Все имена вымышлены,

Все совпадения случайны.

Всё остальное – правда.

В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви.

(1-е послание Иоанна 4:18)

Дыхание ее оборвалось.

Екатерине показалось, что внутри лопнула искусственная, прозрачная и плотная, как полиэтилен, пленка, отделяющая ее от источника огня, и теперь он резко вырвался наружу и полыхнул нестерпимым жаром, так что невозможно стало дышать.

Его губы прижались к ее губам, а рука нежно провела по щеке и…

Нет!

Внезапный приступ паники накрыл ее и заставил отбросить его руку, которая уже уверенно скользила от шеи к ключице и ниже, к груди, готовясь вобрать в ладонь ее мягкое полукружие.

Нет! Вдруг, почувствует…Стыд какой…О Господи…

Электрический ток бессвязных мыслей прошил ее насквозь.

Она отпрянула. Но он удержал ее. Уверенно и профессионально. Одна рука поддержала спину, другая от ее резкого движения замерла в замешательстве, коснувшись кончиками пальцев выпирающих острых краев ключицы.

Массивное итальянское зеркало в золоченой раме отразило обнимающуюся пару: широкоплечего молодого мужчину с безупречной осанкой и темными волосами до плеч и хрупкую женщину с короткой стрижкой, которая напряженно отклонилась назад. Если бы зеркало умело говорить, оно рассказало бы, что уже давным-давно никто не стоял обнявшись здесь, в мягком полумраке великолепной прихожей богатого особняка. И светлый паркет из дорогих пород дерева, словно в музее, и кудрявая лепнина на потолке, и бра с кокетливыми завитушками, да и само зеркало почти во всю стену будто замерли в ожидании восхищенного женского вздоха: «О боже, как красиво!»

Дом давно жил без хозяйки, и вся его красота томилась от невостребованности.

Екатерина мельком взглянула в зеркало. Однако вместо восхищения оно отразило

лицо, исказившееся от ужаса и похожее на застывшую японскую маску демона Ханьи. Но в отличие от демона, вечно пылающего страстью и ревностью, Екатерина то горела, то леденела. Она сама не ожидала, что тело так испугается и забьется, как птица, пойманная в силки. Она так долга шла к этому, и вот…

Она всмотрелась в свое отражение. Теплый неяркий свет оберегал ее, сглаживая морщинки лучше любого тонального крема. Она знала, что в полумраке выглядит моложе своих сорока шести. А новое стильное платье в горошек, оттенка какао с молоком удачно скрывало худобу. Из хаоса мыслей выскочило: «Ладно, вроде ничего, не такая уж и старуха». А потом опять нахлынула волна страха и стыда: «Нет…не могу, не могу…»

Она попыталась высвободиться.

– Катя, ну ты что? Не бойся. – Он разомкнул объятья.

Ей казалось, что внутри отчаянно мечется кто-то безумный. В висках застучало.

Бежать, бежать отсюда! Дура! Старая дура, идиотка! Зачем вообще согласилась? Понятно же было с самого начала, что они оба этого хотят. Идиотка! Нет, не понятно было, что вот так, сразу… Ведь говорил же, посидим, кофе попьем, пообщаемся. Ей-то нужно сначала все рассказать! А теперь что? Нет, нет, бежать!

Но, как обычно в минуты опасности, она одеревенела. Ум понимал, что происходит что-то страшное, и пылал обрывками мыслей, но тело словно застыло.

– Пойдем! – Лео взял ее за руку, как делал это каждую неделю в зале танго-клуба, приглашая танцевать.

Его ладонь, теплая и чувственная, передавала послание – доверься. Она знала эти руки – мягкие и в то же время по-мужски сильные, с длинными пальцами. Они, казалось, слышат ее всю. Понимают каждую клеточку и согревают. Всегда. Даже зимой, когда она, прибегая на уроки танго, с усилием, но безуспешно, растирала ледяные ладони, одного его прикосновения было достаточно, чтобы кровь быстрее побежала по венам и руки начинали гореть. Он щедро делился своим огнем. Одно его прикосновение – и перед ней открывается космос.

