Как птицы после тесной клетки почуявшие волю, долго еще не угомонятся марийцы на речном берегу. Но за всем этим весельем и дело как-то само собой делается. Глядь, уже выкошено место для табора, убрана трава, утоптан лужок поровнее и уже пляшут на нем вовсю под гармошку. А потом начинается самое интересное. Два мужика поздоровее незаметно, бочком, поодиночке, подкрадутся к какой-нибудь бабе, стоящей ближе всех к воде, схватят неожиданно за руки и ноги и с единого замаха зашвырнут ее в воду подальше. И хоть сердись она, хоть караул кричи — не вырвешься. Таков уж обычай: первый день сенокоса начинается с купанья. И не успеет баба крикнуть, не успеет рассердиться, ничего не успеет, даже подумать, что надо бы испугаться, как уже летит, размахивая руками и ногами и путаясь в одежде. Еще не опомнившись, выскакивает как пробка на поверхность воды, бьет руками, вытаращив глаза и раскрыв рот, кричит, захлебывается, бестолково гребет куда попало, подминая надувшиеся пузырем юбки.
А на берегу все заразительно хохочут. Другие бабы, не успев вдоволь насмеяться, уже сами летят от сильного толчка сзади вслед за первой, визжат, испуганно кричат, смеются. Ни одна не останется сухой. Через несколько минут на берегу остаются лишь две-три, не больше, которые увертываются, отбегают й громче всех кричат: «Ой, не хочу! Ой, не буду!» Они лишь прикидываются, что желают остаться сухими, а на самом деле только и мечтают, чтоб за ними побегали, чтоб поймали, да не кто-то, а тот, чьи объятья желаннее. И бежит такая, делая вид, что страшно боится воды, бежит и призывно хохочет, незаметно отступая к кустам, куда в конце концов и юркнет. Конечно, охотники словить ее всегда найдутся. Тем более, что убегавшей сказывается всегда или разбитная девка, которой уже все в жизни известно, или молодая вдовица, или разведенная, к тому же, как правило, ядреная, красивая, бойкая. И бегут трое-четверо мужиков, окружают кусты, ловят, хватая за что попало и даже стараясь так ухватить, а потом несут в охапке, как ягненка, окунают в воду до полного ее изнеможения, приговаривая — Ну, будешь еще говорить «не буду»? — имея в виду пословицу, что тот, кто говорит не буду, съест колбасу с локоть.
— Ой, не буду, не буду! — визжит та.
— A-а, так ты снова за свое, снова «не буду»? — и опять окунают, до тех пор, пока она не обмякнет вконец. Только тогда вынесут на берег и бережно положат на траву, поскольку у самой у нее уже совсем не остается сил.
А потом уже все, по своей охоте, прыгают в воду. И не надо никого бросать, не надо уговаривать. Разве можно оставаться сухим, коль ты приехал на сенокос, коль пред тобой течет, струится мягкая-мягкая вода Кокшаги?!
Вольная воля на сенокосе. Все условности рушатся, все табу забыты. Что в деревне нельзя ни в коем разе, то здесь можно. Да разве глянет когда мужняя жена, даже мельком, на чужого мужчину? А здесь и толкнет, и обрызнет его, и даже если схватит под водой за ноги иль ласковое слово скажет — никому это не покажется странным. И муж не рассердится, не приревнует. Что ж ее одергивать, пусть почувствует себя молодой, красивой, приятной всем, как в девичестве. Пусть взволнует свою кровь. От этого себе же польза — еще сильнее любить будет, еще пуще ласкать. Ведь на сенокосе и любят не так, как в деревне, в мягкой супружеской постели. На сенокосе все необычно. Люди будто объединяются в одну большую семью, в род, какими жили их предки, превращаются друг для друга в братьев и сестер, сватов и сватий, зятьев и невесток. В семье всякое бывает, но никто никогда плохого ни себе, ни другим не сделает. Так что ж тогда ревновать, обижаться?!
Но если замужние женщины позволяют себе только поиграть с чужими мужьями, не более, то мужики, и женатые, и холостые, словом, почта все, поглядывают на вдовиц и разведенных совсем с другим интересом. И подмигивают, и говорят с намеком, и хохочут с вызовом. А уж коль выпадет подходящее место и время — своего не упустят: и тискают как хотят, и целоваться лезут… А те и рады, что наступило такое время. Только не многим из них доводится отведать вкус мимолетных поцелуев, тайные жаркие объятия, быстрые, нетерпеливые из-за опаски, что вот-вот кто-то спугнет, помешает — ведь женщины охраняют своих мужей как зеницу ока, ни на минуту не выпуская из поля зрения. Да и кому хочется отдавать свое чужому? И не случится ли такого, что отдашь на минутку, а возьмут на всю жизнь?..
