Сильно пьяного Порсова однажды пытались выкинуть из поезда на ходу, но он откупился обручальным кольцом, и нападавшие отстали. Перед этим хулиганы пытались порвать ему рот, но рот не разорвался, только с одной стороны сильно распух, и опухоль держалась потом ещё несколько лет.

Один раз Порсов попал на поезд, идущий с севера, – такие составы известны тем, что на них возвращались из мест заключения. Заключённые в основном ехали в общих вагонах: Порсов был в купейном, и то через вагон-ресторан. Но впечатлений хватило надолго. Ещё и поэтому давно не любил выпивать в поездах.

«Да и вообще, раньше я бы ответил соседу грубо. Сейчас совсем ни с кем не хочется ссориться. А этот молодой да ранний. Страх они точно потеряли. Попробовал бы он такое сказать лет двадцать назад. Я-то что, я всегда был мирный, но можно нарваться и на злого, – неожиданно забормотал Порсов. – И что с того, что подстаканник звенит. Ложка ему не угодила».

Подстаканники в поездах он помнил с детства. Стаканы менялись, сначала были гранёные, потом появились гладкие, но, видимо, оказались некрепкими для поездок в поездах, поэтому вернулась старая форма.

В государстве подставки для стаканов проходили по статье пропагандистского искусства. Самые важные события изображали на их затейливо переплетённых металлических поверхностях. Съезды, юбилеи, полёты в космос, портреты известных личностей наблюдали пассажиры поездов, пока неторопливо пили чай. А заказывали его у проводников не менее трёх раз в день, и поезда шли по территории страны многими сутками.

Номенклатура подстаканников была велика, всю не вспомнишь, но где-нибудь, в архивах министерства железных дорог, это наверняка задокументировано:

Из мемуаров известно, что Ленин и сам коллекционировал подстаканники, но это были предметы дореволюционные, оформление их не соответствовало идеологии государства рабочих и крестьян, поэтому такое нигде не показывали, всё пропало в секретных хранилищах. Исчезло ещё несколько его коллекций. Был он страстный коллекционер.

Периодически Порсов посматривал в смартфон. Интернета в полях, по которым проходил поезд, не было. Порсов заснул.

Дальние поезда, тяжёлые, устремлённые на восток, ушедшие глубоко в себя поезда направлением на Абакан и далее в Нерюнгри, выползали из холодного рассвета, обморочно розового, в дымке и росе, каждый раз вызывая у случайного наблюдателя тоску по чему-то уже бывшему, но не обязательно здесь и с тобой; поезда прорезали лес, и без того смертельно оглушённый тупыми отрывочными мыслями ещё одного полупереваренного во чреве локомотива машиниста, тяжело дышащего изнутри на запотевшие стёкла своего палача – электровоза, истеричного монстра, упорно истирающего саднящие рога о бесконечные проволоки, тянущиеся над замершим лесом, и воющего, воющего. Не приведи Господь стать таким случайным наблюдателем в такой час в таком месте.

Ночью спалось плохо, вертелся и храпел, мешал соседу. Сосед просыпался и хлопал в ладоши. От хлопков Порсов вздрагивал и храпеть переставал. Соседу удавалось заснуть до следующего храпа. И так несколько раз.

– Доброе утро, – поздоровался утром Порсов с соседом. Тот на приветствие не ответил.

Пришла проводница, забрала стакан в подстаканнике, звякнула ложечкой.

– Через двадцать минут прибываем, – сказала она и вышла.

– Что-то нужно делать с храпом, – подумал Порсов. – Да и вообще.

В начале 60-х проходило большое сокращение войск Советского Союза. В те годы подполковник Павлов работал на секретном военном заводе. Его отправили на пенсию в возрасте пятидесяти трёх лет. Был он лётчик, радиоинженер, прошёл войну. Что делал радиоинженер на подземном заводе – тайна, конечно. Видимо, разрабатывал что-то для военной авиации.

Говорят, после выхода на пенсию человек начинает грустить по работе, заболевает и быстро умирает. Забегая вперёд, скажем, что у пенсионера Павлова было столько интересных занятий, что он прожил ещё сорок лет в своё удовольствие, изобретая что-то абсолютно не нужное обществу и соединяя при помощи паяльника разнообразные электронные детали в некие конгломераты. Тогда военной пенсии вполне хватало на жизнь, при этом не работала и его жена, которой по законодательству позволялось быть домохозяйкой.

