– А откуда узнал, как нажимать надо?
– Там было указано…
– Гриша! – с угрозой проговорил я. – Ох, Гриша!..
– Что? – испуганно отозвался он.
– Я же их видел вчера, Гриша! Я с ними дрался вчера, понимаешь? И дурачками ты мне их тут не изображай! Ангелы небесные – техника у них без охраны… Ты себя вспомни – каким ты был, когда от ангелов этих сбежал! Сам после смены с ног валится, а морда – счастливая!..
Невесело усмехаясь, Гриша смотрел куда-то поверх деревьев.
– Физическая усталость… – выговорил он чуть ли не с нежностью. – Это ещё не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чём ты думаешь в данный момент…
– А там?
– А там спрашивают, – тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поёжиться.
* * *
Поначалу я даже не мог понять, о чём он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал всё окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие-то огромные соты типа осиных, и в каждой – по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно…
Потом вроде бы мало-помалу кое-что начало проясняться. Насчёт закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчёт наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что-то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей – ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы – пожалуйста, сколько угодно. А начнёшь с кем-нибудь, ну, скажем, о погоде – он идёт и тут же тебя закладывает…
– Погоди… А… с матерью, например?
Гриша вздохнул:
– Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…
– Что… серьёзно?..
Гриша не ответил.
– Да, – сказал я. – Житуха… Ну ладно, давай дальше…
Дальше – проще. Несмотря на все запреты, нашёлся человек, с которым Гришка мог болтать о чём угодно. Она…
– Стоп! – снова перебил я. – Кто «она»?
– Человек…
– О ч-чёрт!.. – только и смог выговорить я. – Так это, значит, она, а не он?
Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном – все чёрные, а эта рыжая… Рыжая?
– Гриша, – позвал я, – а что, Люська сильно на неё похожа?
– Нет, – помолчав, отозвался он. – Но сначала показалось, что сильно…
О знакомстве своём Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви всё наружу – быть бы и ей в особо опасных… Да тут ещё вот какая штука: в любое время, хоть посреди ночи, пиликнул сигнальчик – и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чём. О Рыжей Гришка, понятно, молчал – врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось всё труднее и труднее…
Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шёл дальше.
А Гриша всё говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.
– А потом я узнал… – уже совсем умирая, закончил он, – что она ко мне…
– Равнодушна? – спросил я.
– Приставлена, – сказал Гриша.
Я медленно повернулся к нему.
– Стучала, что ли? – изумлённо вырвалось у меня.
И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский приём. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что-нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из-под контроля да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого-нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.
Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто-кто, а уж я-то его мог понять.
– Да все они такие, Гришк…
Гриша слепо смотрел поверх деревьев, туда, где ужасающе медленно проворачивалось «чёртово колесо».
– Не знаю… – сказал он. – Кажется, нет…
– Ну ладно, – хмурясь, бросил я. – Дальше давай.
– Дальше… Дальше я решил бежать.
– Так сразу?
– Да, – сказал он. – Сразу. Теперь-то я понимаю, что застал их врасплох. Задумайся я на минуту – и меня бы перехватили… Но так совпало, что я оказался возле исследовательского центра. Ну, это такое… – Гриша беспомощно посмотрел вверх, и я представил увеличенное раз в пять здание заводской лаборатории. – Словом, я вошёл туда…
– И не задержали?
– А некому было задерживать, Минька. Исследования свёрнуты, нигде никого… Да и потом, кому бы пришло в голову, что кто-то может шагнуть за знак! Это же всё равно что из окна шагнуть. Или сквозь стену…
– Ну ясно, ясно, – проворчал я. – Газон перебежать, короче.
– Да, – сказал Гриша. – Газон.
Он помолчал, потом поднял на меня тёмные усталые глаза:
– Вот, собственно, и всё…
– Как всё? – всполошился я. – А документы? А язык?
– Язык? – безразлично переспросил он. – Да что язык… Там это просто, Минька: надел шлем, нажал кнопку… Главное – решиться…
Из какого же сволочного рая ты вырвался, Гриша, если сидишь вот так, сгорбясь, с остановившимися глазами, и ничего перед собой не видишь: ни людей, ни пыльного летнего парка!
– Ну и что? – постепенно наливаясь злостью, проговорил я. – Ну не повезло! Ну не сработала эта машинка, чёрт её дери! Мне вон всю жизнь не везёт – так что ж теперь, повеситься?!
Я вскочил. И в тот же самый момент пришла мысль. Вот всегда так со мной. Стоит разозлиться – и уже ясно, что делать дальше.
– Слушай, – сказал я. – Ну а, допустим, прилетает за тобой ещё один корабль… Он тоже с этим… с коллектором?
– Насколько я знаю, все корабли с коллекторами.
– Все корабли с коллекторами… И что будет с этим… – я потыкал пальцем в сумку, – с пистолетом?
– Видимо, заработает.
– Заработает? – И я почувствовал, как по лицу моему расползается глупейшая блаженная улыбка.
– Гриша! – сказал я. – Так какого же мы с тобой чёрта?.. Надо просто проверять эту машинку каждый день. Всё время её проверять! И как только заработает – всё бросать и бегом к майору!.. Ангелы, да? Охотиться за нами, да? Ну давайте-давайте… Вы – за нами, а мы – за вами!..
Я уже был крепко взвинчен и расхаживал перед скамейкой, говоря без остановки.
– Брось, Гриша! – убеждал я его. – Чтобы два таких мужика – да не выкрутились? Со мной, Гриша, не пропадёшь! Ты, главное, Гриша, не робей! Мы тебя научим на собаку лаять!
* * *
Домой мы вернулись часам к пяти.
– Да! – вспомнил я перед самой калиткой. – Ключ-то забери. И не оставляй больше…
Слова мои поразили Гришу Прахова. Он взял у меня ключ от своего шкафчика, стиснул его в кулаке, а кулак прижал и груди.
– Минька, – сказал он, – можно я задам тебе один вопрос?
– Ну задай.
– Зачем я вам нужен?
Ничего себе вопросец!
– А чёрт его знает, – честно ответил я. – Вроде привыкли уже к тебе…
* * *
Дома нас ждал сюрприз. Заходим мы с Гришей в большую комнату, а на диванчике – рядышком и чуть ли не за руки взявшись – сидят мать и Люська, обе заплаканные.
Увидев Гришу, Люська вскочила, вскрикнула и кинулась к нему. Я, конечно, посторонился – того и гляди затопчут.
– Я так и знала, я так и знала!.. – всхлипывала Люська, вцепившись в бедного Гришу. – Я же чувствовала – что-то случится!..
Интересное дело, вяло подумал я. Мать – чувствовала, Люська – чувствовала… Один я ничего не чувствовал.
– Я его посажу! – всхлипывала Люська. – Я его посажу!..
– Кого? – спросил я.
– Бехтеря, кого же ещё! – ответила за неё мать. Тоже всхлипывая.
– Какой Бехтерь, чего вы плетёте? – сказал я. – Бехтерь к нему и близко не подходил.
Люська уставилась на меня бешеными зелёными глазами:
