— Ты о Гелии? Она его не отвергла, а напала на него всего лишь за то, что он дал беспощадную оценку её сомнительным достоинствам. Тогда как она мнила себя самой драгоценной женщиной континента и смотрела на всех свысока, если не с презрением. Ал-Физ же посчитал её за красивую шлюху, поскольку знал, что она женщина двух мужчин. Почему бы не стать третьим, если ему захотелось? Она разбила о его голову сосуд с «Матерью Водой», за что и была схвачена телохранителями, как та, кто покусилась на жизнь человека из Коллегии Управителей! Ал-Физу было не до неё, когда его лицо было залито кровью. Но именно он прекратил её преследование по закону. А так ей грозила бы высылка в пустыни. Будь она умной женщиной, то использовала бы всякую возможность обогатить себя во всех смыслах через посредство таких властных и исключительных мужчин.

— И чем же он тебя-то одарил? Если ты как была, так и осталась «особой девой»!

— А мне такая жизнь нравится! Я трахаться уж очень люблю, а работать ненавижу!

— Подробности той истории с Гелией откуда знаешь? Вряд ли он сам пожаловался.

— Уж понятно, что нет. Да ведь тот, у кого всюду прислужники, не может сохранить ни одной личной тайны. Вот ты умник. Всегда один. О тебе и не знает никто и ничего. Кроме меня. Я всегда слежу за тобой.

— Зачем?

— Догадайся.

— Не свисти о том, чего нет, и быть не может.

— Я любила тебя. И моя растоптанная любовь стала ядом!

— Так и подавись им!

— Как бы самому не пришлось… — она замолкла, испугавшись выражения его лица. Заелозила, а потом уже ласково продолжила, — Хорошая у нас разминка. Горячая. Я даже вспотела. У тебя где-то тут душ был? Но я потом им омоюсь, как ты потребишь меня как шлюху.

— Заткнись, тварь! Я к тебе и не прикоснусь! А сутенёру твоему нос расшибу в лепёшку за такой подарочек.

— Словечки как всегда непостижимые для слуха. Ну, не сердись. Ты бесподобен, и я до сих пор скучаю по тебе. Открою тебе тайну. Никогда и ни по кому не скучала, а по тебе — да! Только с тобой я испытывала ту гармонию единения, о которой все бредят, но редко кто достигает.

— Разве не Ал-Физ твой источник для обретения гармонии?

— Уж очень не хочется тебя хвалить, но ты лучше Ал-Физа. Хотя бы тем, что молод. Хотя бы тем, что загадочен. Хотя бы тем, что ты оборотень, и твоё мужское жало напитано особым, весьма острым и сладким ядом. Он сразу всасывается в кровь и остаётся там надолго. Я до сих пор не освободилась от тебя. Для того и явилась, чтобы, наконец, освободиться.

— Как понимать?

— А так. После меня других женщин у тебя уже не будет.

— Как только Ал-Физ не отрезал тебе кончик твоего языка. Чтобы не молола всякую чепуху.

— Мой язык для Ал-Физа очень ценен. Я приношу на его кончике очень много, важных ему, сведений. Покажи мне свой настоящий облик. Я сохраню всё в тайне.

— Дура! Здесь у всех тот облик, который жёстко задан наличной природой. Даже ваши редкие местные чародеи, вроде Тон-Ата и ему подобных, не способны менять тот облик, который и вынуждены были тут принять. Не считая того, что могут вводить в кратковременную иллюзию захваченное сознание какого-нибудь простака.

При упоминании имени Тон-Ата она вздрогнула. Почти детский испуг расширил её глаза. — Может, позовёшь меня жить к себе? А Нэю выкинь из того хрустального дворца, где она строчит платьица тем зазнайкам, кто ради потехи мужчин идут на сумасшедшие траты.

— Я не имею к её деятельности никакого отношения. Её туда Инар Цульф вселил. Глава Хозуправления в Администрации города. Запрос был со стороны местной общественности на особое украшательство, уж коли город особый.

— Ага! Сочиняй. Я забуду об Ал-Физе. Я хочу повторения того, что когда-то у нас было. За это смерть та цена, которую я готова заплатить. Если Ал-Физ найдёт меня. Но он не найдёт. Мы же будем жить здесь. Да к тому же я хочу умереть молодой, чтобы не становиться прокисшей старухой с дряблыми ляжками и с бесформенно обвисшим лицом. Это рабочей скотине без разницы, поскольку она трудится и в старости, а я ничего не умею, кроме как ублажать мужчин своей красотой. Я не Нэя. С меня пылинки сдувать не надо, аристократические капризы утолять не надо, да и дворцов хрустальных мне не надо.

