Теперь его тревожило и сбивало с толку одно: почему она вдруг вспомнила про Ару, Ару Пустыльника? Он-то тут при чем?
Ара Пустыльник вовсе не лишил себя жизни, как многие предполагали. Он перебрался в Одессу, появился там в своем длинном дорожном плаще с капюшоном. Приехав, он первым делом обнюхал своим крючковатым носом все уголки вокруг вокзала, затем направился туда, куда заворачивали трамваи, к центру города. Он бродил по Молдаванке, толкался среди ларьков со старым хламом, потом глазел на великолепное здание театра, к которому его привела широкая улица, где расположились богатые магазины, полные всяческого добра. Однако он боялся долго торчать здесь, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь из земляков. По длинным прямым улицам, поражающим своей правильной планировкой и огромными домами, он вышел на открытое место и остановился удивленный. Он был в порту.
Ара прислонился к железному парапету и не мог оторвать взгляда от изумительного простора, от пароходной толчеи, от сооружений на воде, от ослепительной шири.
Он простоял здесь дотемна, а потом, в поисках места для ночлега, двинулся дорогой, по которой спускаются к берегу биндюжники. Нагорную часть Одессы, где магазины и склады, где полно сынков зажиточных из его города, приехавших сюда сдавать экзамены, он избегал. Ему претило все, что напоминало о родном городе.
Ара нашел приют в первом же попавшемся доме. Это была покосившаяся хибарка, в которой ютилась семья рабочего Дробника. В этом доме весь день стоял гул, потому что по соседству был шинок, приткнувшийся у самого шоссе, в двух шагах от порта.
Целый день бесцельного бродяжничанья по порту, где он часами наблюдал погрузку и разгрузку баржей и пароходов и работу у складских помещений, бессонные ночи, проводимые за чтением книжек, давали ему такое ощущение, точно он попал в иной мир.
Так дело шло, пока в кармане водилась копейка. Но когда она кончилась, стало совсем худо. Он не умел искать работы, у него не было никакой специальности, к тому же работу он спрашивал резко, требовательно, а хозяин не любит, когда с ним разговаривают непочтительно. Отец не учил его добывать работу на чужбине, а унижаться и вымаливать ее он считал ниже своего достоинства. У себя на квартире, в хибарке, он тоже держался особняком. Не чуждайся он своих квартирных хозяев, не отказывайся он так категорически от любого угощения, они охотно помогли бы ему. Но он был неподатлив. Ну и голодал же он! Зверски! Но он добился своего: хозяева не догадывались о его бедственном положении.
Дорожному плащу с капюшоном, который отец в прошлом году привез ему из поездки для того, чтобы придать Аре вид солидного коммерсанта и жениха и склонить жениться на соседке из белого дома с высоким крыльцом (хозяин этого дома, конкурент, с которым отец был на ножах, слава богу умер, оставив большой магазин и вдову с двумя малышами; не пропадать же магазину, не отдавать же его в чужие руки, чтобы там снова начали затевать конкуренцию!); этому плащу с капюшоном одна дорога — на толкучку. Но до поры до времени Ара придерживал его для фасона: чтобы не подумали, что у него нет ни гроша за душой.
Хозяйка хибарки, близорукая, полная женщина — хотя досыта питались в этом доме, кажется, только дети — была чистоплотной; на уборку своего подвальчика она тратила весь день.
Она привыкла к тому, что дети вечно устраивают беспорядок в доме, вечно требуют чего-то, повышают голос, пререкаются с ней из-за каждого пустяка. С виноватым видом потакала она им во всем, подавала, убирала за ними: «Ведь ребенок трудится, устает, а придет домой, ему охота поворчать, пошуметь!» Этим правом особенно широко пользовалась двенадцатилетняя дочка, которая работала у Высоцкого.
Лицо у матери усеяно мелкими каплями пота. Она близоруко заглядывает своим детям в глаза, ставя перед ними тарелку горячего супа. По своей близорукости она все как бы обнюхивает, и лица ее не видать, к предметам припадает лишь пышное облако седых волос с черными прядями.
Со старшим сыном, видимо, что-то стряслось. Об этом не говорят, но в доме чувствуется болезненное спокойствие, как после недавнего плача и причитаний.
