— Ты стал другим, чем был?

— А ты сама не видишь?

— А как же… — и она продолжала отражать то, что услышала, не имея сил поверить очевидному, он её не любит! Он превратил её в аттракцион от собственной скуки. И только.

— Зачем ты пришёл? В тот салон художников? Я бы как-то жила, а теперь что? Как мне жить?

Он её и не слушал, так ей казалось. Он смотрел в свой шар-сферу, как древний маг в сферу из горного хрусталя, где улавливал свои, только ему понятные образы будущего.

— Ты всё рассказывала ему, своему старику, а я просто дурачил тебя, глупый маленький бутон будущей нимфеи… Играл. И вот доигрался. Он запугал тебя призраком страшного порочного злодея, каким я, конечно, не был. Чтобы заполучить тебя себе в усладу, потешить своё осязание и зрение, раз уж у него не функционировало всё прочее. Это он использовал тебя как декоративную безделушку, которой украсил свой старческий покой. И тут ещё история с Нэилем… Пойми, девять лет прошли впустую, твоих лучших и моих тоже. У нас могли быть дети. А что есть у тебя теперь? Тебе самой-то не горько?

— Прекрати так себя вести! За что? За что?

— Перестань нервничать. С чего бы? Ведь играя роль придорожной бродяжки, когда ты с охотой прыгала в мою машину, ты же не разыгрывала из себя утончённую недотрогу, в которую решила поиграть теперь. Успокойся и принимай мир таким, каков он и есть. Я не изделие твоей мечты, каким хотел казаться для тебя когда-то. Не имею в виду твою текстильную «Мечту», понятно…

Он придвинул ей шар-сферу, неожиданно лёгкую, а казалась она каменной глыбой, блестящей и играющей внутренним свечением. Нэя увидела в этой сфере своё отражение. На голубой поверхности расступились розовые и белые наплывы. Её отражение было голубоватым и скорбным. Казалось, что из глубины смотрит чужое лицо с размытыми вокруг глаз кругами от краски, и впрямь, похожее на маску неведомой Коломбины. Вполне себе глуповатая по виду фарфоровая куколка, испачканная горстью песка, брошенной злющей хулиганкой Азирой. Только бабушка уже не появится, чтобы умыть её в дворовом бассейне, ругая почему-то не Азиру, а внучку-замарашку…

— Что это? — спросила она о мерцающей сфере и сунула руку в сумочку, нащупав флакончик с бабушкиным волшебным эликсиром, отключающим эмоции. Одно прикосновение к нему, к его шершавой поверхности, принесло сразу же облегчение. Эту несносную игру можно отключить в одно мгновение. Поэтому не надо переживать, а посмотреть, что будет дальше. Она вытащила мягкий лоскут ткани для лица и тщательно протёрла кожу вокруг глаз, пытаясь стереть косметическую краску. Но лишь размазала её, чем придала себе вид какого-то болезненного уныния. И тут же решила, чем хуже она будет выглядеть, тем лучше. Раз уж нет любви, всё прочее не имеет значения.

— Земля. Посмотри, — произнёс он.

Она увидела, как на поверхности выступили очертания, дымчатые вначале, но всё более явственные, выпукло многогранные, они были расположены на фоне синем и переливчатом, — А что это?

— Континенты, океаны.

— Красиво, — выступили горы с белыми вершинами. — А белое что?

— Снег, льды.

— Что это?

— Замёрзшая вода.

— Не понимаю.

— У вас всё иначе. Снег, лёд есть только в горах. А в центре континента только лето и осень с дождями, и опять лето. Всегда тепло.

— Где ваша Родина?

— У меня их две. Мать немка, отец русский, а я жил и там, и там, и у отца, и у матери.

— «Русский, немка» — что это? — и Нэя, обладая абсолютной слуховой памятью, воспроизвела его странные определения, почти не исказив их.

— Ну, так. Разный тип культуры, разный язык, а внешне разницы и нет. Хотя у нас большое многообразие рас и племён. Мы различаемся между собой сильнее там, на Земле, чем здесь, где мы неотличимы от вас по антропологическому типу. Это загадка, но и её можно будет разрешить со временем. — Он развернул шар, и она увидела, как изображение стало увеличиваться. Появились горы, будто белые парики на чьих-то головах парили их вершины. А сами лики гор были бархатно-коричневые, в морщинах ущелий и разломов, как лицо Тон-Ата с белоснежной шевелюрой… Она вздохнула, испытав прилив грусти, желание вернуть ту безмятежную жизнь, что провела с ним вместе.

