«Удавиться, что ли? – уныло подумала она. – Нет, и удавиться кишка тонка». Ни жить, ни умереть толком не получалось.

Ветер, уже наигравшись золотыми монистами берез, решил поиграть с ее волосами. Да не тут-то было. Волосы были спрятаны под шелковой косынкой, туго стянутой сзади, – ни запутать их, ни разметать. Ветер поблуждал по лицу, на котором словно маска, застыло выражение отчужденности – будто кто-то изнутри с какой-то брезгливой неприязнью отталкивал и это лицо, и это тело. Тогда ветер погладил лоб с двумя параллельными бороздками, что становились глубже, когда она думала, и удалился. Ему хотелось творческих свободных бесчинств – сорвать с кого-нибудь шапку, вырвать из рук пакет с чипсами, забраться под кашне и пощекотать чью-нибудь ключицу прохладными губами. Эта женщина была скучной для ветра. Она только поплотнее запахнула полы серого кардигана и чуть быстрее зашаркала по улице.

Последняя, четвертая химия далась особенно тяжело. Тошнота и слабость начинались с самого утра, ее «водило» по комнате, и ей казалось, что она не может попасть в собственное тело.

– Гуляйте понемногу, – посоветовал вчера врач, отпуская ее. Ей казалось, что он не пытался даже изобразить участие. Наверное, привык уже ко всему. И не различал их. Они приходят, лечатся, борются. Кто-то возвращается потом, с желтоватым лицом и заостренным подбородком. Худые, почти прозрачные тела колышутся при соприкосновении с землей, словно готовясь оттолкнуться от нее и воспарить. Другие, воспарившие, больше уже никогда не придут.

Она кивнула. Все рекомендации она выполняла неукоснительно, но не потому, что хотела жить и боролась за каждую секунду этой жизни, а потому, что привыкла. Привыкла все делать правильно. Как сказали. И еще потому, что ей было все равно – надо же чем-то занять себя. Поэтому ходила в парк и гуляла от скамейки к скамейке. Несколько шагов – остановка, передышка. Ноги как свинцовые, а каждый шаг – достижение. Она валилась на скамейку. Самое сложное – потом встать. Тело хотело растечься прямо здесь и никуда больше не двигаться. Ему казалось, что весь ресурс исчерпан. Но, посидев минут пятнадцать, она усилием штангиста, делающего последний выпад, выкидывала тело вперед и заставляла сделать новый первый шаг. Так они и договаривались: оно капризничало, она применяла железную волю. Иногда упрашивала. Иногда плакала.

Теперь ноги привели ее к автобусной остановке. Кажется, что-то надо было купить в овощном ларьке. Она остановилась, вспоминая. Машинально скользнула глазами по афишам Дворца культуры железнодорожников, где часто давали спектакли приезжие театральные труппы. Знакомые с юности лица, постаревшие и мудрые, словно увещевали с плакатов: «Ничто не вечно, видишь, и мы уже не те. Хотя и молодимся. Хотя и фотошоп».

На одном из плакатов страстная девушка в неестественном, но прекрасном изгибе, опиралась спиной на локоть не менее страстного мужчины, который склонился к ней и почти касался губами ее лица. Всем своим гордым видом он будто объявлял миру: «Посмотрите на настоящего мужчину».

«Приглашаем на уроки аргентинского танго», – большими, алыми, как платье танцовщицы, буквами было написано внизу.

Она неприязненно хмыкнула и отвернулась.

– Готовьтесь, – сказал ей врач напоследок. – Анализы неплохие, еще три химиотерапии, и сможете отдохнуть немного.

Еще три. Это много? Или мало? Как выжить после них? Она стояла у Дворца культуры, а глаза блуждали по яркому плакату с танцовщиками.

– Вот пойду и запишусь! – с вызовом сказала она себе.

– Не пойдешь, ты же трусишка, – снисходительно ответил кто-то внутри. Ей даже показалось, что она увидела маленького человечка, клерка в клетчатом пиджачке. Неужели это снова судья? Преобразился в циничного клерка. Он сидел за маленькой допотопной конторкой и неспешно пил чай, но, когда внутренняя Женщина предложила свое «безумство», он поперхнулся от неожиданности. Однако быстро понял, что его стабильности ничего не угрожает. Да что она сделает?

