Взрослые здоровенные мужики и настолько меня боятся…

Меня бросили на холодный земляной пол.

— Жива? — поинтересовался Кайл.

— Да что ей, ведьме, будет? — Дон сплюнул на землю.

Я услышала удаляющиеся шаги, скрип закрываемой двери, лязг замка. Судя по постоянному притоку свежего воздуха и температуре, не отличающейся от уличной, я предположила, что меня оставили в каком-то сарае.

Лежать было холодно и некомфортно. Извиваясь всем телом, я доползла до ближайшей стены. Для того, чтобы сесть, привалившись к ней спиной, мне потребовались определенные усилия и минут пять времени, но в конечном итоге мне все равно было холодно и некомфортно. Избавиться от пут не получалось, голова то и дело взрывалась от боли.

Интересно, мы уже приехали или это просто остановка в пути? Хотелось бы верить в первое, валяться в багажнике мне уже надоело, а тут хоть какое-то разнообразие.

Может быть, даже определенность какая-то в моей жизни появится. Например, Джеремайя Питерс определенно может решить от меня избавиться.

Мелочный хорек. Ну, прострелила я ему ногу, так он сам об этом попросил.

Наверное, надо было все-таки стрелять в голову. В следующий раз я так и поступлю. Почему я вообще решила стрелять в ногу?

Потому что наша цель — задержать подозреваемого, а не застрелить его. Первый выстрел — предупредительный, в воздух. Если это не подействовало, и подозреваемый убегает, стрелять по конечностям. Если подозреваемый агрессивен, и существует реальная угроза вашей жизни — стреляйте в корпус.

Кто так рассуждает? Полицейские.

А почему я об этом помню?

Потому что я — коп, внезапно осознала я. Я — городской коп из отдела убийств. И при этом я даже не детектив. Я — сержант.

Как можно быть сержантом полиции в шестнадцать лет? Вопрос был резонный, а ответ — очень простой.

Никак.

Люди из ТАКС соврали. Автомобильная катастрофа, если они не соврали и о ней, которая отбросила меня в подростковый возраст, случилась значительно позже. После шестнадцати лет у меня была нормальная жизнь, о которой они мне ничего не сказали.

Почему?

Потому что они не могли прийти к копу с предложением убить человека? Потому что подросткам больше свойственно иррациональное поведение, и их легче уговорить на какие-то безумства?

Перед внутренним взором всплыло бородатое лицо напарника, и я вспомнила имя.

Джон Кларк.

Метачеловек, которого невозможно убить насовсем. Человек с темным прошлым, бывший наемник, бывший шпион, он не нуждался в деньгах и служил в полиции, потому что ему это нравилось. Или, возможно, он искупал какие-то старые грехи. Доказательств этой теории у меня не было, но я всегда это подозревала.

А кто такой Реджи? Тоже служили вместе?

Память отказывалась отвечать на этот вопрос, но похоже, что Реджи не имел никакого отношения к работе в полиции. Потому что лица сослуживцев всплывали перед моими закрытыми глазами одно за другим, с именами, прозвищами, послужными списками и забавными подробностями, но лица Реджи среди них не было.

Но это был прогресс в любом случае. Может быть, я даже успею вспомнить что-нибудь еще перед тем, как окончательно все забуду.

Это открытие, а точнее, внезапное частичное возвращение памяти так меня воодушевило, что на мгновение я забыла о своем нынешнем положении. Кроме того, меня охватила ярость, направленная против ребят из ТАКС, которые врали мне с самого начала этого цикла. И, скорее всего, они сделали мне еще каких-то гадостей, о которых я не помню.

Не просто же так они держали меня у себя.

Кстати, а зачем они это делали? Раз уж воспоминания разблокировались, я попыталась выудить из них хоть что-то об этой мутной конторе, но черта с два у меня вышло.

Тем временем, снаружи светало, я сумела это определить по истошному крику местных петухов. Сразу же после петухов включились громкоговорители, транслирующие голос Пророка по всей территории общины. Пророк обратился к селянам с традиционной вдохновляющей утренней проповедью, пообещав всем, что сегодня они, как и всегда, будут здоровы, счастливы и спокойны, надо только работать во имя процветания их секты и верить.