Долины были усыпаны бликами зелени и бисером цветущей растительности. А на зелёном чудесном плато стояло странное удивительное сооружение. Башни, шпили, ажурные перекрытия и рукотворные уступы. Все так похоже на вымыслы Нэиля. Здание сливалось со скалами, а те нависли над синей водой простирающегося озера. Окна сверкали, как драгоценные кристаллы Гелии, и высокие, тёмно-зелёные деревья с почти непроницаемой кроной, отражались в стоячем зеркале воды.

— Ваш дом?

— Нет. Тут музей, но в нём живёт моя мать. Иногда. Дом-мираж, и она почти мираж и живёт в миражах давно ушедшего.

Нэя не поняла его.

— Как красиво! Как жаль, что я умру и не увижу такой красоты, а мне так хочется походить возле дома, посмотреть в гладь воды, подышать ароматом ваших цветов и ощутить кожей тень зелёных деревьев. Ты скучаешь?

Он был спокоен, будто они и не цапались только что, — А как ты думаешь? Почти двадцать лет здесь. Я и на Земле-то жил чуть больше, двадцать четыре года, а последующие годы тут. В Паралее. Оброс весь какими-то звериными комплексами, местными привычками, страшно становится. И женщин, которых я хочу, тут нет.

Нэя вздохнула. Он ясно ей всё сказал, она не относится к тем, кого он хотел.

— Ты тоскуешь о Гелии?

— Тоскую ли я о Гелии? Если бы я знал, как всё будет, я бы удушил её ещё тогда, когда валялся с ней в постели, пропитанной насквозь моим вожделением к ней как к нереальному сокровищу, воображая, что нашёл своё неземное счастье. А эта сука присосалась своими присосками и проросла внутри меня. Но даже ещё тогда, когда я впервые увидел тебя, я мог бы вырвать её из себя, ты давала возможность, силу это сделать. Но ты сбежала, и я остался, опутанный ею как ядовитой грибницей. Сейчас, когда она сдохла, у меня внутри какая-то жуткая и незримая каверна, и её нельзя вылечить. Как? Чем? До сих пор загибаюсь тут, а ты одна могла бы и сейчас мне помочь, но ты же не видишь во мне человека, только какого-то низкого самца, годного только для твоей спаленки.

— Нет, не так, я…

— Если бы не я, был бы Антон. Тебе было всё равно кто. Лишь бы здоровый самец.

— Нет! Я сбежала лишь потому, что погиб Нэиль. Гелия уверяла, что виноват во всём был ты…

— Мне до сих пор жаль Нэиля. Он был талантливый человек. У меня и оружия не было. Я его просто позвал, назвал себя, мне хотелось всё выяснить, почему он, якобы любя Гелию, не поговорил со мной? Почему терпел её ложь? Я хотел всё развязать и уйти к тебе, а она могла идти на все четыре стороны. Но он неожиданно начал стрелять. Выпустил семь пуль, и три попали, две в руку, а одна ударилась о бронежилет и отскочила. Я никогда не ходил по улицам вашей столицы без защиты, всегда ожидал нечто подобное. И он сразу стал стрелять. За что? Потому что сука Гелия описывала ему монстра, не способного к пониманию. Я разве был таким? Она ненавидела меня за лучшие проявления моего существа, она не любила людей, понимаешь? Потому что не была человеком, и её тошнило от людей. А ты говоришь, что она всех любила. Не могла она никого любить. Какая-то инопланетная хрень в облике женщины. Будто из чёрной дыры вылезла. Она умела лишь изображать любовь на своей картонной сцене, но в жизни она не умела ничего чувствовать. Отвергала лучшие из человеческих живых чувств, но при этом висела на мне как пиявка. Пила мои соки. Я же через неё стал противен сам себе. Только ты дала мне тогда в её скверной ледяной спальне уже утраченные ощущения, что я могу быть кому-то желанен. Эта тварь боялась жизни и бедности, на всё шла, лишь бы сохранить свою материальную основу для своего порхания и блеска.

— Ты же сам признавался, что любил только её одну… ты противоречишь себе через слово. Чего ты теперь-то так свирепо о ней говоришь?