Ту ночь я провел у своего друга Роба Хемфилла, фанатика Aerosmith, который воображал себя Стивеном Тайлером. Он считал, что Тайлер истинный панк, которому Мик Джаггер в подметки не годится. Когда его родители меня выгнали, я спал в тачке Рика Ван Занта. Я пытался вставать раньше его родителей, но обычно они находили меня спящим на заднем сиденье, когда ехали на работу. Застукав меня в третий раз, они позвонили моей маме.

– Что не так с вашим сыном? – спросил мистер Ван Зант. – Он дрыхнет в моей машине.

– Он сам по себе, – сказала моя мать и повесила трубку.

По возможности я ходил в школу. Там я делал неплохие деньги. В перерывах между уроками я скручивал косяки для детей, всего пятьдесят центов за пару. После двух месяцев хорошего бизнеса директор школы застукал меня с пакетом травы. В тот же день меня исключили. За одиннадцать лет я успел побывать в семи школах и был сыт этим по горло. Вылетев из школы, я проводил дни под мостом на 22-й улице, где убивали время остальные отбросы общества. Я очутился на дне.

Я устроился посудомойщиком в ресторан «Victoria Station» и снимал однокомнатную квартиру с семью друзьями, которые, как и я, бросили школу. Я стырил еще один бас, а жратву добывал у мусорных баков: караулил там в ожидании момента, когда официанты выкинут мясные объедки. Я стремительно погружался в депрессию: всего год назад я был готов покорить мир, а теперь вся моя жизнь шла под откос. Встречая старых друзей – Рика Ван Занта, Роба Хемфилла или Лошадиную голову, – я чувствовал себя монстром, будто вылез из канализации и запачкал их.

Работать мне больше не хотелось, так что я уволился. Когда я уже не мог позволить себе снимать жилье, я переехал к двум проституткам, которые пожалели меня и приютили. Я жил в их чулане, повесив на стены плакаты Get Your Wings Aerosmith и Come Taste the Band Deep Purple, чтобы чувствовать себя как дома. У меня не было ни гроша за душой. Однажды мои шлюхомамочки исчезли. Хозяин дома выгнал их, тем самым вынудив меня вернуться в машину Ван Зантов. Неумолимо надвигалась зима, и по ночам начало холодать.

Чтобы хоть как-то заработать, я начал барыжить мескалином в шоколаде на концертах. На концерте Rolling Stones в сиэттлском спорткомплексе «Colyseus» ко мне подошел веснушчатый паренек и сказал: «Давай меняться: я тебе косяк, ты мне мескалин». Я согласился, потому что мескалин был дешевым, но стоило нам провернуть сделаку, как из ближайшей машины выскочили двое полицейских и надели на меня наручники. Парень оказался копом под прикрытием. Пока я брыкался и матерился, меня отволокли в подсобку «Colyseus».

Хрен знает почему, но они не стали меня оформлять. Просто записали мои данные, пригрозив мне минимум десятью годами тюрьмы, а затем отпустили. Напоследок они меня припугнули, пообещав, что если еще хотя бы раз меня увидят, то без колебаний посадят за решетку, даже если я не сделаю ничего плохого. Я чувствовал, что моя жизнь летит в трубу: мне негде жить, некому доверять, и после всего этого я даже не сыграл ни в одной группе. Честно говоря, музыкантом я был никудышным. Всего за несколько недель до этого я продал свою единственную бас-гитару, чтобы разжиться наркотиками для сбыта.

Итак, я решился на самый отчаянный шаг, который может позволить себе панк-рокер, опустившийся на самое дно, – позвонил мамочке.

– Я хочу уехать из Сиэтла, – умолял я свою мать. – И мне нужна твоя помощь.

– С какой стати я должна тебе помогать? – холодно спросила она.

– Я просто хочу повидаться с бабушкой и дедушкой, – взмолился я.

На следующий день за мной заехала мать, чтобы посадить на междугородний автобус. Не думаю, что она горела желанием увидеть меня снова – скорее, недостаточно доверяла мне, чтобы просто дать денег на поездку. Разумеется, она не преминула напомнить мне, что она настоящая великомученица, раз помогает такому эгоистичному придурку, как я. И насрать, ведь единственное, о чем я мог думать: «Дааа! Я уезжаю отсюда подобру-поздорову и никогда больше не вернусь».

