— Мам, чему ты так удивилась? — расстроено спросила Олюк.

— Как-то вдруг все это… Уж больно неожиданно… — растерянно ответила мать. — Ну что же, это вовсе неплохо. Замуж вышла — надо и ребеночка иметь… Только ты теперь жалей себя… Ты Петру-то сказала?

— Нет еще…

— Что же ты тянешь? Скажи… И мать его знать должна…

Они встали из-за стола и продолжили уборку. Потом мать оставила Олюк одну, сама ушла на работу. Она работает в медпункте техничкой. Быстро управившись там, снова прибежала домой. Пока ее не было, проснулись дети, увидели старшую сестру, обрадовались, затормошили, принялись расспрашивать ее обо всем. Двое старших быстро перекусили и ушли на работу. Олюк даже словом не успела перемолвиться с ними. Зато от младшей сестренки покоя не было — за подол цепляется, заставляет играть с ней. Дай ей это, подай то, каких гостинцев принесла, а что у тебя в кармане? Любопытная, как сорока, все-то знать хочет, прилипчивая, как репей. А самый маленький братик лежал в люльке, раскинув ножки. Хоть он и спал до сих пор, Олюк его разбудила, взяла на руки, зацеловала, представилось ей, будто своего ребеночка она нянчит.

До обеда они с матерью стирали, на задворках сено сгребали, огород поливали, подметали двор.

И не заметила Олюк, как подошло время прощаться. Мать в сумку гостинцев положила, повесила на руль.

— Когда снова приедешь, доченька? — спросила напоследок она.

— Не знаю. Как будет свободное время… — Олюк села на велосипед, оттолкнулась. Не обернется, не махнет рукой, боится упасть.

Время к вечеру, а солнце печет по-прежнему, жара не спала. Олюк проезжает мимо рощицы, сворачивает в прохладный лес. Там и воздух чище, и солнце не так сильно палит, можно вздохнуть полной грудью. Выехала Олюк на полевую дорогу, обгоняя ее, мчатся машины: в поле, на ток — возят зерно, одни — навстречу, другие — обгоняя Олюк.

Жарко, взмокла Олюк, на зубах пыль, пить хочется.

Наконец добралась она до дому. Сразу же схватилась за самовар, выпить горячего чаю; в самоваре — ни капли воды. Схватилась за ведро — тоже пусто. И свекровь, и Петр на работе. За водой надо идти к соседям во двор — там колодец. А в горле совсем сухо, язык прилип к нёбу и ни капли слюны, чтобы смочить его.

Олюк спустилась в погреб, принесла оттуда горшок с утренним молоком. Налила кружку, с наслаждением выпила. Еще и еще. Пила до ломоты в зубах.

— Хорошо-то как стало, — радостно вздохнула Олюк.

После этого она не торопясь сходила за водой, поставила самовар. Скоро и Петр, и свекровь с работы вернутся.

Решила Олюк, пока она одна в доме, прибраться немного. Наклонилась с полу веник поднять, и голова вдруг закружилась. Но Олюк на такую мелочь не обратила внимание. Продолжала работать. А голова все кружится, и в озноб кинуло. Тогда она, не раздеваясь, прилегла на постель. «Наверное, устала, — подумала Олюк. — Отдохну чуть-чуть».

Вернулась с работы Сидориха и видит: сноха спит, самовар клокочет, словно готов взорваться. На полу вокруг самовара мокро, кипяток хлещет через край, стекает ручейком в подпол.

Сидориха сняла трубу, подставила под кран ковшик, потом подошла к постели и внимательно посмотрела на сноху.

Почувствовав рядом человека, Олюк открыла глаза и, узнав свекровь, попыталась улыбнуться — улыбка вышла виноватой.

— Устала с дороги, — стала оправдываться Олюк. — Прилегла на минутку и не заметила, как уснула.

— Отдохни, отдохни, коли устала. Я и сама управлюсь, — ласково ответила Сидориха, пристально разглядывая потухшие глаза, невеселое лицо Олюк. — Как не устать? Покрути-ка педали столько километров, да еще по такой жаре.

— Мама, а скотину еще не пригнали?

— По дороге слышала, гонят.

— Надо встать, чтобы Милка не ждала.

— Олюк, да ты лежи, лежи, разве трудно корову подоить? Я сама все сделаю, а то все ты да ты… Один раз и я могу, руки не отвалятся… Вид твой мне что-то не нравится — побелела вся. Лежала бы ты лучше, отдыхала… — попыталась удержать Сидориха сноху.

