А дальше мне приходится напрячься. Под вечер я чувствую себя вымотанной до предела, но успеваю сделать все, что сказал Андрей. И когда отчитываюсь перед тем как уйти домой, чувствую приступ заслуженной гордости, особенно когда замечаю как он одобрительно хмыкает и смотрит на меня если уж не с интересом, то с уважением точно.

Я справилась. Достойно выдержала первый день. И я очень рада.

Единственный минус во всем этом – это новые туфли. Я стерла ноги по самую задницу, и кажется, что на них не осталось ни одного живого места. Но я продолжаю улыбаться. Попрощавшись, легкой походкой выскакиваю из кабинета, и только когда за мной захлопывается дверь, со стоном приваливаюсь к стене.

Дура, я дура. Разве можно на новых шпильках так сразу впрягаться? Бедные мои ноженьки.

Кое-как дохромав до первого этажа, я не выдерживаю и стягиваю туфли с ног. От облегчения аж слезы на глаза наворачиваются.

Хорошо-то как.

А потом оборачиваюсь и вижу Крапивина, который идет следом за мной. Черт.

Вскинув брови, он смотрит на меня, на туфли в моих руках, на мои босые ноги, со стертыми красными, как помидорки пальцами:

– Это что такое?

Я тяжко вздыхаю:

– Производственная травма, – и видя, как он хмурится, поспешно добавляю, – ногу натерла. То есть ноги. Обе. Напрочь. До костей.

Все, меня не остановить

– Просто в хлам.

– Что помешало надеть нормальную обувь, а не вот это вот? – кивает на шпильки.

– Недостаток ума и желание вам понравится, – признаюсь, как есть, и развожу руками, – обещаю, завтра буду в кроссовках.

– Идемте, – снова кивком зовет за собой.

Мы выходим на улицу, и я покорно тащусь за ним к серой, блестящей машине.

Андрейка

Мне кто-нибудь может объяснить, что я творю? Где в моих действиях здравое звено, или хотя бы намек на него. Ну или отблеск какой-нибудь. Что угодно. Потому что я вот ни черта понять не могу.

Ладно, когда застукал Верочку в компании четырех обалдуев, двое из которых готовы чпокать все, что подвернется, а другие двое дочпокивать то, что осталось после первых, у меня забрало упало. Кажется, даже хвост дымиться начал, когда увидел, как она смеется, а эти индюки сидят вокруг нее, надутые от гордости и у каждого во взгляде, если уж не предложение, то жадный интерес точно.

Ладно, они! Хрен с ними. А вот она не обнаглела? Собралась замуж за моего брата, вся такая умница, скромница и красавица, а сама, как та блондинка в известном порно-меме, которая сидит на диванчике, а вокруг нее четыре темных бугая с копьями наперевес.

Это как понимать? Я кипел от возмущения и едва сдержался, чтобы волоком не утащить ее к себе. Посадить под замок и не выпускать, чтобы ни с кем не смела кокетничать кроме…кроме моего брата.

В общем, приступ собственничества я оправдал тем, что переживаю за Матвея, счастья ему желаю… Так и бы надавал ему по морде. Аж кулаки чешутся.

А вот с остальным, что делать?

Почему, когда Вера вышла из приемной, я вместо того, чтобы доделать оставшиеся мелочи, все побросал и пошел следом. Даже не просто пошел, а побежал, боясь, что она улизнет и растворится в толпе.

К счастью, не улизнула. Стояла в входа. Босая. Расстроенная. И весь налет стервозности слетел.

А у меня защемило. То ли в сердце, то ли в голове, то ли где-то пониже пояса. Потому что, во-первых, мне категорически не понравилось видеть ее грустной, а во-вторых, глядя на ее ноги, я очень четко представил то, как прекрасно они будут смотреться на моих плечах.

Представил и ужаснулся.

Это невеста брата! Та, которую он выбрал из миллионов других женщин! Какие плечи? Какие ноги? Что это вообще за бред.

Я не знаю, что творится у меня в голове, решаю, что надо держаться от нее подальше…и уже через минуту веду ее к машине, чтобы отвезти домой.

Долбоеб? Однозначно! Просто сказочный!

Плюхаюсь за руль, а она забирается на соседнее сиденье и пристегивается. Ремень проходит аккурат между грудями, натягивая ткань. Пиджак чуть сползает на бок, и прежде, чем она его поправляет, я успеваю заметить, как под тонкой майкой явно проступают острые вишенки сосков.