– Пойду! – еще раз сказала Женщина, нежная, как незабудка, впрочем, уже порядком потрепанная невниманием. – Я хочу танцевать, – с неожиданной силой произнесла она, а Клерк тире Судья снова поперхнулся.

– Да куда тебе! – возмущенно заверещал он. – Ты на себя давно в зеркало смотрела?

В зеркало она смотрела каждое утро. Вглядывалась в ставшее незнакомым осунувшееся лицо, серые глаза, блеклые и полупрозрачные. Темные круги под глазами старили ее еще больше. А пух на голове выглядел жалко и неопрятно, будто кто-то хотел покрасить его белоснежной краской, но ее не хватило.

– Тебе с таким видом только в пещере сидеть!

– В пещере?! – В этот момент поблизости отчетливо раздалось: «Следуй своим желаниям». Она даже оглянулась, чтобы посмотреть, кто ей это шепнул на ухо. Но вокруг никого не было, лишь ветер играл краешком плаката.

– Куплю парик и приду, – пообещала она танцорам.

И пришла.

– А сейчас подумай о своей смерти, – неожиданно велел дон Хуан. – Она на расстоянии вытянутой руки. И в любое мгновенье может похлопать тебя по плечу, так что в действительности у тебя нет времени на вздорные мысли и настроения. Времени на это нет ни у кого из нас.

(Карлос Кастанеда, «Путешествие в Икстлан»)

О своей болезни она узнала почти случайно.

В апреле она заболела гриппом и после выздоровления чувствовала сильную слабость и спазмы в животе. В Интернете прочитала, что симптомы похожи на субатрофический гастрит: боль в желудке, тошнота. Пошла к врачу-гастроэнтерологу в районную поликлинику, и он настоял на полном обследовании: гинеколог, терапевт, анализы крови, УЗИ.

Когда она пришла на УЗИ, ее поразило несоответствие между старым обшарпанным зданием поликлиники, ремонт которой последний раз был сделан в начале восьмидесятых, и новехоньким дорогим аппаратом для диагностики.

Но, чтобы забраться на стол к этому навороченному аппарату, ей пришлось подняться по ступеньке, сделанной из фанерного ящика.

– У нас ремонт, – извиняющимся голосом пробормотала молоденькая врач. – А на все денег не хватает. Вот, оборудование выбили, это же главное, правда?

Катя кивнула и закрыла глаза.

Она буднично думала о предстоящих лекциях в университете и о своих аспирантах. Проклятая тошнота мучила ее и отвлекала от работы, которая была почти всей ее жизнью, особенно в последнее время, после похорон отца и развода с мужем. Но еще больше ее отвлекала странная сонливость и апатия, как будто жизненные силы ее оставили. Она не любила ходить по врачам и делала это в самом крайнем случае, когда становилось совсем невмоготу. Поскорей бы выписали лекарства, и все. Ее не насторожило, даже когда девушка, которая делала УЗИ и долго возила ручкой аппарата по животу и груди, аккуратно поинтересовалась:

– Вам сколько лет?

– Сорок пять.

– Дети есть?

– Есть, двое.

– Замужем?

– Нет…

– Вы на маммографии были в этом году?

– Нет…

Девушка деликатно откашлялась и после паузы сказала:

– Вы знаете, тут мне у вас кое-что не очень нравится, давайте вы еще раз сделаете УЗИ в онкологическом диспансере, хорошо? Я вам направление выпишу к маммологу, запишитесь.

Сознание Кати выхватило слова «мне здесь не очень нравится» и «в онкологическом». Выхватило, но не успело обработать, реакция осталась на уровне животного панического страха.

«В онкологическом, в онкологическом», – застучало в висках, будто пестрый дятел отчеканивал сообщения в ее голове. SOS. Это не гастрит. Глаза ее ничего не видели. Она неловко, как в полусне, сползла с аппарата и принялась механически одеваться. Руки отказывались подчиняться, юбка выскользнула и упала на пол. Катя наклонилась за ней и пошатнулась.

– С вами все в порядке? – девушка-врач участливо поддержала ее за руку.

Катя кивнула, как замороженная. Все происходило будто не с ней. Она словно смотрела страшный фильм, но к ней он не имел никакого отношения.