Из рук лились ощущения нежности и поддержки. Не бойся, не бойся, все хорошо, я с тобой…

Екатерина обмякла и выдохнула. Закрыла глаза.

Ее тело поддалось. Оно уже привыкло доверять этому мужчине: всю осень и зиму два раза в неделю они обнимали друг друга, то нежно, то страстно, околдованные музыкой. Яркой, ритмичной музыкой Д’Арьенцо1 или изысканной музыкой Пьяццолы2.

И ей так захотелось лечь в эти мягкие объятья и плыть, плыть… как на танцполе, под звуки бархатного баритона Альберто Подеста… и не думать, главное – не думать.

Она открыла глаза. Он легонько потянул ее за руку. Коридор с голубыми стенами и белыми колоннами тек, как река, а потом вдруг незаметно закруглился и разлился широким озером салона, откуда открывался вид на кухню.

На потолке сами собой зажглись желтые огоньки, как звезды на небе. Заиграла нежная музыка: гитара на фоне щебечущих птиц.

Лео проводил ее к низкому диванчику с вычурными позолоченными подлокотниками, обитому атласом благородного мятного цвета. Салон был выдержан в стиле «ампир», в золотисто-зеленых тонах. Жена его обожала выставлять напоказ все это великолепие, иногда избыточное и граничащее с безвкусицей.

Дом дышал богатством, изобилием, излишеством. Пышный интерьер давил на Катю, лишал ее воли, усиливал неловкость. В жизни она не видела такой роскоши и поэтому никак не могла представить Лео в этом интерьере. И тем не менее он здесь. Что-то не сходилось.

Она поерзала на краешке дивана, растерянно озираясь и не зная, как начать разговор.

– Это твой дом? – наконец не выдержала она.

Он криво усмехнулся:

– Ну… я тут живу.– И повернулся к бару.

– Сейчас, подожди минутку. – Он достал большую шкатулку из красного дерева и вынул покоившуюся на белой шелковой подушечке бутылку в виде сердца. Она была увенчана хрустальной пробкой. Внутри подрагивала благородная жидкость густого янтарного оттенка.

Лео плеснул немного в широкий коньячный бокал и протянул Екатерине.

– Выпей!

Она с ужасом помотала головой.

– Не буду…

– Пей, не отравишься! – он засмеялся. – Это Дженсен. Столетней выдержки.

И чего она так трясется?! Что не так?

– Не хочу!

– Ка-а-ть! Да расслабься ты!

– Мне нельзя…

И вдруг ее как прорвало: «Мне пора… я домой… извини, мне нельзя… – Она забормотала, не глядя ему в лицо. Вскочила. Полубезумными глазами обвела комнату, выхватывая взглядом золотые подсвечники, изящный круглый стол, стулья на резных ножках…и побежала в прихожую, как будто убегая от цунами.

Он пошел следом.

– Катя, да что происходит? Ну давай просто посидим, поговорим нормально.

– Мне надо идти, – прошептала она.

– Надо, так иди, – сказал он нарочито равнодушно.

Она, словно почувствовав то неуловимое, что подталкивало их обоих к разрушению, которого так хотелось избежать и которому невозможно было сопротивляться, прошептала еще тише:

– Прости…я не могу…не могу.

– Иди. – Он еле сдерживал гнев и непонятную дрожь. И как-то неуклюже подал ей темно-синее пальто. Екатерина все никак не могла попасть в рукав, нервно дергала плечом, боялась, что невзначай коснется Лео. Он отстранился и держал пальто на расстоянии, никак ей не помогая.

Пустыми глазами он смотрел, как она крутанула дверную ручку.

Дверь хлопнула.

Вот и все.

Лео на ватных ногах доплелся до салона, где на малахитовом журнальном столике все еще стояли два пузатых бокала. Он взял оба, чокнулся сам с собой, поднес один к губам. Но внезапно ему стало тошно. Он хотел было напиться, чтобы заглушить переполняющие его противоречивые чувства растерянности, гнева и оскорбленного мужского достоинства. Раньше Лео привычно убегал от переживаний в тот мир, где нет ни проблем, ни решений. Но сейчас что-то его остановило. Нужно разобраться.