Затем, по команде Перрена они дружно взялись за концы ковра и перевернули его на изнанку, подняв клубы мельчайшей пыли. Вслед за их облегченными вздохами и я разглядел свежее бурое пятно на светлой изнанке ковра.

В коньяке ли дело, не знаю, но совершенно неожиданно для себя я вдруг потребовал привести сюда комиссара, чтобы он извинился за свои обвинения в непристойном поведении. Но они мое требование оставили без внимания и принялись соскребать волокна с ковра, а тип в белом халате, больно уколов мне средний палец, стал добывать из моего организма необходимые для анализа капли крови.

Я попытался объяснить ему, что если он тоже считает меня алкоголиком, то определить выдержку «Мартеля» он смог бы, выпив рюмочку, не делая этот болезненный для меня анализ. Но он не внял моему мрачному юмору.

Бригада инспектора Перрена невозмутимо довела свою работу до логического конца, вселив в меня чувство уважения к французской криминальной полиции. В заключение Перрен тщательно законспектировал мое замечание по поводу подозрительного портье и встал:

– Я оставлю в холле детектива на ночное дежурство. Вот мой телефон, в случае чего – дверь никому не открывать, а сразу же звонить мне! Вы все поняли?

Идея инспектора мне понравилась, и после его ухода я присел у телефона. Разумеется, звонить я собрался не Перрену.

Глава 7

Франция, Париж. Суббота, 20 июля 2002 года.

Я снял телефонную трубку и попросил принести сыр,, ветчину, пару круассанов, кофе и апельсиновый сок. Дождавшись посыльного, я плотно подзаправился, и закрепил все это парой чашек горячего ароматного кофе. Я очень надеялся, что беспорядочный рой мыслей в моей голове сменится их упорядоченным и плавным течением.

Безнадежность процесса, который еще в древности какой-то глупец прозвал мыслительным, я осознал давно. Нет, аналитика – штука очень серьезная, и в жизни просто необходимая. Но для того, чтобы сиюминутным желанием соединить воедино сотни и тысячи разрозненных осколков информации, одного мыслительного процесса мало. И все потому, что мысль есть субстанция многогранная, и по моему разумению, имеет два начала.

Общепринято, что мысль является продуктом человеческого разума, говоря по русски – творением рассудка. И что является она якобы в результате размышления. Но по мне, именно в этом явном философском заблуждении и сокрыто главное таинство человеческой природы.

На самом же деле то, что мы гоняем в окружности головного мозга, есть процесс восприятия мира, основанный на тех знаниях, которые были в нас загружены дома, во дворе, в школе, в институте. Потому и мировосприятие у каждого соответствует ровно той базе, что в нем заложена. И не мысли это вовсе, а лишь конкретные данные и описательные образы, хранящиеся в памяти, и являющиеся на свет в результате запроса, сиречь – «мышления».

Мысль же, совсем иного рода информация. Мысль – это путеводная звезда, и приходит извне подсказкой или уже ключом к решению. Как правило, она возникает сама, и чаще всего, совсем не соответствуя образовательному уровню конкретного индивида. Природа ее никем не объяснена, полагаю, что умышленно. Но весь жизненный опыт великих людей можно свести в один постулат – то, к чему ты стремишься, приходит внезапным озарением. Как догадка к великому сыщику, как периодическая таблица химических элементов к Менделееву или Закон тяготения к Ньютону.

Конечно, это вовсе не означает, что ты можешь просто сесть на завалинку, подставить темечко солнышку и айда конспектировать себе в тетрадку гениальные озарения! Нет, мысль не возникает там, где ее не ждут. Ее нужно вскармливать собственной жизнедеятельностью.

Сейчас это все в полной мере относилось и ко мне – я уже с полчаса сидел с чашкой кофе, в безуспешных попытках попытаться подключить к Божьей искорке свои извилины, но с грустью фиксировал, что в моей разбитой голове так и не появилось ни одной приличной мысли. Той самой, что могла бы склеить воедино все, что со мной и около меня происходило. Правда, одна мыслишка лениво трепыхалась где-то на задворках, да и та лишь призывала обернуться в сторону кровати. Но так просто сдаваться я не был намерен.

