В ходе этого разговора мы и сталкиваемся с символами…[92].
Понимать символы и сознательно пользоваться их преобразующей мощью означает быть способным реинтегрировать свою личность со всем наследием коллективного бессознательного и лично не осознанного, являющегося сегментом коллективного бессознательного, ибо, по определению, не существуют символы, которые бы на правах собственности принадлежали исключительно индивидуальной психике. Вспомним:
«…символом не может являться какой угодно х…» Всякий подлинный символ, то есть такой, который содержит ядро-архетип, является продуктом коллективного бессознательного. Личное бессознательное вступает в игру только для того, чтобы добиться сведения и приспособления коллективного бессознательного к реальности отдельной личности, то есть заставить его считаться с многообразием элементов, составляющих эту личность. Говоря о человеческих символах, Юнг, судя по всему, отдает предпочтение таким, как «спасение» или «целостность» (при этом мы позволим себе заметить, что «спасение» — латинское слово «salvus» является связанным этимологически с санскритским «sarva», как раз и означающим «все», «целое»), к которым он относит понятие «кватерны» и «окружности), а также символ «mandala». По поводу этого символа швейцарский психолог пишет: «Термин обозначает понятие круга, в частности магической круговой черты. На Востоке можно встретить «mandala» не только в виде основания храма, но и в виде фигур, располагаемых в самом храме, или изображений в честь того или иного религиозного праздника. В самом центре «mandala» находится божество или символ божественной мощи, пламенная молния»[93]. Этот символ, заметим мы от себя, в многочисленных вариациях встречается практически во всех цивилизациях. Он является «символом единения» — представлением человека о самом себе.
Всякий раз, когда символ «целостности» появляется в фантазиях пациента, терапевт должен так или иначе выделить его, подобно тому как достают ядро из скорлупы ореха. Эта задача, по словам Юнга, подвергает терпение врача тяжелейшему испытанию. Ведь он должен помочь пациенту «чувством и разумом» понять и осознать посредством ассоциаций те требования и те указания, которые содержатся в символе. Согласно опыту, накопленному Юнгом, аналитическая работа с символами целостности является самой существенной стороной всего процесса терапии, имеющей иногда и решающее значение, так как речь идет о процессе восстановления или, лучше сказать, построения заново личности. В этом весь смысл лечения по Юнгу[94]. На основе предпосылок мастера, каким был Юнг, один из его достойных учеников Эрих Нойманн (Е. Neumann) разработал интереснейшую теорию символического познания как познания унитарного (объединительного)!
В которой отсутствуют зазоры между объектом и образом, который этот объект порождает в психике субъекта. В символе как бы сплавлены воедино объект и суггестивные значения, которые мы ему приписываем. По этой причине символическое познание является в конечном итоге актом творчества. Недаром античное искусство было не имитативным, как современное, а символическим. Так, Нойманн, например, пишет: «Как для первобытного человека, так и для нас, распознающих символ, не существует объекта «дерево» вне нас и образа «дерево» внутри нас, которые затем, как в фотографии, совмещались бы методом наложения. Та часть целостной реальности, которую мы именуем «дерево», распознается первоначально символическим образом личностью, которая целостным образом обращена к этой реальности»[95]. Символическое познание развивается благодаря деятельности человеческой души уже в тот момент, когда она сама еще не развила в себе четкую функциональную дифференциацию. В силу этого символ всегда архаичен (если угодно, традиционален), ибо содержащаяся в нем идея всегда соответствует архаической стадии развития (относительно недифференцированной) сознания. Всякий раз, когда современный человек прибегает к симво лическому образу мышления, он вынужден пробуждать в себе человека архаики, обладавшего той способностью, которую антрополог Луи Леви-Брюль определяет как «мистическое соучастие», иными словами, чувство при надлежности к природе, которая так же, как и он, обладает душой и пребывает в динамическом равновесии. В самом деле, если вдуматься, то ведь и для нас, сегодняшних, объект и событие приобретают символическое значение, когда мы наделяем их душой: что- нибудь из одежды ушедшего из жизни близкого человека сохраняется нами с любовью и пиететом, постепенно превращаясь в священный символ, ибо, полагаем мы, слушая подсказку своего бессознательного, этот предмет наделен душой; по меньшей мере, убеждает нас бессознательное, он одухотворен душой близкого и любимого человека. В коллективном бессознательном ничего не изменилось со времен буддистских «ступ» и войн за обладание святым и мощами древнего христианства. И сегодня здесь все то же, как было тысячелетия назад. Тогда, как и сегодня, символическая психическая деятельность наполняла жизнью и силой все то, что, казалось бы, давно Умерло и бездыханно.
Согласно Нойманну, символическое сознание «филогенетически и онтогенетически предшествует осознанию реальности со стороны дифференцированного сознания… Процесс, который должен затем воспоследовать, связанный с дифференциацией сознания, воспроизводя схему дупликации: внутреннее — внешнее, психика — мир, приводит к разделению этого целостного и символического образа на образ внутренний (так называемую психику) и на образ внешний (так называемую физику)»[96]. Очевидно, дифференциация сознания и соответствующее этой дифференциации развитие «специализированной» мысли вдвойне основано на отделении субъекта или объекта познаваемой реальности (например, «человек» и «дерево»), равно как и на анализе различных аспектов объекта (морфология, структура растительной клетки и т. п.), где, напротив, символическое сознание является, по существу, синтетическим; все это, несомненно, сыграло величайшую роль в интеллектуальном возвышении человека. Однако, замечает Нойманн, «дифференцированное сознание — это то же самое, как если бы мы, желая лучше слышать, закрыли глаза и превратились в слух. Поступая таким образом, мы, действительно, при обретаем возможность лучше слышать, но при этом воспринимаем только какую-то одну часть чувственной реальности. Более адекватно мы познаем ее в целостности проявлений, если не только слышим, но и воспринимаем ее запахи и ощущаем ее руками»[97].
Итак, дифференциация сознания и развитие специализированной мысли обеднили целостное восприятие реальности, которое возможно восстановить или воссоздать только благодаря пробуждению символического мышления. Упадок религиозности в современном мире является не чем иным, как упадком символического мышления в той мере, в какой религиозность является человеческому горизонту одновременно с восприятием целостного духовного субстрата и благодаря первой символической операции — наделению нематериальным значением материальных объектов. Для полноты картины следует, правда, сказать и о том, что падение религиозности порождено отчасти и самими историческими религиями, которые, оставаясь, по словам Юнга, «психотерапевтическими системами в самом узком смысле этого термина и сохраняя свои монументальные пропорции»[98], превратили символы в окостеневшие догмы, лишив их во многом психодинамической эффективности и познавательной функциональности. В конечном итоге, согласно психологической школе, основанной Юнгом, неиспользование человеком своих «символических способностей» является тяжелой психической травмой, вызывая патологические проявления первой и самой древней психической диссоциации — разделения духовности и мира, «эго» и «не-эго». Напротив, подчеркивает Нойманн, целостная символическая реальность и «есть тот мир, который возникает всякий раз, когда поляризация действительности на внешнее и внутреннее, связанная с диссоциацией психической системы, еще не произошла или уже отсутствует. Это мир совершенно особый, мир целостного преобразования реальности. Он такой, каким его переживает творческий человек»[99]. Среди философов науки одним из наиболее выдающихся ее представителей, поставивших вопрос о значении символа в познавательном процессе, был математик, физик и астроном Артур Стэнли Эддингтон (1882–1944).
