Исключением стала Азира, поскольку подверглась загадочному лечению Тон-Ата, и неизвестно какие порушенные длительной наркотизацией структуры он восстановил в её голове. Память Азиры на прошлые события оказалась вполне себе чёткой, что она Рудольфу и продемонстрировала. В каком-то смысле она стала жертвой собственной мстительной злобы, утратив самоконтроль и не проявив разумной покорности и ласковости, чтобы усыпить бдительность намеченной жертвы. Или же её страх перед ним и местом её прошлых страданий оказался сильнее всего прочего. Страх активизировался в преждевременном и безумном прыжке, разрушив план тайного заказчика и погубив саму наёмницу. Если бы это была другая женщина, всё бы удалось.

Поспешность, жадность, ущербное мышление и лютая ненависть Чапоса, победившая безответную любовь Чапоса к пришельцу, — вот что было причиной провала, и оно же причиной счастливого спасения самого Рудольфа. Чапос же решил присвоить немалые деньги заказчика и сыграть на ненависти и ревности Азиры, завёл её эмоциональную пружину, толкнул на «подвиг» и просчитался, не учтя больную голову одушевлённого оружия. То, что исправно работало на тёмной стороне их жизни, дало осечку. А могло бы этой осечки и не случится. Токсины больной цивилизации с поверхностных слоев проникали и вглубь планеты, сам подземный город уже пребывал в начальной фазе, пока ещё незримого, но разложения. Пора было заканчивать со сладостными утехами «космических воинов» — пусть и штрафников в подавляющем своем составе, но прибывающих сюда с чистой головой людей земного высокоразвитого мира. Пора было расчищать свалку в себе самом, прежде чем требовать высоких стандартов поведения от подчинённых. Но как? Сразу или чуть погодя? Вот как Хагор, время от времени борющийся с алкогольной зависимостью. «Допью остаток последней фигурной и самой красивой фляжечки, чтобы отдать её Инэлии на очистку и просушку. Пусть хранит там свои целебные настойки», — говорил он при этом, — «а завтра всё»!

Фильм ужаса закончился. Кто в нём был персонажем, изображающим сатанинскую сущность — это был вопрос открытый. Выражаясь крылатым русским изречением — оба хуже. Космический десантник на отсталой и опекаемой, пусть и тайно, Паралее стал виновником гибели, пусть и твари инопланетной, но родившей от него ребёнка. Ребёнка так и не найденного. А это было ниже нулевой отметки, если измерять в градусах земной человечности. Но вот уже почти два десятилетия он жил не на Земле. И эта ценностная шкала не работала в среде отрицательных космических величин. Если только Надмирный Свет Нэи не записал его деяний в своей Книге Судеб, чтобы судить по своей уже шкале, Надмирной.

В мире же, зависшем в бездне Космоса, где Солнце не просматривалось и тусклой искоркой, если смотреть невооружённым глазом, — тут в оболочке старика ли, девушки ли жило инопланетное нечто. Здешние актёры как в древнем японском синтоизме не имели чётких определений добро — зло, как было в культуре христианской. Их лица были масками, не имеющими эмоционального измерения. Они были статичны, улыбались, и убивая, и целуя. Возгласы, вскрики, всхлипы чужой речи не имели содержания. Он помнил, как в подростковом возрасте в музее, где работала мать, проходил спектакль с участием китайских актёров. Все зрители сидели с благостными проникновенными лицами. Актеры порхали как диковинные птицы в широченных одеяниях, махали мечами, намалеванные белым и густым гримом лица не казались лицами людей. Громкие высокие голоса пронзали уши как рапирой, и от их резкости хотелось на них цыкнуть, чтобы не орали. Движения напоминали мультипликацию, будто это были марионетки, а не люди. Мимика отсутствовала. Невозможно было понять, где они изображали любовь, а где ненависть, если не махали своим оружием, а просто перекрикивались на расстоянии. Ведь поцелуев и объятий, как в европейском театре там не было. Знатоки же были поглощены действием. Сказать, что Рудольфу было тогда скучно, не сказать ничего. На особенно непонятное верчение одного из актёров он засмеялся в полный голос. Зрители замерли, а актёр подошел к нему вплотную, поскольку сцены в европейском понимании не было тоже. В руках этого воина — фигляра был самый настоящий меч, хотя и тупой. В его яростных подведённых чёрной краской узких глазах пылал вовсе не марионеточный гнев. Он поднял своё совсем не декоративное оружие. Приложи он им плашмя по голове наглого и невоспитанного мальчишки, мало бы не показалось. Но актёр отошёл, не имея намерения трогать. В отличие от древнего воителя, кого он изображал, он был человеком современного социума Земли. Он просто дал понять некорректность поведения. Не понимаешь — не приходи туда, где люди чтут таинство искусства. И это ведь на одной планете, в пределах одной Земли так было. Полная не состыковка культур и представлений, вроде бы, и одного человечества.