Член бодро дергается в штанах.

Отрублю, нахер. И в окно выброшу.

– Куда едем? – спрашиваю совсем неприветливо.

Я в принципе чувак дружелюбный, и могу найти общий язык с кем угодно, но рядом с Верочкой меня жутко кроет, и я включаю сурового тирана. Потому что если не сделаю этого, то превращусь в тупого мальчика-Андрюшку, капающего слюной на прелести Матвейкиной невесты.

– Тимирязева, двадцать семь, – произносит она и, блаженно прикрыв глаза, откидывается на спинку, – Боже, как хорошо.

Шевелит покрасневшими пальцами, а у меня кадык нервно вверх-вниз елозит.

Она издевается надо мной что ли? Специально провоцирует?

Быстрый взгляд на ее физиономию, убеждает меня, что никаких провокаций нет. Вера просто кайфует оттого, что сидит босая в моей машине.

Я кажется тоже от этого кайфую. И бешусь.

Резко дергаю рычаг передач и стартую с места так, будто никогда до этого за рулем не сидел. Дергаюсь, глохну, снова дергаюсь, и только с третьей попытки трогаюсь с места.

Вера, приоткрыв один глаз, наблюдает за мной. Я чувствую ее взгляд на своей физиономии. Он обжигает.

Мы едем через весь город и молчим. Я кручу баранку, вцепившись в нее обеими руками, как старый пердун-грибник, а Верочка смотрит в окно и качает головой в такт музыке, льющейся из динамиков.

– И когда у вас свадьба? – спрашиваю так внезапно, что сам от этого офигеваю.

– Разве Мет не сказал? – оборачивается ко мне.

Наверное говорил, но я все забыл. Потому что у меня размягчение мозга и отлив крови к другой голове.

– Первого сентября.

Тотчас в уме прикидываю – чуть меньше двух месяцев – и почему-то злюсь.

– Вы не поторопились?

Боже, зачем я это спрашиваю? Пристрелите меня кто-нибудь.

– У нас любовь, – мечтательно улыбается Вера, – жить друг без друга не можем. Не знаю, как до сентября дотерпеть.

Я только скриплю зубами и рулю дальше.

Любовь у них. Голубки. Хреновы.

Где-то на середине пути начинается дождь, который за считанные минуты переходит в зверский ливень. Я почему-то думаю о том, как Вера будет прыгать по грязи своими стертыми ногами и переживаю об этом. Настолько, что готов предложить свои кроссовки.

– Ну и погодка, – ворчит она, когда останавливаемся возле подъезда. Медленно, явно через силу натягивает туфли и шипит от боли, а потом обреченно стонет, – еще и лифт не работает.

– Какой у тебя этаж?

Какая мне на фиг разница какой у нее этаж? Надо высаживать и бежать прочь, чтобы из головы выветрилась вся дурь.

– Да невысоко. Третий. Я обычно пешком поднимаюсь, но сегодня это будет еще то мучение.

И что делаю я? Молча глушу двигатель, вытаскиваю ключ зажигания и выползаю на улицу. Дождь лупит изо всей дури, моментально промачивая насквозь, вода застилает глаза и просачивается в кроссовки.

Я обхожу машину, распахиваю дверь пассажира и молча беру Веру на руки. Она по инерции обхватывает мою шею и удивленно хлопает огромными глазищами.

Что смотришь? Я сам в шоке.

– Андрей Валентинович…

– Тихо, – цежу сквозь зубы и несу ее к подъезду. Она легкая и теплая. И охрененно пахнет. И вообще…

Я уже говорил, что я – долбоеб?

– Можно меня поставить, пожалуйста, – хрипло просит Вера, когда я торможу возле ее двери.

Хочется сказать «нет», но я все-таки ставлю ее.

Она зарывается в сумку, в поисках ключей и не забывает при этом подозрительно посматривать на меня. Наверное думает, что я идиот. И я с ней в принципе согласен.

Наконец, ключи найдены. У Веры почему-то дрожат руки, когда она пытается попасть ими в дверную скважину. Я не хочу думать об этом. Я хочу просто уйти.

Но вместо этого топчусь у нее за спиной и жду. Чего? Кто ж его знает.