В то время о происходящем за границами страны писали и рассказывали мало, и некоторые любознательные граждане слушали радиопередачи капиталистических стран на русском языке. Такие передачи часто заглушали, накладывали на них посторонние звуки. Павлов умел обходить глушилки. Что-то впаивал в радиоприёмник или вплетал в радиоантенну. Конструировал особую антенну и для телевизора. Однажды его телевизионный приёмник начал ловить передачи на французском языке. В основном показывали балет, другие программы как-то не ловились. К танцам военный пенсионер был равнодушен, поэтому бросил изобретать антенну, которая в Предуралье могла бы в разгар холодной войны ловить передачи из враждебной Европы.

Скоро вместо работы Павлову подкинули внука, Седова. Дочь вышла замуж во второй раз, и ребёнок от первого брака стал жить с бабушкой и дедушкой.

Дед слушал на ночь «Голос Америки», потихоньку настраивал аппарат, наталкивался на переливающиеся странные звуки в эфире – и это было колыбельной для маленького внука. Иногда ловилась номерная радиостанция – противный старушечий голос настойчиво повторял одни и те же цифры. Это была страшная Баба Яга. И ещё что-то рассказывали про еврокоммунизм, Сахарова и Брежнева.

Пенсионер Павлов каждый день делал зарядку и совершал длительные прогулки по окрестностям. Для путешествий надевал военные брюки, по виду совсем как гражданские, тёмно-синие, с тонкими, практически незаметными голубыми лампасами вдоль брючин. Сносу им не было. Пока не износил военные ботинки, штатских не покупал. Все равно они ничем не отличались от военных, вся страна ходила в одинаковой обуви.

Полезна оказалась военная плащ-палатка, её удобно носить во время дождя. Особенно в лесу – с женой ходили за грибами и ягодами каждые выходные, иногда и в будни. Внука брали с собой. Лес начинался сразу за домом. Под слоем почвы, покрытым лесом, располагался замаскированный объект – подземный завод, где производили особые части для военных самолётов.

За долгие годы службы в армии у Павлова накопилось немало одежды. Жена её стирала, гладила и содержала в порядке, поэтому амуниция не сильно изнашивалась. Когда внук подрос, разные виды военной одежды заставляли носить и его.

Парадный мундир подполковника авиации висел в шкафу; иногда внук, в поисках конфет, спрятанных бабушкой, наталкивался на него. Мундир был синий, красивый, с планками наград – разноцветными твёрдыми полосками. Один раз мальчику показалось, что в боковом кармане что-то жужжит. Он приложил ладонь к плотному материалу – за ним явно дребезжало – похоже, что-то маленькое и металлическое. Попытался засунуть руку вглубь, но карман оказался зашит. В школе учили: необъяснимых явлений не существует, здесь же было странное; поэтому маленький Седов решил, что ему всё почудилось и тут же потерял интерес к источнику звуков и подрагиваний.

Ордена и медали лежали в тумбочке. Там пенсионер хранил ценное – некоторые документы, тонкий часовой инструмент, небольшие приборы-измерители (множество больших, включая осциллограф, стояло в кладовке). Лупы разного размера, разной кратности и формы. Три набора гирек в массивных коробочках – один ряд, особо мелких, был закрыт стеклянной пластиной; к каждому набору прилагался пинцет. Двое механических весов для взвешивания небольших объёмов сыпучих веществ; несколько патефонных пластинок. У самой стенки, куда не подлезешь, если откроешь тумбочку случайно – картонные фотографии с родственниками, которыми гордиться в то время не стоило. Стеклянные кюветы и тонкие трубки неизвестного назначения, градусники ртутные и спиртовые на разные температурные диапазоны. Несколько пузырьков, закрученных сальными на ощупь, чёрными и коричневыми пробками. В пузырьках – разноцветные порошки. Вообще, неизвестно, чем занимался военный пенсионер. Может быть, искал философский камень – кто-то же должен его искать.