Все, что у меня оставалось, – это кассета Aerosmith, Lynyrd Skynyrd и побитый бумбокс. Я слушал эти кассеты снова и снова, пока не приехал в Джером. Я вышел из автобуса на высоченных платформах, в сером твидовом двубортном костюме, с копной лохматых волос и крашеными ногтями. При виде меня лицо бабушки побледнело.

Вдали от Сиэтла и матери я не доставлял никаких хлопот: работал на ферме, до конца лета перекладывая оросительные трубы. Я скопил достаточно денег, чтобы купить гитару, подделку Gibson Les Paul, которую продавали в оружейном магазине за сто девять долларов.

Пару раз на ферму приезжала моя педантичная тетя Шэрон вместе со своим новым мужем по имени Дон Циммерман. Он оказался руководителем звукозаписывающей компании в Лос-Анджелесе, а точнее – президентом «Capitol Records», родины The Beatles и Sweet. Дядя Дон начал присылать мне кассеты и рок-журналы. Однажды, после получения его последней посылки, меня ошарашила мысль: я слушал Питера Фрэмптона в гребаном Айдахо, в то время как в Лос-Анджелесе Runaways[8], Ким Фоули[9], Родни Бингенхаймер[10] и другие чуваки из журнала «Creem» отрывались в самых хипповых рок-клубах, какие только можно представить. А я застрял в захолустье, и весь движ проходил мимо меня.

В «The Stone Pony» рюмка текилы стоила два бакса, но платить я не собирался. В тот вечер мы пили за счет заведения, ведь на сцене клуба выступала наша группа. Изначально они назывались Ten Wheel Drive, но я поставил условие: хотите, чтобы я к вам присоединился, – меняйте название. Теперь мы стали Spiders and Cowboys, что по десятибалльной шкале крутых названий тянуло на 4,9 балла.

Я прошелся по бульвару Бербанк в Северном Голливуде и хотел заглянуть в магазин «Magnolia Liquor», чтобы купить полпинты дешевой текилы. На улице было холодно, как в жопе у снеговика. Во время прогулки я задумчиво смотрел себе под ноги, размышляя о том, как привить Spiders and Cowboys любовь к хорошей музыке. Не для того я всю жизнь учился играть на гитаре, пренебрегая детьми, семьей и учебой, чтобы в итоге закончить в рок-группе, которая играет в стиле сатерн-рок.

Когда я вошел в магазин, парень за прилавком усмехнулся: «Да ты похож на рок-н-ролльщика». Я не мог понять, комплимент это или издевка. Я поднял глаза и увидел парня с дикими крашеными черными волосами, небрежным макияжем и в кожаных штанах. Кажется, я сказал ему, что он тоже похож на рок-н-ролльщика.

Я всегда в поиске людей, с которыми можно поиграть, поэтому решил задать ему пару вопросов и посмотреть, есть ли у этого парня потенциал.

Он только что переехал сюда и жил со своими тетей и дядей. Последний был большой шишкой в «Capitol Records» или что-то в этом роде. Мальца звали Фрэнк, он играл на бас-гитаре и казался вполне нормальным парнем. Но потом он ляпнул, что слушает Aerosmith и Kiss, а я терпеть не могу Kiss. Они мне никогда не нравились. Я тут же вычеркнул его из кандидатов на сотрудничество. Мне была по душе хорошая музыка в стиле Джеффа Бека и Paul Butterfield Blues Band.

– Слушай, – сказал я парню. – Если хочешь увидеть настоящего гитариста, загляни после работы в «The Stone Pony».

Он был заносчивым типом, и я не надеялся, что он придет. Кроме того, на вид ему было лет семнадцать, и вряд ли его даже пропустили бы внутрь. По правде говоря, я совсем забыл про этого паренька, пока не заметил его во время выступления. Я играл на слайд-гитаре с помощью микрофонной стойки, выделывал всяческие безумные финты, от которых у этого чувака просто отвисла челюсть до самого пола, так что кто-нибудь мог ненароком наступить на нее.