На объявление откликнулся парень из группы Sparks, ну тот, что с усиками Гитлера. Но я честно сказал ему, что мне не нравится его музыка и я только зря потрачу наше время, если пойду на прослушивание. Думаю, он меня зауважал за такую прямоту. Еще мне позвонила какая-то стремная группа из Редондо-Бич под названием очень в духе восьмидесятых: то ли «Яд», то ли «Ордер на арест». Они сказали, что видели, как я играл в клубе «Pier 52.1». Я решил им не перезванивать. Как сказал Энди Уорхол: «У каждого есть пятнадцать минут славы». А я добавляю: «Лучше бы их не было вовсе».

Наконец-то объявление нашел Никки и позвонил. Мы немного поболтали и договорились о встрече. Я запихнул свою гитару и Marshall в крошечную «Мазду» моего кореша Стика и поехал в Северный Голливуд. Мы с Никки поздоровались, словно два незнакомца: у нас из головы вылетело, что мы виделись раньше. Он сменил имя, его черные как уголь волосы стали пышными и свисали ему на лицо. Я не смог бы его узнать, даже будь он моим родным отцом. Прошла еще неделя или две, прежде чем он спросил: «Эй, а не ты ли тот странный парень, который однажды зашел в алкогольный магазин и…» Я не мог в это поверить: пацан действительно повзрослел.

Никки сказал, что оставил свою прошлую группу London, потому что там каждый тянул одеяло на себя. Теперь он хотел взяться за свой проект и реализовать собственное видение. Я притворился, что согласен, но умом понимал, что он еще молод и в музыкальном плане наивен, так что мог направлять его так, как мне угодно. На той репетиции мы сыграли несколько песен, которые написал Никки, – «Stick to Your Guns», «Toast of the Town», «Public Enemy #1». У них в группе был один смазливый гитарист, имя которого я не буду называть. Первое, что я сказал, войдя в комнату: «Он не вывезет». Тогда ребята сказали, что я сам должен выгнать его, коли он мне не нравится. Это был мой первый день в группе, а они уже заставили меня делать грязную работу.

Там был еще один костлявый паренек с огромным волдырем на подбородке, который напоминал куриный наггетс. Он наплел мне какую-то историю, мол, накануне кто-то его толкнул, или он навернулся со ступенек ночного клуба «Gazzarri’s» и разбил губу. Черт знает, что было не так с его лицом, но эта штуковина смахивала на второй подбородок. Пацан утверждал, что умеет играть на барабанах, хотя казался слишком молодым и тощим для хорошего музыканта. Но когда он начал играть, то оказался совсем не слабаком. Лупил он будь здоров. Его звали Томми.

И, если подумать, это вовсе не Никки нашел мое объявление в «The Recycler». Это был Томми. Он позвонил. Он оставил сообщение. Он все устроил. И, черт возьми, играл он как надо.

Чуваааак. О да! Наконец-то. Сколько можно говорить о Никки? Блядь. Этот чувак пытался упрятать собственную мамашу за решетку. Я люблю его, мы практически обручены на протяжении двадцати лет. Но порой его заносит куда-то не туда. Я не такой. Я безнадежный романтик. Мало кто догадывается об этой стороне. О других моих сторонах людям все хорошо известно, но они понятия не имеют, что у меня на сердце. Блин, херово это, чувак, но ничего, все путем. Все охренительно хорошо.

Моя судьба была предрешена, когда я впервые втюрился в одну клевую маленькую девочку, которая жила по соседству в Ковине. Я гонялся за ней повсюду. Я катался за ней на велосипеде и подглядывал в ее окна по ночам, как настоящий мелкий маньяк. Я мечтал лишь о том, чтобы поцеловать ее. Я видел, как целуются мама и папа, и это выглядело довольно круто. Я решил, что пришла пора и мне попробовать.

