознаваемую реальность, которую он одновременно открывает. Это — традиционное эзотерическое понимание символа, хотя нам неизвестно, чтобы Эддингтон был адептом оккультных наук или принадлежал к масонам или иным инициационно-символическим организациям, каким был вызвавший в свое время немало шума орден герметистов «Золотая заря»[100], основанный в 1887 г. и действовавший в первое десятилетие XX в. под великим магистерством поэта Йитса в Англии.
Однако, прежде чем подробно изложить эпистемологическую проблематику Эддингтона, быть может, целесообразно сказать несколько слов о его научной работе в области физики и астрономии.
В 1914 г. в одной из статей, посвященных движению звезд, Эддингтон выдвинул гипотезу, согласно которой спиралевидные туманности, считавшиеся в то время принадлежащими нашей галактике, на самом деле являются по отношению к ней внешними системами. Они, как выразился Эддингтон, являются другими островами вселенной.
В своих исследованиях, посвященных вопросу становления галактик, английский ученый доказал, что «перенос тепловой энергии от ядра к внешней поверхности звезды происходит почти исключительным образом благодаря лучистой энергии». Он исследовал также содержание водорода в звездах и периодические пульсации цефеидов (сверхгигантских звезд). Он глубоко интересовался теорией относительности и сумел снабдить ее еще одним доказательством. 29 мая 1929 г., во время солнечного затмения, Эддингтон, находясь в составе британской экспедиции на Принцевых островах, фотографически установил, что звездный свет изгибается, проходя возле нашего светила. Тем самым он подтвердил одну из Эйнштейновых дедукций в связи с теорией относительности.
Абетти в своей «Истории астрономии» пишет, например, что «Эддингтон предпринял попытку разработать фундаментальную теорию, при помощи которой он собирался объединить в едином синтезе всю физическую науку своего времени, начиная с астрофизики, исследующей макрокосмос, и кончая современной физикой, сосредоточившей свое внимание на микрокосмосе. Объединив гравитационную теорию Ньютона, квантовую теорию Планка и теорию относительности, Эддингтон намеревался доказать, что все константы природы могут быть добыты методом дедукции главным образом на основе математических соображений, вытекающих из вышеназванных теории[101].
Подобное сведение к единству физических теорий при помощи математики породило в связи с намерениями Эддингтона разговоры о неопифагореизме. Разве не утверждал Пифагор, что число есть сущность вещей? Переходя теперь к специфически эпистемологической проблематике, заметим, что Эддингтон единодушно считается сторонником спиритуалистических воззрений на проблему сознания. Например, Аббаньяно пишет, что «подобные воззрения основаны на признании того факта, что физика в недавней своей фазе ведет работу «в мире теней», перед лицом которого единственная твердая реальность — это та, которую человек может найти в самом себе… Тем самым единственная возможная дефиниция реальности может быть основана на ее отождествлении с содержанием сознания… Мир, о котором говорит наука, мир, состоящий из математических символов и формул, с этой точки зрения есть тень или символ реального мира — общины, населенной духами. Коль скоро наука остановилась, натолкнувшись на тень, то, следовательно, мистицизм имеет полное право подойти к подлинной субстанции самого мироздания»[102].
Ознакомившись с подобными взглядами, которые по праву украсили бы любой серьезный трактат по эзотеризму, читатель обязан спросить: а что понимает Эддингтон под «мистицизмом»?
Есть мистицизм пассивный, в который человек бывает как бы погружен, находясь в плену архетипов коллективного бессознательного. Такой человек как бы пребывает в пещере Платонова мифа. Но есть и так называемый активный мистицизм, поддерживаемый и освещаемый светом идей. В принципе он совпадает с тем, что принято называть интеллектуальной интуицией. С ней же связан и путь инициации. Эддингтон, сформировавшийся как личность в школе точных наук и исповедовавший либеральное и прагматическое христианство (он принадлежал к «Обществу друзей» — так официально называют себя квакеры[103]), говоря о мистицизме, по всей вероятности, имел в виду мистицизм второго типа.
В своей работе «Наука и невидимый мир» Эддингтон пишет: «Один из известных законов излучения, сформулированный Кирхгофом, устанавливает, что сила абсорбции веществ пропорциональна их эмиссионной силе, так что лучшие абсорбенты являются лучшими излучателями. Неплохая тема для проповеди»[104]. Не правда ли, дорогой читатель, мы снова наталкиваемся на пример интуиции, порождаемой символом. Последняя фраза, сказан ная Эддингтоном, подразумевает скрытую аналогию, связывающую закон Кирхгофа со следующим стихом Евангелия от Луки (17, 33): «Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее». В этом евангельском стихе заключено мощное этическое содержание — призыв «отдавать», а «не брать», отдавать самого себя делу. Но в нем же заключено и более тонкое, так сказать, эзотерическое увещевание[105].
Согласно эзотерической интерпретации этого стиха, как и закона Кирхгофа, все сущес тво, для того чтобы добиться внутреннего освобождения, должно совершить восхождение от индивидно-животного до уровня надличностно-духовного. Оно должно как бы потерять себя, чтобы затем себя же обрести, то есть выйти из себя (отдать излучение), чтобы вобрать в себя как можно больше (абсорбировать) из универсальной духовной реальности.
В цитированном отрывке Эддингтон смело порывает с типичной для физиков привычкой никогда не рисковать выходом за рамки символико-синтетического описания формальных проявлений реальности. Он за символом пытается ухватить какой-то фрагмент метаформальной сущности.
Согласно Эддингтону, научные теории — это всего лишь «свободное творчество духа». Понять смысл подоб ного утверждения, думаем, нам поможет внимательное прочтение отрывка из другой его работы, «Природа и физический мир»: «…обладая селективной мощью, разум включил феномены природы в рамки системы законов, модель которой в значительной мере он избрал для себя сам. Открывая эту систему законов, мы можем полагать, что разум берет от природы то, что он сам в нее поместил»[106]. Гипотезу английского мыслителя разделяет другой выдающийся физик нашего времени, Вольфганг Паули (1900–1958), который писал в «Физике и познании»: «Возможность описывать феномены независимо оттого, каким образом они наблюдаются, более не реализуется, тогда как физические объекты имеют поливалентный характер, а посему — символический»[107].
Итак, по Эддингтону, поиск законов природы и их открытие являются не чем иным, как результатом селективности интеллекта.
В подобном утверждении содержится глубокая эзотерическая концепция. Выходит, что интеллект имеет в себе самом «законы природы», врожденные модели, которые он накладывает на модальности развивающихся материальных процессов. Между интеллектом и природой, следовательно, исследуемой, классифицируемой и измеряемой, должны быть субстанциальная совместимость, субстанциальное сродство (как, например, между длиной и метром, единицей ее измерения). Природа же переводима во вселенную, а она в свою очередь должна быть субстанциально родственной интеллекту. Возможно, что в силу именно этой причины между тем и другим существует генеративная связь. Но в каком направлении? Интеллект неосязаем, невесом и непротяжен («связка мира», согласно дефиниции, которую Марсилио Фичино дал душе), он также и вне времени (пусть отчасти, но он может воспоминать прошлое, предвидеть будущее и, что самое важное, жить как в прошлом, так и в будущем). Физическая вселенная, наоборот, осязаема, весома, протяженна и связана с настоящим. И пусть не обманывает нас тот факт, что в силу парадокса расстояний, измеренных в световых годах, нам позволено видеть звезды такими, какими были они в отдаленном прошлом.
