– Не я. Нет. Правда, в детстве я видел, что от людей исходит цветное свечение. Иногда тусклое, иногда яркое. Я тогда думал, что вижу, какого цвета душа у этих людей.

– Да неужто? И какого же цвета моя душа? Как тебе кажется?

– Зеленая. Ярко-зеленая, с говнисто-коричневыми вкраплениями.

– Ха! – весело прыснул Несс.

На самом деле его свечение было голубым, под цвет глаз. Мэлоун несколько раз видел его вокруг Элиота – что-то вроде тени. В разные годы он порой замечал исходившее от людей свечение, но тут же спешил отвернуться.

Вот и теперь он отвернулся к окну, но не смог забыть о том, что его тревожило.

– Думаю, Несс, я просто пытаюсь разобраться, чему я верю, а чему – нет.

Несколько мгновений они молчали, погрузившись в размышления о своей вере.

– У Капоне был один парень, математик, который здорово считал в уме, – задумчиво продолжал Мэлоун. – Он умел складывать огромные числа. Просто выдавал результат, и все тут. И в карты здорово играл. В этом не было ничего сверхъестественного. Никаких магических пассов руками. Он просто… умел делать то, чего не умеют все остальные.

– Его ведь прозвали Графом, так? – спросил Несс. – Теперь я его вспомнил. Но я бы не стал исключать сверхъестественное. Он был тем еще мерзавцем. Может, он и правда продал душу дьяволу. Кажется, он сидит. Надеюсь, что сидит.

– Продал душу дьяволу? Ты что же, Несс, веришь в дьявола?

– В нашем деле в него нельзя не верить.

Мэлоун кивнул:

– Я верю в зло.

– Если ты веришь в зло, то и в добро должен верить. Одно без другого не бывает.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Мэлоун.

В Даниеле Кос – в Дани Флэнаган – не было зла. И он знал об этом. Так что, кем бы она ни была на самом деле и что бы он ни думал о ее даре, со злом это связано не было. Ком в груди, не дававший ему покоя с тех пор, как Дани на днях вышла из его комнаты, в один миг рассосался.

– Мне пора назад, Мэлоун, – сказал Несс и снова завел мотор. Перевел взгляд со стелившихся перед ними трущоб на зеркало заднего вида. – Но давай снова встретимся через неделю, в это же время. Будем встречаться, пока не покончим с нашим делом.

Дани оформляла витрину магазина, когда перед домом остановился черный форд-седан и из него вылез Мэлоун. Он, не оборачиваясь, захлопнул дверцу, и машина сразу же снова тронулась с места. Дани не разглядела, кто был за рулем, заметила лишь, что это мужчина в фетровой шляпе. Мэлоун уезжал на этой же машине на прошлой неделе. И за неделю до этого. Всегда в один и тот же день, примерно в одно и то же время. Он почти не разговаривал с обитательницами дома и даже за столом был немногословен. Он попросил Маргарет не убирать в его комнате. Сказал, что будет делать это сам. Белье для стирки он оставлял в коридоре, в корзине, и Маргарет совала ему под дверь записку, когда можно было забрать из прачечной выстиранные вещи.

Дани вполне его понимала: Маргарет была настоящим сокровищем, но вечно за всеми шпионила. Дани была уверена, что Мэлоун и ее саму тоже считает шпионкой. Она и правда шпионила. Но не нарочно. Она еще ни разу не уступила соблазну подержать в руках его вещи. Точнее… всего один раз.

Однажды он оставил у задней двери пару ботинок. Они все были в грязи – непонятно, где только он нашел столько грязи, – так что он отмыл их под краном во дворе и оставил сушиться у двери.

Дани не сумела сдержаться. Она внесла ботинки в дом, объясняя себе самой, что иначе они ни за что не высохнут: стоял морозный, влажный февраль. Но когда она сунула руки внутрь башмаков и прижала ладони к стелькам, то почувствовала лишь, как Мэлоун досадовал на мороз и скучал по яркому солнцу, как думал о череде убийств, совершенных в этом районе. Он не мог думать ни о чем, кроме этих убийств. Весь город только о них и думал.

