– Муж жена люби-ить должен, – внушал он, поднимая сухой коричневатый палец. – Жена муж уважа-ать должен!.. Муж от жены бегать не до-олжен!..

И так до самого Бахардена.

Ах, Ираида Петровна, Ираида Петровна!.. Ведь это ж додуматься было надо – применить телекинез в семейной перепалке! Ну чисто дитё малое! Вы бы ещё лазерное оружие применили!..

И потом – учили ведь в школе, должны помнить, да вот и лысый говорил вам неоднократно: сила действия равна силе противодействия. Неужели так трудно было сообразить, что, запульнув вашего супруга на чёрт знает какое расстояние к югу, сами вы неминуемо отлетите на точно такое же расстояние к северу! А как же иначе, Ираида Петровна, – массы-то у вас с ним приблизительно одинаковые!..

Несмотря на позднюю весну, в тундре было довольно холодно. Нарты ехали то по ягелю, то по снегу.

Первые десять километров каюр гнал оленей молча. Потом вынул изо рта трубку и повернул к заплаканной Ираиде мудрое морщинистое лицо.

– Однако муж и жена – семья называется, – сообщил он с упрёком. – Зачем глаза покрасила? Зачем от мужа в тундру бегала? Жена из яранги бегать будет – яранга совсем худой будет…

И так до самого Анадыря.

1985

Всё, что требовалось от новичка, – это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что есть силы упёрся в плиту ключом и погнал её с перепугу куда-то в сторону Астрахани.

На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было.

Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка – бригадир, я – первый резчик.

– Цел?

Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.

А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.

– Люська! – в восторге вопил подкрановый. – Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!

Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом.

Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнёт.

С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролики и тут только обратили внимание, что новичок всё ещё стоит и трясётся.

Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой.

– Минька, – обречённо сказал Валера, глядя ему вслед, – а ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится.

– С высшим образованием, наверно… – сочувственно пробасил Вася-штангист. – Недоделанный какой-то… Диплом небось под яблоней пpикопал, а сам – сюда, деньгу зашибать…

– Брось! – сказал Валера. – Высшее образование! Какое, к бесу, высшее? Двух слов связать не может…

Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.

– Опять забыл! – встрепенулся Сталевар. – Как его зовут?

– Да Гриша его зовут, Гриша!..

– Гриша… – Сталевар покивал. – Григорий, значит… Так, может, нам Григория на шестой пресс перебросить, а? У них вроде тоже человека нет…

– Не возьмут, – вконец расстроившись, сказал бригадир. – Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела…

Старый Пётр сидел, прямой как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что-нибудь мудрое скажет…

– Вы это не то… – строго сказал он. – Не так вы… Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже…

В конце пролёта показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза тёмные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несёт бережно, с чувством высокой ответственности.

– А как его фамилия? – спросил я Валерку.

Тот вздохнул:

– Прахов… Гриша Прахов.

– Тю-тельки-матютельки! – сказал Сталевар. – А я думал, он нерусский…

Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьёй и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник.

– Ты, мил человек, – сухо проговорил Старый Пётр, – физическим трудом-то хоть занимался когда?

Тёмные глаза испуганно метнулись вправо-влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.

– Физическим?.. Не занимался…

– Я вот и смотрю… – проворчал Старый Пётр и умолк до конца смены.

– Гриш, – дружелюбно прогудел Вася-штангист, – а ты какой институт кончал?

– Институт?.. Аттестат… Десять классов…

Сталевар уставил на него круглые жёлтые глаза и озадаченно поскрёб за ухом.

– Учиться – не учился, работать – не работал… А что ж ты тогда делал?

И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать – сломя голову, не разбирая дороги…

Но тут загудело, задрожало – и над нашей курилкой проехал мостовой кран.

– Эй! – пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.

Валерка встал.

– За нержавейкой поехала, – озабоченно сказал он. – Пошли, Григорий, металл привезём…

Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.

– Или нет, – поспешно добавил он. – Ты лучше здесь посиди отдохни… Вася, пойдём – поможешь.

Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролёта, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было, что крановщица наша чем-то его потрясла.

– Кто это? – отрывисто спросил он.

– Крановщица, – сказал я.

– А это?.. – Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.

– Нержавейка, – сказал я.

– А почему…

– А потому что из неё зубы делают.

– А-а-а… – с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролёта, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.

Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Гpишу Прахова. Оказалось – соседи. Вот так – мой шкафчик, а так – его.

– Ну и как тебе, Гриша, у нас?

И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно посмотрел на меня и тихо проговорил:

– Какие вы все разные…

И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к чёрту с такими ответами!..

Да и торопился я тогда – хотел ещё забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова – и остановился.

Гриша надевал просторную, застиранную почти до потери цвета… Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесёмками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп. Кажется, больничный.

Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и всё норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии верёвочкой, сразу став неестественно широкобёдрым.

Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу.

Снова полез в шкафчик и достал оттуда… Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причём наискосок – от внутренней стороны стопы к внешней.

Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю.