Слепой метод. Потом расскажут. Надо будет получше, поподробней историю прописать.

Кто нормально учится, тому двадцать седьмого декабря в школе делать почти нечего. Только кто между двойкой и тройкой. А остальные двадцать пятого Рождество отпраздновали, вместе с теми, кто в кирху ходит, а потом будет Новый год, наверняка у мамы заначен сюрприз, а потом еще одно Рождество. Полпервого, скоро обед. В Вичкиной голове носились туда-сюда разные вкусные мысли. Додумать их она не успела: на мостике через речку нога поскользнулась, и Вичку спиной, рюкзачком ударило о дощатый настил.

Сама собой дернулась рука – хвать за перила, за стойку. Стойка осталась в руке. Тррысь! – с гнилым треском расселся настил. Все исчезло – Вика летела вниз. Плюх! – и ничего больше, кроме леденящего мокрого холода, сразу сковало, будто железными обручами, руки, ребра, дыханье, черные и оранжевые круги замельтешили перед глазами. Из груди рвался вопль смертного ужаса, но Вика не знала, удалось ли ей крикнуть.

Крикнуть удалось. «А-а-а!» так страшно, надрывно взмыло в плотный потолок туч, что услышали шагах в ста позади Арин-ка и Галка. Перед речкой улица горбом, мостика и не видно на таком расстоянии, просто – каждый день ходишь, да не по разу на дню, так уж точно знаешь, где он. И девчонки сразу поняли, что случилось: сначала удар чем-то мягким, потом сухой, щепяной треск, а потом истошное «а-а-а» – точно, сорвался кто-то с мостика!

Подхватились, подбежали. Перила сломаны, настил провален, на воде круги. И все.

Если кто-то сорвался в реку в этом месте, то прыгать с мостика бесполезно. Даже летом. А сейчас декабрь, вода ледяная. Не спасешь, только утонешь вместе с бедолагой. До воды метра три-четыре – это нужна, значит, палка такой длины, чтобы утопающему подать. А как Вичка за нее схватится, если она больше не кричит, из воды не высовывается, – значит, захлебнулась уже? К тому же в реке течение. Будет тащить вниз. То есть Вичку уже тащит. Кто решил ее спасти – должен, выходит, ниже мостика в реку сунуться, перехватить. Ниже – обрыв, те же три-четыре метра, с него надо спрыгнуть, внизу плоский, отмелый берег, и вот с него-то надо ловить. А кто в декабре отважится в реку соваться…

– Я бегу звать! – выдохнула Аринка и побежала назад, от мостика к шоссе, крича: – Спасите! Спасите! Утонула!

А Галка не побежала, потому что ей попалась на глаза, кажется, такая самая палка, как надо. Доска метра в три. Схватила – да, можно поднять, удобно! Если эту доску опустить туда, в обрыв, и прыгнуть, держась за нее, – можно приземлиться на сухое место! И уж ею, этой доской, шарить в речке…

У-ух! Пролететь, держась за доску, получилось. Приземлилась не в воду. Правда, сапоги сразу стало засасывать. Ну, где? Сунула доску в бурые струи. Конец от берега очень уж недалеко плюхнулся. Где там Вичку тащит, как ее зацепить?

Но тут в реке забурлило, и Галка увидела огромную рыбину, плывущую вверх по течению. То есть сначала только плавник. Размером со школьный стол, не меньше. Черный, мокро сверкающий. А потом высунулась вся спина, хвост – и не рыбий. Рыбий – стоячий, а этот лежачий. Лопасти хвоста били по воде справа-слева, справа-слева – как гребут на лодке одним веслом с кормы, галанят. А потом показалась голова. Человеческая. С серебристо-белыми волосами, текущими вдоль тела вместе со струями воды. Глаза не такие, как у людей, не овальные с заостренными уголками, а квадратные со скругленными, носа нет вовсе, вместо рта тоже скругленный прямоугольник – как повязка у медсестры, когда бывает грипп. И тут плавник словно расщепился вдоль. Треснул примерно с таким звуком, как раскрывается зонтик. С сырым хлопаньем и шорохом. Выпростались большие полотнища серебристо-черного материала – шрр! – словно крылья раскрылись, и рыбина взлетела! Стало видно, что помимо крыльев, у нее есть и руки, и она тащит Вичку. Вичку, Галка не могла ошибиться, Вичкин пуховик, косичка, да и лицо не узнать трудно. Рыбина летела над самой водой, тяжело взмахивая крыльями, на Галку сыпались бурые, речные, торфяные капли.