А еще у него в шкафу висели шелковые костюмы. Она не собиралась исследовать его шкаф, но Мэлоун случайно запер у себя в комнате Чарли. Бедный Чарли был совсем ни при чем. Он просто перепутал комнаты. Ему нравилось подолгу спать под ее прежней кроватью, и однажды днем, когда Мэлоун ушел, Чарли оказался взаперти.

Хорошо, что у нее был при себе запасной ключ. Она услышала, как Чарли жалобно мяукает из-за двери, и выпустила его. Осмотрела комнату, пытаясь понять, не нашалил ли в ней кот – кто знает, сколько времени он там просидел, – и заметила на столе у Мэлоуна открытые папки с бумагами, а на стене над столом большую карту Кливленда. Часть бумаг валялась на полу. Она не знала, кто их раскидал, кот или сам Мэлоун, но решила, что Чарли, потому что в комнате царил безупречный порядок. Она поспешила собрать бумаги, уложила их в папку и сунула на стол, к остальным. И замерла, заметив внутренним взором какой-то дом и знакомое лицо.

Элиот Несс.

Майкл Мэлоун был знаком с Элиотом Нессом. Несс пользовался в Кливленде большой популярностью. Газеты следили за каждым его шагом, на все лады склоняли каждое его слово. Она выпустила бумаги из рук и отошла от стола. Ничего удивительного в этом нет. Мэлоун говорил, что работает на местные власти.

Она быстро оглядела комнату, не поддаваясь соблазну внимательнее осмотреть бумаги у него на столе, подошла к шкафу, чтобы его закрыть – дверца чуть приоткрылась, – и тогда увидела великолепные шелковые костюмы, один светлый, из щегольской ткани с белым рисунком, другой темно-синий, глубокого, драгоценного оттенка. Она коснулась их, восхищаясь и тканью, и кроем. Такие костюмы стоили столько, сколько простому человеку и за год не заработать.

То был единственный раз, когда она не сдержалась.

Она старалась не вторгаться в его личное пространство, старалась изо всех сил и отдельно попросила перед уходом проверять, не прячется ли Чарли под кроватью у него в комнате.

И вот теперь Мэлоун стоял перед домом, слегка ссутулившись, и руками придерживал шляпу. На нем был все тот же костюм темной шерсти, в котором он впервые появился у них в магазине. Он стоял так, что казалось, пальто у него на спине вот-вот разойдется по швам, но Дани не понимала, из-за чего он так склонился вперед – то ли из-за холодного ветра, то ли из-за бремени, что давило ему на плечи. Казалось, он никак не может решить, стоит ли ему войти в дом или лучше отправиться на прогулку. Он очень часто гулял, уходил на долгие часы. Порой он куда-то уезжал на машине, но чаще всего шел пешком. Он утверждал, что работает с местными органами власти и консультирует по налоговым вопросам, но работал безо всякого расписания. Она понимала, что он не сказал им всю правду, когда тетушки расспрашивали его о работе, потому что шелковые костюмы Мэлоуна никак не вязались с его рассказом, но ее это не удивляло. Никто никогда не отвечал на расспросы о жизни или о прошлом правдиво и во всех подробностях. Особенно если эти вопросы задавали ему незнакомцы.

Полы его пальто разлетелись в стороны, когда он перескочил через лужу, легко, словно юноша, хотя юношей давно не был. Он был уже не тем, кого она помнила. Он так и не начал седеть или лысеть, но лицо избороздили морщинки, а под глазами пролегли темные полукружия – словно он плохо и мало спал. Или всему виной было нынешнее состояние дел. Им выпало жить в не самые счастливые времена – а может, счастливых времен вообще никогда и не было. Весь мир не мог всегда жить безмятежно и счастливо. Она знала, что в жизни бывают мгновения покоя и радости, смеха и беззаботности, но такие мгновения никогда не выпадали на долю тех, кого она знала. Прежде, когда-то давно… ей самой выпало жить в таком мгновении. Но потом Майкл Мэлоун заглянул ей прямо в глаза и сказал ей правду, и та навсегда изменила всю ее жизнь.

Она никогда ни в чем его не винила. И даже напротив – она искренне любила его, пока они не расстались. То была детская любовь, глубокая, искренняя. Но теперь она повзрослела и, глядя на него новыми глазами, не могла не признать, что Мэлоун – не самый примечательный человек и уж точно никакой не герой.