2
Начала сенокоса Лавруш как-то не заметил. И немудрено: мотается по совхозу с одной фермы на другую, кровь берет у скотины на анализ, уколы делает, документацию оформляет. Свиней вот начали сдавать на мясокомбинат… То там его мотоцикл мелькнет, то здесь протарахтит — весь день на колесах. Да и у рабочих совхоза скотина имеется. Приглашают баранчиков, поросят облегчить, справку выписать, черный зуб вырвать. Как не пойдешь, как не уважишь?! Лавруш безотказный, слова поперек никому не скажет, вот и пользуются этим.
Молодой он еще, сил много. Бывает, и пообедать забудет — и ничего, бегает. К вечеру язык на плечо. Присядет где-нибудь на ферме в укромном уголке, прислонится к стенке и сразу будто в яму какую провалится. Вздремнет полчасика — и снова бодр, будто всю ночь спал без сновидений. Опять на мотоцикл и мчится туда, где, как уже чувствует, его ждут не дождутся, а то и ругают почем зря. Бывает так, что понадобится срочно директору, Сергею Семеновичу, или главному зоотехнику — и найти не могут. Звонят на одну ферму — там отвечают, что только-только уехал. Звонят на другую — еще не приехал. А его как раз в это время знакомый мариец из соседней деревни на дороге подкараулил — свинью ему срочно приспичило везти на базар и нужна справка от ветеринара, что животное здорово. Вот тогда уж влетит от директора за опоздание, за то, что «шляется черт знает где»… А что поделаешь, терпи, казак. Сам виноват — не доложился. Единственный ветеринар на огромный совхоз. Вообще-то есть и другой — старший. Но она ушла в декретный отпуск и укатила к своей матушке. Обещали практиканта прислать, а его все нет и нет…
На сей раз Лавруш прикатил домой с твердым намерением поесть основательно, не спеша, без нервотрепки. Сколько же можно в самом деле всухомятку перебиваться?! Пока мать подогревала суп на газовой плите, варила яйца всмятку, достала творог и простоквашу, принесла с огорода свежих огурчиков, он все сидел, вытянув ноги, — отдыхал. И одновременно наблюдал за матерью: как она ходит туда-сюда, как суетится старчески бестолково, как старается ему угодить. И вдруг неожиданно понял — да она же совсем старуха! И где же были его глаза раньше?! Ввалившиеся щеки, потускневший взгляд, седые редкие волосы. Лишь нос торчит на широком морщинистом лице, да и тот как-то уныло поглядывает вниз. И руки у нее дрожат, сухие, костлявые, перевитые узлами голубых вен. И одежда… Все тот же коричневатый платок на голове, такого же цвета обвислый мужской пиджак с подвернутыми рукавами, неопределенного фасона платье. Да ведь он же, помнится, дарил ей что-то из одежды. Где ж все это? Скупой стала к старости или вообще все старики такие? Годы, годы… И чувствует себя, наверное, неважно. А ведь он до сих пор не слышал ни одной ее жалобы, не замечал, чтоб болела, лежала в постели, не слышал охов и ахов. Может, и болеет, но терпит — переносит все на ногах? Вероятно, все матери такие. Не о себе думают — о детях. Не своей жизнью живут — жизнью своих детей.
Сестра Лавруша вышла замуж в соседний район, брат тоже отделился, живет в поселке, на центральной усадьбе. Ему дали хорошую квартиру со всеми удобствами, семья-то у него большая. И остался Лавруш с матерью в старой деревянной избе. Говорят, деревню Ятман должны снести, неперспективная она. Вот уж и люди не селятся здесь больше, норовят перебраться в поселок. Да, к слову сказать, и мало сейчас охотников рубить избу, когда можно без всяких хлопот переселиться на все готовое, чтоб газ был, вода, отопление, ванна… В поселке двух- трех этажные дома растут как грибы. Начали строить комплекс крупного рогатого скота на 3000 голов — там тоже работники нужны. Только пожелай — тут же и ключи от квартиры дадут. Сергей Семенович и Лаврушу обещал двухкомнатную, да мать не согласилась ехать в поселок. «Пока, говорит, хожу, пока могу управляться по дому — никуда не поеду. Здесь и огород рядом, и скотина своя… А там что буду делать? Даже сараюшки нет, чтоб кур держать…»
Мать собрала обед, но за стол не села, встала напротив и сказала ласково, просяще:
— Лавруш, люди сено косят… И нам бы хоть немножко. Чем зиму овечек кормить?..
— Что, сенокос уже начался?
Лавруш так удивился, что отложил ложку.
— Да где ж ты живешь, сынок?.. Давно уж… Сейчас днем для совхоза косят, а вечером себе…
— Что ты раньше-то не сказала?