Словно обдало ледяной жижей страха, потом горячим, кипящим гневом. Ах ты, тварь! Куда тащишь? Она швырнула доской. Доска тяжеленная, мокрая. Не долетела. Шлеп в воду! Брызги до крыш! Заорала истошно:

– Ви-и-чку-у утащи-и-или-и-и!!!

Топот наверху. Крики. Слышно Аринку:

– Держи-и-и! Гал-ка-а-а!

Топот, еще крики – «держи», «свят, свят, свят», «твою матушку» и еще что-то, потом с обрыва спрыгнули вниз, к Галке, двое.

Незнакомые. Один – солдатик-внутряк из расположенной в поселке части, другой – просто парень в кожанке и мотоциклетном шлеме.

– Все видела? Это она тебя затащила? Вылезти можешь? Айда!

Помогли забраться на обрыв. Там всполошенное Галкино «эта рыба Вичку утащила» встретили с полным пониманием. Каких только бандитов не бывает! Надо их поймать и ноги выдергать. А заодно все остальное. В поселке привыкли, что милиция не справляется, что частенько вместо милиции эти вот солдатики, хулиганье их обходит стороной.

– А к маме давайте зайдем? Я скажу, что Вичку украли, надо, мол, это…

– Где живете, веди!

По пути продолжали расспрашивать. И когда пришли в квартиру – дома была одна мама, – то и у мамы спросили, видела ли она самолет, летевший низко над речкой.

– Не самолет! – встряла Галка. – Там голова была и хвост!

– Тупая, что ль? У самолета всегда хвост.

– Сам тупой и еще тупее! Как у рыбы! Только лежачий.

– Накирялась, что ль, мелкая? Селедка на закусь мерещится?

– Сам ты селедка! Плавник, как у акулы, был. Дальше селедки мозги не фурычат?

– Галя, как ты разговариваешь? А вы, мужчина, не переходите на личности! Сейчас оденусь и с дочкой пойду! – вскипела мама.

Дома у Аринки повторилось примерно то же самое. Только там и отец, и мать были на работе. А бабушка решительно воспротивилась попыткам увести внучку, и никакие соображения вроде «неизвестный самолет, а вдруг террористы» на нее не действовали:

– Никаких самолетов, вертолетов! Обедать пора. Потом садитесь и пишите, если надо вам, что Арина видела. А я была дома, и вообще попрошу ваши документы!

– Да не жулики мы, бабуля! Человека похитили, вот на наших глазах!

– Ну, если на ваших глазах, то понятно, почему вокруг бандиты чуть не на танках, а порядочных людей по какому разу уже ограбили! ЭМэМэМы да дефолты!

Милиция из Безносова все-таки приехала. Речку обшарили граблями и баграми. От ветхого мостика почти до шоссе. Нашли Викин рюкзачок – бесспорное доказательство того, что никому-таки не померещилось, никто не обнюхался клею и тому подобное. Несколько человек, записанных усталым лейтенантом в свидетели, подмахнули бумагу – рюкзачок, мол, действительно Викин. После чего лейтенант погрузил его в милицейский уазик. И принялся прямо на капоте рисовать маршрут – куда полетел самолет, похитивший ребенка.

– Летит! – взреял, вознесся в мокрую подушку туч чей-то крик.

Звук – не звук, ветер – не ветер, пахнуло чем-то грозовым, напряженным, просвистело над головами, огромное и крылатое, кануло за горизонт. И недалеко, в темноте проулка, раздалось негромкое девчоночье:

– Ой!

Обернулись. Лучи фонарей выхватили из декабрьского мрака: возится на земле, подымается с четверенек девчонка-школьница с виду. Уверенно встает. Цела, не разбилась.

– Вичка?

Говорить Вичка не могла. Только вскрикивала, мычала, стонала. Но одежда на ней была сухая! Не считая испачканных коленок. Даже запахом горячего, химии какой-то, тянуло. Косичка и то сухая, только полурасплетенная – банта не было. Никак не походило на то, что человек два-три часа назад окунулся с головой в речку. Повели домой. Ногами двигала. Мама захлопотала – раздевать, отогревать. Одежда была испорчена. Куртка в горелых, плавленых пятнах. Сапоги тоже оплавлены. Будто сушили их над газом. Или у костра.

– Точно ваша дочь? – спросил лейтенант.

– Точно, а чья же? Вика, скажи, что ты Вика, ну чё молчишь, оглохла, что ль?