Во что именно нужно верить он опять не уточнил. Подразумевалось, что все и так об этом знают.

Постепенно снаружи стали доноситься звуки просыпающейся и начинающей свою трудовую деятельность общины. Блеяние коров, кваканье овец, мычание паствы, звуки заводящихся дизелей, вот это вот все.

Лязгнул открывающийся замок, скрипнула дверь, приблизились шаги. Меня довольно бесцеремонно подняли с земли и усадили на принесенный извне стул. Для чего-то примотали за талию к его спинке, так туго, что я еле могла вдохнуть. К чему такие предосторожности? Они меня за Наташу Романофф принимают, что ли?

Лишь после этого Кайл стянул мешок с моей головы, а я не могла даже плюнуть в его довольную отдохнувшую рожу, потому что рот был все еще заклеен.

— Я думал, за ночь ты станешь спокойнее, — заметил Кайл. — Но ты так грозно сверлишь меня глазами, что мне страшно аж до мурашек.

И он похабно хрюкнул.

Под глазом Кайла красовался синяк. Надеюсь, это след от железки, которой я ему засветила, а не он с Доном чего-то вечером не поделил.

Дон, кстати, тоже тут был, и шея его была довольно неумело заклеена пластырем. Ну, или просто небрежно.

— Пророк хочет поговорить с тобой, — зачем-то сказал Кайл. Как будто могла быть какая-то другая причина, по которой они меня сюда притащили.

— Ммм, — сказала я, что означало: «пророк может свернуть свои желания в трубочку и засунуть туда, куда солнце не светит».

Мне было любопытно, насколько пафосно Джеремайя Питерс обставит свое появление. Будут ли полуобнаженные танцовщицы идти перед ним, усыпая его путь лепестками из роз, станет ли кто-нибудь размахивать над ним опахалом, включат ли торжественную музыку.

Но визит Пророка был обставлен максимально скромно: еще один мордоворот типа Кайла или Дона просто вкатил его в этот сарай на инвалидной коляске. И судя по тому, как неловко была выставлена в сторону простреленная мной нога, рана все еще доставляла ему неудобства.

Казалось бы, мелочь, а все равно приятно.

Мордоворот остановил коляскуметрах в двух от меня, а потом вернулся, закрыл дверь амбара и остался ее подпирать. Что ж, компания собралась немногочисленная, но уютная.

Джеремайя Питерс был в белой рубашке, свободного покроя белых брюках и босиком. Правда, в отличие от меня, это наверняка был его собственный выбор.

Кроме того, он к своему сиденью привязан не был.

— Доброе утро, сестра, — сказал он.

Я решила, что не буду мычать ему в ответ. Если он хочет поговорить, он знает, что для этого надо сделать.

— Прошу прощения за способ, которым ты была доставлена сюда, — сказал он. — Но я опасался, что моего приглашения, сделанного по-другому, ты не примешь. Ты или те люди, которые за тобой стоят. Ты ведь не случайно оказалась на моей проповеди?

Я пожала плечами.

Я думала о его ноге. Если он такой весь из себя чудотворец, который помогает людям избавляться от их физических недугов (если это люди не подставные, конечно), то почему он до сих пор не исцелил себя сам? Ладно, синяки и порезы на лицах подельников можно было объяснить тем, что это не слишком серьезные раны, не причиняющие беспокойства, и в целом на нужды подчиненных можно просто наплевать, но какого черта он не вылечил себя?

Воспитывает в себе смирение или просто не способен? Или он — сапожник без сапог, альтруист, который помогает только другим? А какие у его дара еще ограничения есть? Хотелось бы весь список посмотреть.

— Также я прошу прощения за то, что мы разговариваем в такой обстановке, — продолжал он, обводя взглядом амбар, в котором не было ничего, кроме крыши и стен. — Я с радостью пригласил бы тебя в свое жилище, но, честно говоря, сестра, от тебя слишком неприятно пахнет.

Да? А я и не чувствую. Принюхалась, должно быть. Впрочем, неудивительно, что после целого дня в багажнике на жаре благоухаю я отнюдь не розами.