Роботы утащили её тело в морозильник рядом с секретным лифтом. Там уже бледно покоились два накануне пойманных и убитых штатным ликвидатором, не им! шпиона. В настоящем времени он мог позволить себе избавление от «почётной» нагрузки быть беспощадным иммунитетом подземного братства, навешенной на него Разумовым, и от которой он реально согнулся. А может, и треснул собственным душевным каркасом. Сегодня выдался урожайный день для собирателя душ грешников по поверьям трольцев, живущего в сердцевине их планеты. Секретный грузовой лифт ночью поднимет тела в далёкое ущелье в горах. Там был колодец, куда их сбрасывали роботы с последующим уничтожением до последней молекулы. Свои подземные территории делить даже с тленом врагов земляне не желали.

И все это он вписал в счёт Нэи. То, что предназначалось вначале шлюхе, теперь ожидало саму Нэю. Прекратив к ней свои визиты, он видел, проезжая мимо или гуляя, наблюдал за ней, когда она не замечала, как осунулось её лицо. Вкусив ласк, она хотела их ещё и ещё и уже страдала от одиночества, не понимая причины резкого обрыва отношений. Так быстро переключиться на Антона она, конечно, не могла, но угроза того сохранялась. Красавчик продолжал околачиваться поблизости, и она с ним шушукалась, сидя по тенистым уголкам лесопарка. Они были похожи на представителей старинной игры в куртуазную любовь, любовь, состоящую из знаков внимания и вздохов, любовь возвышенную. Но всё лишь до времени, и Рудольф вовсе не собирался делиться с Антоном своей вещью, кем её считал, или заставлял себя так считать.

В ту же ночь после омерзительного побоища, искупавшись в подземном глубоком бассейне, он пришёл к сиреневому кристаллу. Ощущение ледяной липкости на коже рук от недавнего прикосновения к той, кого в данную минуту уже не существовало даже как безжизненного тела, не проходило.

Часть лиловой стены слабо светилась там, где располагался жилой сектор. Маленькая швея-труженица всё ещё ждала своего женского удовлетворения и не умела уснуть, засыпая лишь под утро, понимая, что никого уже не дождётся. Он представил себе её душистую уютную ракушку, где сидела эта мерцающая жемчужина и одиноко томилась по солнышку любви. Но его не было. И не к кому обратить свое счастливое «ай-ай». И в эту минуту он любил её, жалел, мысленно посылая ласку, трогая млечную влекущую грудь, милое лицо. Представлял, как она в своих кружевных шортиках сидит на свежей постельке с подушечками и хочет того же, что и он. Он продолжал мысленно прикасаться к её розовым соскам и ко всему сокровенному, ощущая её томление как своё. Если бы он вошёл сейчас, всё произошло, как всегда, но уже без игр в сон, а став реальностью. И он несколько раз уходил и возвращался, понимая, что кристалл её сусальной «Мечты» мог бы стать промежуточным звеном между пирамидой наверху и подземным отсеком внизу, — это был бы выход из взаимного тупика. И знал, что войди он, не понадобилось бы никаких слов, она молча повисла бы на нём, и всё было бы прекрасно, не хуже, чем могло быть в хрустальной пирамиде. Если бы он позволил себе опять утонуть в её постели, в пошлых этих подушечках, осыпанный её крашеными волосами с запахом умопомрачительных духов, тех же, что были и у Гелии, услышать её милые возгласы…