— Заткнись! Повторно прошу. Если я разозлюсь по-настоящему, то вышибу тебя в хозблок. Где хранятся роботы. А я их активирую, чтобы они жужжали тебе колыбельную на ночь и бегали по стенам и потолку. Ты же боялась их безумно, помнишь?

— Колыбельную на ночь петь сегодня буду я. Я спою её тебе на ушко, и это будет незабываемая песня. Слушай, а ты становишься как Ал-Физ! Всё разговариваешь, всё тянешь чего-то. Или немножко заржавело твоё прежнее железное и мужское устремление к женщине?

— Ал-Физ утратил свою прежнюю потенцию? — спросил он без всякого интереса к сугубо личной тайне Ал-Физа.

— Ты у его наложниц спроси. У нас с ним исключительно деловые отношения, — ответила она с безразличием.

— И какие же? — спросил он.

— Такие. Секретные. А за секреты платить надо, — ответила она.

— Все ваши трольские секреты давно мне открыты.

Она засмеялась, — Какой же ты простодушный, а ещё оборотень! За иные секреты люди платят жизнью!

— Мне твои секреты и даром не нужны! — она начинала злить нешуточно.

— А я даром ничего тебе и не отдам. Ты заплатишь мне за эту встречу самую высокую цену из всех возможных. И жалеть потом не будешь. А теперь приступим, вон как трогательно ты оформил это подобие стола. Отметим, если не душевное единение, так сам праздник встречи!

Набросившись на приготовленную еду, она поведала, что ребёнка, пока носила его в себе, ненавидела так, что блевала от ненависти, а родив, бросила малютку диким и нищим провинциалам, которые её, похоже, и уморили. Что и ждать от полумутантов, всё пожирающих из тех щедрот, что она привозила…

Но тут-то он жадной дряни и не поверил, не давала она ничего своему ребёнку, а Гелии не привезла из ненависти к ним обоим.

А теперь она блистающая ценность своего мира! Богата, любима, и равных ей нет в её «высоком» искусстве. В чём он и сам убедится, не понимающий ни в чём, здоровый как гора, но ей и не страшный давно. Но уж так и быть, она по старой памяти даст ему подлинное мужское удовлетворение, работа у неё такая. И она положила ноги на кристаллический стол, сдвинув ими тарелки и едва не опрокинув бокалы. И захохотала, потому что была, или изображала это? под воздействием психотропных веществ. Ноги оплетали паутинные цепочки из недорогих сплавов, усыпанные мелкими бусинками и блестящими бисеринами, всё это звенело и переливалось. На интимном месте, открытом задранным подолом, алел лоскут кружева, держащегося на тех же цепочках. Медленно раздвигая ноги и впитывая его реакцию на свои продуманные соблазны, она пьянела от собственной неотразимости, мутнела лихорадочными глазищами, беззвучно открывая рот и дразня языком. И по мере того, как он отодвигался от неё, она изощрялась в явно издевательской откровенности всё больше. Сорвала кружевной алый «фиговый лист» вместе с цепочками, а он и так ничего не закрывал, после чего застыла, ожидая его немедленной атаки, дразня полностью выбритым лобком и густо-розовой открытой телесной ракушкой. Но ничего не происходило. Она сорвала туфлю с ноги и бросила в него. Следом полетела вторая, но и она не достигла цели. В руке её оказался стакан с лимонным соком. Лимонные и грейпфрутовые деревья росли в горах, посаженные давно-давно «ксанфиками» — ботаниками предыдущих вахт. Скорее всего, и бокал ожидал тот же полёт, но её заинтересовало содержимое. Она щерилась и принюхивалась к соку.

— Детскую мочу пей сам! Я вина хочу! Такого как «Мать Вода».

— Обойдёшься, — ответил он равнодушно, — ты сама-то дешевле одного бокала с этой вашей «водой».

Она присматривала, чтобы ей ухватить со стола, но так ничего и не тронула. — Ужин-то твой нищенский, безвкусный, как безвкусен ты сам. И квартира эта твоя, пустая вся с каким-то стеклянным кубом вместо человеческого стола.