– Але, проснись, я уже говорил. Чтобы мама сильно не наседала, примешь удар на себя. Будешь отвлекать внимание от Верочки.

Верочка… Придушил бы…

– Мет, послушай…

– Все не бухти. Отказ не принимается. Да завтра, – отвратительно бодро бросает он и отключается.

– Черт, – я прижимаю погасший телефон ко лбу, – черт.

Я сдохну на этом обеде.

Отшвырнув мобильник на кровать, я ползу в душ, надеясь, что удастся смыть это наваждение. А ведь еще сегодня целый день надо будет рядом с Веркой продержаться.

К счастью, судьба решает дать мне небольшой перерыв. Около десяти звонят из земельного комитета и просят подъехать, чтобы уточнить ряд вопросов по последнему проекту, который наша контора делала для них. Я хватаюсь за эту возможность руками и ногами. Даю своей отвратительно бодрой и красивой подчиненной целый ворох указаний, который должно хватить на весь день, и с чистой совестью сбегаю, зная, что обратно сегодня уже не вернусь.

Каждый поход в комитет на «пару вопросов» неизменно выливается в многочасовую нервотрепку. Сначала ждешь у дверей, пока освободятся и соизволят тебя принять, потом еще раз чуть ли не с самого начала пересказываешь основную концепцию, потом кто-нибудь упивающийся своей значимостью будет сидеть с суровым лицом и всеми силами изображать глубокую задумчивость, а когда разродится речью, то там будет сплошная ересь. В общем, это надолго.

В итоге так и получается, что домой я приползаю почти в девять вечера. Уставший, злой, голодный и меньше всего мне хочется тратить субботу на посиделки со сладкой парочкой в присутствии родителей.

А Мет будто чувствует мом состояние и присылает короткое «Напоминаю. Завтра в два». Пишу ему, что не приду, но сообщение так и не отправляю. Стираю.

Приду. Куда я денусь.

К дому родителей я приезжаю на полчаса раньше. Просто скучно было сидеть дома, никакого достойного занятия я себе придумать не смог, поэтому собрался и поехал.

Мать открывает мне дверь и на ее губах тотчас расцветает улыбка.

– Привет, ма, – целую ее в щеку, – отлично выглядишь.

– Спасибо, дорогой. Ты тоже красавец. Просто загляденье, а не жених.

Начина-а-ается.

– Кто там? – раздается голос из глубины дома.

– Андрейка пришел.

– О, Андрейка, усы побрейка, – отец выходит к нам, вытирая руки о клетчатое полотенце. Он любит готовить, и у плиты его можно увидеть гораздо чаще, чем мать, – а что это ты так вырядился, как на свадьбу?

На мне просто светлые джинсы и белая рубаха навыпуск, с расстегнутыми верхними пуговицами. Но, блин, я реально собирался сегодня с особой тщательностью, даже не отдавая себе в этом отчета. Понял это, когда третью рубашку сменил, крутясь перед зеркалом. Именно поэтому после слов бати у меня начинает калить кончики ушей.

– Валь, – мама смотрит на него с мягким укором. Но он тот еще любитель потроллить, поэтому продолжает:

– Чем же мы обязаны появлению блудного сына?

– Почему блудного? – ворчу я, пожимая его медвежью лапу, – между прочим, я у вас был…был…

Он снисходительно наблюдает за моими потугами, потом подсказывает:

– В начале лета.

– Да!

– Почти два месяца прошло.

– Я работаю много.

– Идем уже, работяга, – мама берет меня под локоть и тянет на кухню, – скоро ребятки подъедут. Матвей сказал, что Верочка с тобой теперь работает?

Черт. Почему я раньше не подумал о том, что если припрусь раньше, то придется отдуваться и удовлетворять мамкино любопытство относительно будущей невестки.

Она усаживает меня за стол, садится напротив и с жадно горящими глазами ждет увлекательного рассказа. Отец отсвечивает у нее за спиной и явно тоже не против послушать про Верочку, а я не готов про нее говорить. Потому что сегодня полночи вместо того, чтобы спать, опять думал о ней.

– Работает, – скупо киваю.

– Матвей говорит, что она умница, красавица, скромница. Да?