Я усвоил один жизненный урок: если долго гоняться за кем-то, то очень скоро этот кто-то начнет гоняться за тобой. Через некоторое время моя соседочка начала преследовать меня повсюду, и мы были без ума друг от друга. Однажды мы спрятались в укромном местечке в кустах, укрывшись от посторонних глаз. На кустиках росли маленькие ярко-красные ягоды. Они были цвета ее губ. Не думая, я сорвал ягоду с одного из кустов и зажал ее между нашими губами. Затем мы обхватили ягоду губами и поцеловались в первый раз. Это было так романтично и волшебно: я подумал, вот мы поцелуемся с этой красной ягодкой между нашими губами и, как по волшебству, в кого-нибудь превратимся. Она превратится в принцессу, а я стану рыцарем и увезу ее из Ковины на своем белом коне. Мы скакали бы галопом к моему замку, а соседи смотрели бы на нас, гадая, кто эти прекрасные принц и принцесса. И мы жили бы долго и счастливо. Если только кто-нибудь не съест или не уничтожит волшебную ягоду. В таком случае мы бы вернулись в Ковину и снова стали бы двумя маленькими глупыми детьми. Так всегда было в моей жизни: на горизонте вечно маячила грозовая туча, готовая в любой момент пройтись ливнем по всему хорошему.

Недавно я был у психоаналитика, и он сказал мне, что эту грозовую тучу я унаследовал от матери. У нее всегда все хорошее сопровождалось трагедией. Мою маму звали Вассиликки Пападимитриу, и в пятидесятых годах она носила титул «Мисс Греция». Мой отец Дэвид Ли Томас был армейским сержантом и сделал предложение моей маме в ту же чертову секунду, как только увидел ее. Они поженились через пять дней после знакомства, как и мы с Памелой почти сорок лет спустя. Он ни слова не понимал по-гречески, она совершенно не знала английский. Им приходилось рисовать друг другу картинки, или она писала что-то по-гречески, а мой отец пытался разобрать странные символы с помощью греко-английского словаря.

До меня она шесть раз пыталась завести ребенка: пять раз у нее случались выкидыши, а когда на шестой раз у нее наконец-то получилось, мой брат умер через несколько дней после рождения. По воле какого-то злого рока эти дети не должны были появиться на свет. Я не знаю, как у нее хватило мужества попробовать еще раз. Но, когда она забеременела в седьмой раз, она девять месяцев отказывалась даже вставать с постели, чтобы не случилось беды.

Сразу после моего рождения родители уехали из Афин и переселились в пригород Лос-Анджелеса под названием Ковина. Смена обстановки далась маме очень тяжело. Раньше она была крутой моделью, но после переезда в Америку ей пришлось зарабатывать на жизнь уборкой чужих домов, как гребаной служанке. Она всегда стыдилась своей работы. У нее не было ни семьи, ни друзей, ни денег, и она почти ни слова не понимала по-английски. Она очутилась в чужой стране с незнакомцем, который внезапно стал ее мужем. Она так сильно скучала по родине, что назвала мою младшую сестру Афиной.

Мой папа работал в дорожном департаменте округа Лос-Анджелес, чинил грузовики и тракторы для ремонта дорог. Мама всегда надеялась, что он начнет зарабатывать достаточно денег, чтобы она могла бросить свою работу и нанять домработницу, но увы и ах.

Психоаналитик сказал, что от мамы я унаследовал множество страхов, с которыми она жила в Америке, особенно когда я был еще маленьким. Она разговаривала со мной по-гречески, а я не мог понять ни слова. Я понятия не имел, почему мог понимать всех вокруг, кроме мамы. Подобные переживания, по словам аналитика, привели к постоянному страху и неуверенности, которые я испытываю во взрослой жизни.

Однажды я пришел на сеанс в рубашке с коротким рукавом, и при виде моих татуировок психоаналитик просто охренел. Я рассказал ему о родителях и о том, как они общались, когда я был ребенком. На следующем сеансе он сказал, что всю неделю думал о моей семье и пришел к выводу: «В раннем детстве вы наблюдали, как взрослые общаются с помощью картинок. Теперь вы используете эти татуировки как форму общения». Он отметил, что многие татуировки символизируют вещи, которые я хочу видеть в своей жизни, например карпы кои, которых я набил задолго до того, как у меня в доме появился пруд с карпами. У меня также есть татуировка леопарда, и в один прекрасный день я заведу чертового леопарда. Я хочу возвращаться с гастролей и видеть, как этот котяра валяется на диване и вылизывает себе яйца.