После купанья принимаются ставить шалаши. Делают их основательно, чтоб простояли все лето. Ведь после колхозного свои сенокос придет. У едкого ската размещают посуду: ложки, кружки, тарелки… С другой стороны — одежду, смену белья. А посередке — мягкую постель из свежего сена. Сено накрывают простыней, вешают полог от комаров и мошек. Когда начнется косьба, некогда будет разводить костер, чтоб отпугивать их. Время нужно будет для отдыха. Продукты в шалашах не держат, разве только огородную зелень, кое-какие овощи, квас или кислое молоко. Пищей косцов обеспечивает колхоз. Перед началом сенокоса режут быка и двух овечек. Хлеб, картошка, соль — тоже колхозные. Всего вдоволь. Ведь у воды, да на свежем воздухе, да при такой работе аппетит бывает зверский. Так что ешь, пей, но и в деле покажи себя!
Покончив с шалашами и поев, все ложатся в тень отдыхать. Лежа, долго и обстоятельно разговаривают: вспоминают прошлогодний и позапрошлогодней сенокосы, какая была трава, кто сколько скосил, кого первого бросили в воду; вспоминают все интересные моменты, разные случаи, а они всегда бывают, ни один сенокос не обходится без них; гадают, когда будут делить покосы на членов артели, где, по скольку, много ли можно получить сена с таких-то и таких-то участков и сколько в связи с этим оставлять живности на зиму, не помешают ли дожди и прочее, и прочее… И если взрослые отдыхают, то пацаны, все до единого, давно уж похватав удочки, разбежались в разные стороны по берегу и сидят где-то молчком, ловят рыбу.
День клонится к вечеру, жара спадает, и трава тяжелеет, набирает влагу. И вот уже косцы, не сговариваясь, выходят по одному из шалашей, не спеша берут на плечо косы и идут к началу загона. Постоят немного, поговорят, а когда наберется их человек тридцать-сорок — подтолкнут кого-то одного: «А ну, Микал, начинай». Обычно подбирают человека легкого на руку, сильного, сноровистого — от него все зависит: и темп, и прямизна, и удача. А в приметы марийцы сильно верят. И пойдут за ним шаг в шаг, сдерживая себя, приспосабливаясь к заданному темпу. Сил еще много — девать некуда, коса острая, а главное — руки, душа так и просятся, так и тянут. Но нельзя им доверять, лучше довериться тому, кто идет первым. Глянешь немного погодя, и кажется, будто не двигаются косцы, стоят на месте, только плечи их играют: никто не отстал, никто вперед не вырвался, будто гуси опустились на зеленый луг и идут цепочкой: белые рубахи, белые платки… И переговариваются: вжжик-вжжик, вжжик-вжжик. Только изредка остановится кто-то и выступит с сольной партией, затачивая косу: чужик-чижык, чужик-чижык…
Покосят, помахают и возвращаются к шалашам. На сегодня хватит. Чуть-чуть размялись, дали поиграть мышцам, настроились на работу, проверили косы, сноровку.
Поужинают косцы, попьют чайку и сразу ложатся спать. Больше не слышно веселых голосов, шуток, смеха — не будет их слышно до конца сенокоса. Ребятишки это знают и не тревожат взрослых своей возней. Сенокос — это не праздничное застолье, не гулянье под гармонь. Сенокос — это сено, а значит и скотина: корова, овца, коза. Будет живность — будет и мясо, молоко, ребятишки будут сыты и здоровы. Сенокос — это жизнь для крестьянина.
Такой была Кокшага в далеком моем детстве. Такой я помню ее и буду помнить всю жизнь. Люблю ее, как дорогого и близкого человека, умного, верного, доброжелательного. Здесь, на ее берегах, в маленькой деревушке Ятман, я родился, здесь бегал в детстве, отсюда торил дорогу в жизнь. И всегда ты, Кокшага, была со мной.
Многое повидал, многое узнал, многое понял к сорока годам, учась, работая, служа в армии, путешествуя. И вот вернулся к тебе, в родное гнездо. Воды твои по-прежнему все бегут и бегут вперед, не возвращаясь вспять. А я вернулся к истокам. И увидел тебя. Ты все здесь же. Всегда со мной. Протяну руку — не достану, а взором — всегда. В душе моей ты, любимая: синей тесьмой по зеленому полю…