Мама смотрит на меня с такой надеждой, что мне неудобно говорить, что на самом деле Верка та еще оторва. И если ей на пути встретится маньяк-трясун, то она запросто загонит его в угол, выпорет крапивой и по возможности запинает. Так что:

– Да. Именно такая.

– Ну и как она тебе? Понравилась? Хорошенька? В твоем вкусе?

Боже, мама… Как ты умудряешься задавать такие вопросы, что они наотмашь бьют по болевым точкам.

– Совершенно нет, – категорично качаю головой, – не понравилась.

У нее разочарованно вытягивается лицо.

– Что, совсем-совсем не понравилась? А мы думали, что…

– Мам, я ее знаю, всего пять дней. Выводы делать не могу. Работает хорошо, старается. Но главное, чтобы Матвею нравилось – все остальное неважно.

– Ты прав, – немного расстроенно соглашается она.

– Да не переживай ты так. Сейчас приедут и сама все увидишь, – ободряюще сжимаю ее ладонь.

– Уже едут, – внезапно выдает отец и у меня сердце ухает куда-то под коленки. Дергаюсь. Мать, до сих пор сжимающая мою руку, удивленно поднимает брови:

– Ты чего?

– Испугался, – вру.

– Эх ты ж надо, пугливый какой, – хмыкает батя, – идем встречать.

Родители идут первыми, а я ползу следом, нога за ногу, словно секундная отсрочка может меня спасти.

Выхожу на крыльцо, как раз в тот момент, когда Мет выскакивает из тачки, оббегает ее спереди и распахивает пассажирскую дверь, помогая Вере выбраться из салона.

На ней сегодня легкий голубой сарафан в пол, без лямок. Я зависаю на открытых плечах и на собранном мелкими складками верхе выреза, держащегося на груди.

Приваливаюсь плечом к косяку и, с трудом глотая, смотрю, как она смущенно, но в тоже время с обожанием улыбается Мету, а он обнимает ее за плечи, притягивает к себе и по-хозяйски целует в висок.

Мне хана.

Верочка

– Ты готова? – спрашивает Матвей, когда мы заруливаем во двор уютного двухэтажного коттеджа.

– А ты? – возвращаю вопрос.

– Понятия не имею, – смеется он, – я никогда в жизни не приводил девушек знакомиться с родителями. Вообще не представляю, как это делается. Так что считай, у меня сегодня первый раз. Девственно практически лишаюсь.

– То же мне, девственник нашелся, – улыбаюсь в ответ, – у тебя столько девок было, что и не сосчитаешь.

– Не преувеличивай.

– Кстати, сколько? – мне внезапно становится интересно, – десять? Двадцать?

Серые глаза возмущенно сверкают:

– Вообще-то сто двадцать семь!

– Эх ты ж еп…– присвистываю, – у тебя, наверное, дрын под самый корень уже стесался.

– Все в порядке с моим дрыном, – ворчит он, – показать?

– А давай!

– Верка! Заканчивай меня драконить! Мы вообще-то приехали с семьей знакомиться. И я им тебя описал исключительно как возвышенную тонкую натуру, которая носит с собой томик Есенина и падает в обморок, стоит только услышать матерное слово.

Я чешу кончик носа:

– Начет Есенина ты, конечно, погорячился. Да и с обмороками у меня не очень.

– Ничего не знаю. У нас уговор.

– Да помню я.

– Если ты меня подведешь и разболтаешь – я с тобой перестану разговаривать. Я тебе, так сказать, самое ценное доверил!

– Не переживай. Не подведу.

– Клянешься? – выставляет вперед мизинец.

– Клянусь, – торжественно произношу, хватаясь за его палец своим. Это так нелепо, что давлюсь хохотом.

– Все, хватит ржать. Пора. Все в сборе. Вон Андрюха тоже приехал.

У меня колет где-то в районе копчика. Я не знаю почему, но смущаюсь. Перевожу быстрый взгляд туда, куда кивком указывает Мет и, увидев его братца, тут же отворачиваюсь. Потому что колет второй раз, уже повыше, на уровне пупка.

– Все. Идем.

– Не забудь меня поцеловать, – флегматично улыбаюсь своему женишку.

У него на лице крайняя степень замешательства:

– В смысле?

– Ты жених или как? Без французского обойдемся, дабы не нервировать родителей и младшего братика плохому не учить, а вот нежненько поцеловаться придется. Губы трубочкой сложил и чмокаешь.