Я подпер входную дверь тяжелым креслом, подошел к телевизору и развернул его к себе задней панелью. Выудив из кармана складной нож со множеством полезных в быту приспособлений, я отколупнул из рукояти жало отвертки и принялся аккуратно отворачивать винты телевизионной панели.

Пакет и кожаный мешочек были на том самом месте, куда я спрятал их, прежде чем пуститься во все тяжкое.

Вскрыв пакет, я щелкну выключателем настольной лампы, и стал перебирать пожелтевшие листки многостраничного письма, вчитываясь в каждое слово.

Яркий круг электрического света отрезал меня от внешнего мира, и постепенно ко мне пришло осязание чего-то куда более значимого, чем все, что было в моей жизни до сих пор. Страница за страницей, драматические события прошлого захватили меня с головой…

Россия, Великий Бурлук. Декабрь 1919 год.

(Из письма князя Александра Благовещенского)

Велик русский язык! И столь же велик смысл многих его пословиц и поговорок. Чего только не приходит в голову, задумайся ты над фразой: «кривая вывезет!». Куда вывезет? Кого вывезет? И вывезет ли вовремя…

Моя гнедая, упрямо скосив голову, несла наметом по проселочной дороге. Ледяной ветер, обжигал лицо и холодно свистел в ушах.

Я, штабс-капитан Александр Благовещенский, офицер из ставки Николая Ивановича Деникина, попал в серьезнейший переплет: полем, наперерез мне, сверкая обнаженными шашками, несся конный разъезд «красных». Абсурднее ситуацию и вообразить было невозможно – не более пяти минут назад я отказался от помощи сопровождавших доселе меня казаков сотника Елагина.

Дробно били копыта. Сердце стучало им в такт. А распаленный мозг, войдя в мое аховое положение, судорожно вел подсчет сокращающихся дистанций.

Привстав в седле и подавшись вперед, к коротко стриженой гриве взмокшей кобылы, я слился с ней воедино в стремительном беге наперегонки со Смертью. Я рассчитывал первым проскочить за тот дальний косогор. И тогда – свобода! Сколько призов взяла моя Наяда на полковых и армейских скачках! А единожды даже от самого Государя-императора. Где же то безмятежное время.…

Только успеть бы! Успеть бы до косогора…. Что ж так тягуч этот отрезок.…

Мое сердце, вылетая из груди, уже давно стучало в унисон с копытами Наяды, дробной поступью перебиравшей полотно дороги .

Я дал кобыле шенкелей* и опустил поводья.

Кобыла, получив в уздцах полную свободу, буквально летела, вытянув свою грациозную шею. Замелькал по обочинам редкий кустарник. Уши покалывало студеным ветром.

На полном скаку мы влетели в ложбину.

– Вжик-вжик!!!

Я припал к гриве и до меня донеслись спаренные звуки запоздалых выстрелов. А дорога из ложбины выносила нас на пригорок.

– Давай, Наяда.…

Вот и косогор…

О, Боже! Дорога перед косогором… повернула влево, и Наяда вынесла меня прямо в руки «красных».

Раскинувшись прежде веером, они увидели, насколько выгодно изменилась для них диспозиция, и переложили курс.

Сбившись в одну плотную группу, «красные» с восторженным гиканьем помчались навстречу. Сабли над их головами описывали свой неистовый танец.

Я сел в седло плотно, по-монгольски, переложил «маузер» в левую руку, и нащупал серебряную вязь эфеса шашки.

– Что ж, ребятки, посчитаемся…. Видит Бог, я не хотел кровопролития….

Я сдерживал Наяду. Сейчас все решал его Величество благоприятный момент. Ибо только неожиданность и напор могли стать самыми верными моими союзниками.

И вот он, упоительный час!

Я пришпорил кобылу и вылетел из-за косогора прямо перед разъездом красных.

Лошади их с храпом вздыбились и сбились в кучу. Всадники были слегка ошарашены моим внезапным появлением, но видя меня одного, скалились, предвкушая близость легкой расправы с ненавистным им «золотопогонником».