— Это от усталости… Встану все-таки… — Олюк через силу встала, вышла в сени, сняла с гвоздя подойник и, держась за стену, спустилась вниз. Осталось ступить два раза — снова закружилась у нее голова, ноги стали непослушными, руки бессильно скользнули по стене, подойник с грохотом откатился в сторону.

Услышав грохот, Сидориха выбежала во двор, увидела сноху, лежащую на ступеньках.

— Ой, доченька! Что с тобой, милая? — Сидориха, взмахнув руками, спустилась с крыльца, наклонилась над снохой.

— Совсем не могу… Мама, не ругай меня. Сама не понимаю, что со мной, — еле слышно проговорила Олюк.

— Отчего же это так? Может, на солнце долго была… — недоумевала свекровь. — Пойдем в избу. Ляжешь, отдохнешь. Приготовлю тебе чай с малиновым вареньем. Выпьешь — полегчает.

— Я лучше в сенях под полог лягу. В избе жарко…

Сидориха помогла снохе раздеться, сняла с нее ботинки, платье, подняла полог, укутала ее одеялом. Вынесла ей из избы горячего чая с вареньем, придвинула к постели табуретку, осторожно сказала:

— Сношенька… Может, чайку попьешь? — пригляделась, а та уже спит.

Вернулся с работы Петр, мать говорит ему:

— Олюк твоя заболела.

— Как это заболела? — удивился Петр. — Что случилось?

— Не знаю… Пришла с работы, вижу, Олюк совсем ослабла. А почему и отчего — не знаю.

Петр вышел к жене, присел рядом, прислушался к ее тяжелому дыханию. Мать позвала сына вечерять, так он даже не обернулся, только рукой махнул, не мешай, мол, иди.

Не дождавшись, когда проснется Олюк, Петр тихо встал, умылся и, наскоро поев, опять сел рядом с женой.

Вдруг Олюк вздрогнула, протянув руку, позвала мужа:

— Петр… Пе-етр…

— Что, Олюк? Я здесь, рядом, — быстро ответил он.

— Петр, иди ко мне… — Олюк потянула мужа за рукав.

Петр лег рядом, бережно обнял жену. Олюк вся мокрая, хоть выжимай, голова горячая, как уголья.

Олюк ненадолго успокоилась. Только дышит тяжело — не-можется ей.

«Что же с ней такое? Почему вдруг так, ни с того, ни с сего?» — волновался Петр. И не высказать, как он за жену испугался. Если б мог, половину болезни на себя взял, да нет, что там — всю боль, которая ей не дает спокойно вздохнуть. Но ведь это невозможно.

— Кто ты? — вдруг вздрогнула Олюк.

— Это я, Петр, — ласково ответил он. — Не бойся.

Олюк узнала мужа, повернулась к нему, обняла за шею. Обдавая Петра горячим дыханием, проговорила:

— Петр, ты не уходи… Побудь рядом.

— Хорошо, хорошо, куда же я уйду… Так что же все-таки случилось? Ты вся горишь. Может, в больницу тебя надо?..

— Ой, нет, не надо, — перебила его Олюк. — Не хочу, не поеду. Я завтра же встану.

Олюк верила, что завтра непременно поправится. А в больницу? Нет, нет!.. В больницу она не поедет ни за что. Все ведь нормально. Такая молодая, здоровая женщина, да не может встать на ноги? Вот подождите: завтра она снова побежит на работу…

Всю ночь у Олюк был жар, но она постоянно жаловалась, что ей холодно.

Назавтра Олюк не поправилась.

Утром Петр посадил жену на попутную машину и отвез ее в больницу, что в пяти километрах от деревни.

По дороге Олюк сказала мужу, только теперь вспомнив, отчего она заболела:

— Я, когда от матери-то вчера приехала, молока холодного из погреба выпила. Ты не ругай меня…

Сказала и успокоилась. Потом встрепенулась, притянула Петра за шею и шепнула ему на ухо:

— Петр, а я ведь беременная… Под сердцем у меня твой ребенок…

На другой день, когда выглянуло солнце, она скончалась в больнице.

Как с солнцем начинается новый день, так и Олюк только начинала жить. Начала, да закончила не вовремя.

* * *

Петр чуть не сошел с ума. Пролежал плашмя двое суток. Перед глазами — Олюк с ребенком на руках. Младенец смеется, а Олюк тихо и радостно улыбается. С самого дня свадьбы Петр мечтал о ребенке. И до вчерашнего дня он только и ждал, когда же жена скажет, что беременна. И дождался-таки. Только ребенка она с собой в могилу унесла.