— Да я же и не вижу тебя, почитай. Где спишь, чем питаешься, что делаешь — о том не ведаю. Ночью приезжаешь — так не до разговору тебе, сразу на кровать валишься. Утром все торопишься, все бегом, позавтракать толком не успеваешь. А иногда и не вижу, как уезжаешь: вот уж затарахтит мотоцикл, тогда и пойму…
Это правда: с вечера мать все ждет его, спать не ложится, а потом всю ночь ворочается, засыпает лишь под утро. И он, чтоб ненароком не разбудить, тихо крадется к двери, выводит мотоцикл на улицу и толкает его. Заводит лишь пройдя два-три дома. А смотри-ка, она и там слышит…
Да, нехорошо, неловко как-то. Вместе живем, а как будто отдельно. Может, она и права… Лавруш знает, что мать ждет не дождется, когда он приведет в дом сноху. «Последнее дитя ты у меня. Для тебя сейчас и живу. Старшие-то давно на ногах стоят, давно с семьями. Только у тебя ни головы, ни хвоста. А как бы хотелось, прежде чем глаза закрыть, увидеть сношеньку, подержать на руках внучонка твоего. Уж потом бы со спокойной душой можно и в землю лечь. Тогда уж живите как хотите: и глаза не видят, и уши не слышат». Вот так однажды высказалась мать. И больше про то не поминала. Ни словом, ни взглядом не намекнула — в уме держит. Но Лаврушу достаточно и раз сказать. Он все помнит. Помнит даже, как она говорила, каким голосом, как стояла, как руку держала. Посмотрит на нее и вздохнет. И будет помнить эти слова, покуда действительно не женится, наверное.
Чтоб жениться, нужно невесту иметь. А у него не то что невесты — подружки нет. Другие парни стараются одеться помоднее, с девчатами в обнимку по деревне ходят, на танцы в Дом культуры бегают, а у него на это почему-то времени не хватает, да и не хочется других копировать. Пусть уж будет так, как есть. А сейчас и не тянет на танцы. Контрольные работы писать нужно, готовиться к зачетам, экзаменам. Да, бывает, среди ночи прибегают, если что случится на ферме. А случись он на гулянке в это время?.. Мало ли что может произойти…
В прошлом году костюм справил, хороший костюм. Так ни разу из шифоньера и не доставал, даже цвет его позабыл. Хотя нет, надевал раз, в День работников сельского хозяйства. Тогда ему грамоту вручили. Так сказать, морально поддержали. А чтоб был легким на подъем, чтобы быстрее обслуживал фермы, еще и мотоцикл дали. Не насовсем, конечно, он совхозным считается. Но раз дали в личное пользование, то это почти как свой.
Вообще-то с девушками можно познакомиться не только в клубе, они на каждой ферме есть. Можно, конечно… Но, видимо, Лавруш какой-то не такой — смелости, что ли, не хватает. Подумайте сами. На мотоцикл в хорошей одежде не сядешь. А сядешь, так на один выезд и хватит только. Пятна, пыль… И как подойти к девушке с любезностями, коль одет кое-как? Ведь они сейчас еще те штучки… Вроде она и на работе, а если по одежде судить… впору и на гулянье. Белый халатик расстегнут, как для обозрения. Тут тебе и ножки, и фигура, и фасон цветастого платья, непременно тесного и непременно с глубоким вырезом на груди — как на выставке. Ногти под лаком. Крашеные волосы взбиты копной, а на них маленькая косыночка. Лавруш всегда удивлялся, как она держится на голове. Будто и не повязана, а сама собой лежит на волосах — дунешь и улетит, как бабочка. Молоденькие, красивые, как конфетки, и так разукрашены, что не поймешь, какой масти были при рождении. И как им все это удается при такой работе? Впрочем, не надо бы Лаврушу задавать себе лишних вопросов, какое ему дело до этих девчат? Может быть, и они, глядя на него, тоже недоумевают: вроде человек их поколения, а такой старомодный, как бабушкин комод!
Но не это главное, как они одеты, а то, как себя держат. Не то что пошутить, пару слов сказать не сумеешь, когда она окатит тебя этак взглядом. А ведь не сказочные принцессы, не инопланетянки какие — свои же деревенские девчонки, с которыми в малолетстве голышом по улицам бегали, с которыми дрались, играли, в школу вместе ходили. Всего-то два года в армии пробыл, а вернулся — словно в другой мир попал: ни одну не узнать — будто их подменили за это время. А есть ли другие девушки в окрестных деревнях, он и не знает. Некогда. Пролетит на мотоцикле, поднимая за собой пылевой хвост, — и все. Кого тут разглядишь? Еще наскочишь на пень или в канаву свалишься, коль по сторонам глазеть будешь. А вообще-то куда ему, Лаврушу, торопиться? Всего лишь двадцать третий пошел. Другие и до тридцати гуляют. Не мешало бы и ему пару-тройку лет в женихах походить, на особом, так сказать, положении, когда каждый, у кого дочь на выданье, имеет тебя в виду, оказывает внимание: чем черт не шутит, а вдруг ты как раз и есть будущий зятек!