Старшая дочь Эсфирь, с синими впадинами вокруг больших голодных глаз, приходит с махорочной фабрики, где она сортирует табачный лист, всегда раздраженной, наскоро проглатывает обед и сразу же ложится отдыхать; так она дожидается своей подруги, которая постоянно приносит с собой целый ворох самых запутанных, самых жгучих вопросов.
Подруга во весь голос распространяется о том, о чем обычно принято говорить либо шепотом, либо вовсе умалчивать. В пылу ожесточения она не разбирает, где свои, где чужие.
Не успела Эсфирь познакомить ее с Арой, как она сразу же выложила ему все как давнишнему знакомому и лучшему другу; похоже, она решила: пускай весь город знает, пускай у обидчика горит лицо от стыда, как оно горит у нее. Ару ее история задела за живое.
Девушка эта тоже была табачницей. Нелегкая принесла сына управляющего. Он уговорил ее бросить семью, соблазнил и оставил. Сейчас он студент, учится в Петербурге, а она, опозоренная, мытарит здесь. Все произошло во время катания на лодке, свидетелей, конечно, не было. Лучше б она тогда и его, и себя утопила — легче было б, чем этот позор и унижение.
Когда она однажды обратилась к Аре с просьбой помочь ей составить письмо к соблазнителю, он охотно очистил место на столе и завернул рукава. До поздней ночи просидел Ара за столом у лампочки, водруженной на цветную жестянку из-под чая Высоцкого, а напротив сидели Эсфирь, обиженная подруга и самая младшая — Руня. Сонное посвистывание хозяйки в спальне как бы помогало ему писать письмо. Ара каждую фразу девушки оттачивал, Эсфирь проверяла, а маленькая Руня своим острым язычком добавляла в письмо яду и шпилек. Когда Эсфирь хотела подбавить в напиток, который готовили для соблазнителя, еще каплю злобы, Ара сказал: откровенная неприязнь только больше отчуждает. Лучше быть с ними поспокойней, тогда он скорей почувствует себя виновным и пристыженным.
Они засиделись допоздна. Ара заполнял своим убористым почерком страницу за страницей, не слишком прислушиваясь к тому, что ему диктуют. Слова обиды и возмущения сами собой шли из глубины его сердца. Он не отрывал глаз от бумаги и все же видел перед собой зеленовато-бледное личико маленькой Руни, полное ненависти к далекому барину-обидчику. Она ни за что не хотела идти спать, несмотря на то что ей надо было завтра рано выходить на работу. Аре передавалась необычайная жажда мести, которую испытывала маленькая девочка, не умевшая, однако, выразить свои чувства словами. Все это ему хотелось передать в письме к незнакомому петербургскому студенту.
Письмо перечитывалось, выправлялось, уточнялось, и потом натруженные руки потерпевшей бережно взяли его для отправки.
Ара постепенно привык к дому, прижился и чувствовал себя в этой семье, кажется, больше на месте, чем хозяйский сын Исак.
Исак носился с письмом от самого графа Льва Николаевича Толстого. Об этом знал весь город, а домашним Исака приходилось нести на себе бремя этой славы. Он был старшим приказчиком самого большого французского магазина города Одессы. Он любил приобретать, а иной раз и почитать хорошо переплетенную книгу.
Когда ему пришло время призываться, все одесские приказчики знали, что Исаку убеждения не позволяют «носить оружие и проливать кровь». Его, правда, не взяли в армию из-за грыжи, но это ничуть не снизило эффекта, произведенного его самоотверженностью и стойкостью.
Все знали Исака как знатока своего дела. Он помнил каждого покупателя и его требования и с каждым из них разговаривал другим языком, завоевывая этим все больше симпатий к магазину, где служил. «Покупатель любит, чтобы с ним обращались как со старым знакомым», — говорил он. А знание своего товара он довел до степени науки.
Рядовые приказчики из гастрономии больше всего жаловались на голландский сыр: «Никак с ним не потрафишь». Исак им объяснил: вся суть в том, чтобы правильно рассчитать угол разреза. Ведь головка сыра имеет форму шара. Она делится сначала пополам, а потом уж от каждой половины отрезаются дольки, которые имеют форму секторов. Как известно, объемы секторов относятся друг к другу прямо пропорционально центральным углам данных секторов. Задача продавца — правильно вычислить угол. Задача весьма сложная. А если, скажем, внимание направляется на периферию — на оболочку сыра, тогда угол и протяженность определяются трудней, чем при прямолинейных мерах, например, при отпуске колбасы.
