Он носился по кабинету из угла в угол. Ковер был истоптан бурыми, огромными, сорок пятого размера, кисельными следами. Высыхая, они дубели, трескались коркой, будто лужи летом. Эксперты жались в углу. Они побывали близко к месту взрыва, и их ботинки тоже оставляли такие следы. Воронку подобной величины видывал только самый старший из них, доцент Политеха Камчатов. Раз в жизни. Еще молодым специалистом, принимая участие в испытаниях атомного экскаватора в Коми АССР. Камчатову и принадлежала оценка мощности взрывного устройства более чем в мегатонну тротилового эквивалента.

– Термояд… Подпольный… – промямлил еще один эксперт. Химик из Можайки.

Тут уж Камчатов не выдержал – взорвался не хуже гексогена:

– Юноша бледный со взором горящим! – Длинные, антрацитово блеснувшие ресницы химика взмахнули крылышками мотылька, и словно телескопически втянулась в плечи тонкая шея. – Термояд! Вы когда-нибудь видели токамак? Вы представляете себе размеры? Хотя бы лазера, необходимого для инициирования… для поджига?

Дррынь, дррынь – телефон. И взрыв руководящей брани Замчевского.

– Бомба водородная… Которая кузькина мать…

– Еще хлеще! Для ее доставки на Новую Землю понадобился целый Ту-160, вы представляете…

Сбить его с советской музейно-технической тематики было немыслимо. Никакими узорами полковничьей речи. Остальные двое криво усмехались. Деятель из Военно-медицинской академии, заглядывая в справочник, щуря левый глаз, отчего резче выступала мясистая чалдонская скула, рисовал и штриховал на карте области, висевшей напротив окон, концентрические кольца. Кисть руки ходила, как рейсшина – большая ладонь, длинные пальцы с короткими ногтями, съеденные дезинфекцией до белесого шелушения. Рука была хирургически верная – кольца получались круглые.

– Что за астр-рономию развели?

Дррынь, дррынь. Опять пучок конкретных, но ненормативных указаний.

– Здесь ничего нет, – тыкал карандашом медик, – здесь могут остаться развалины, здесь, возможно, имеют смысл спасательные работы…

– Это мне скажут там, на земле! Без вас! С вас – ТТХ этой мины… или… черт бы ее во все колена! И принцип, физический принцип!

– Отработают на хроматографе, тогда и принцип можно, – невозмутимо отозвался Камчатов, – тогда, и не раньше, мы узнаем, из чего…

– Акад-демики-соплежуи! – опять взорвался Замчевский. – Имейте в виду, никто Новый год праздновать не пойдет! (Дррынь, дррынь телефона, еще залп матушек и тетушек до седьмого колена.) До тех пор, пока! Даже если верховный не подсуетится насчет траура! (Дррынь, дррынь, еще залп.) Запр-ру в этом кабинете до озвучки пр-равдоподобной версии!

На очередной звонок ответило оглушительное молчание. Пауза звенела таким напряжением, что грозила пробоем, искрой, сравнимой по энергетике со случившимся.

– Шо ты мне про фантик? – грянул полковник в висящую тишину, обнаружив непитерские пласты своей биографии. – Какой, к черту, фантик?

И опять молчание. Только отдаленный треск и скрежет в трубке – слов разобрать присутствующим не удавалось. Когда скрежет стих, полковник, не найдя слов для характеристики родичей говорившего, бросил трубку, не попал на аппарат и измученно уставился в пространство красными и выпученными от ора глазами.

– Видимо, перерыв, – полуспросил не утративший присутствия духа Камчатов, – а предусмотрено ли перекусить?

Замчевский с усилием повернул шею в его сторону – удивительно показалось отсутствие ржавого скрипа и иных технических звуков. Глянул рыжим глазом одобрительно.

– Чаю на всех! – крикнул, распахнув дверь. Коротко и без перлов.

Чай, естественно, появился. А также блюдо бутербродов со всякими свинокопченостями. Голодные эксперты набросились, мыча неразборчивые благодарности сквозь мякиш. Когда уговорили больше половины того, что лежало на блюде, послышались приближающиеся шаги тяжелых ботинок. Энергичный треск распаха двери – и на пороге возник запачканный землей эмчеэсник:

– Разреш…

– Дав-вай, без вашеств! – свирепо перебил полковник, протянул руку – и в руке очутился шуршучий прозрачный мешочек. А в нем не то сигаретная пачка, не то шоколадка в белой с разноцветным рисунком упаковке.

– Рапорт письменно! Сейчас же! – бросил Замчевский, глядя уже только на то, что было в руке. Рассматривал во всех подробностях. Эксперты вскочили, обступили. Пачка пошла по рукам. Не пачка. Скорее плитка. Не шоколадка, конечно, – какая шоколадка могла уцелеть при таком взрыве, который и асфальт-то испарил на изрядной площади. Плитка. Неизвестного состава и назначения.

– Думаете, имеет отношение к… – начал было химик.

– Стоп! Идиоты! Лапами-то! – дальше все опять потонуло в эпитетах, иногда прорывались возмущенные штатски-беспомощные возгласы: «что вы себе позволяете», «никто не трогал», «в мешке же». А когда приутихло, медик спросил:

– То есть там кто-то побывал после взрыва?

– И эксперты умные бывают, – проворчал Замчевский. – Сам подумал, да шпаки всегда суетятся. – Он уже снова тискал кнопки телефона. – Отпечатки есть кому снять? – спросил он, представившись; в трубке поквохтало, и на сей раз она легла на место точно.

Замчевский думал, что судьба смилостивилась над ним. Кто-то, кто побывал на месте после взрыва. Пусть его найдет милиция. И вытрясет все подробности. Или не милиция – предпочитал не уточнять. Самому ему, полковнику МЧС Замчевскому, уже не надо придумывать правдоподобную версию события. Ату его, неизвестного с плиткой в фантике, ату, он все расскажет!

Сколько уже написано про оттенки звонка в дверь! Включая рекламу курлыкающих музыкально. Шестидесятичетырехголосная полифония и прочее. Но если отфильтровать весь этот лязг, издаваемый челюстями уж совсем дрожмя-нетерпеливых соискателей звонкого УЕ, останется сугубая правда. Кто звонит – такой и звонок. Как белое облако над весенним морем отражает льдины и полыньи, как фарфор кофейной чашки – арена рефлексов цвета скатерти, сахарницы и лимона, так он чутко ловит все тона палитры настроений и социальных статусов – от тоскливой боязни школяра, словившего «гуся», до брызжущей ярости соседа снизу, обнаружившего протечку на свежем ремонте. И административный, властный звонок, само собой, тоже занимает свою полочку в этом спектре.

Именно такой звонок грянул тридцать первого декабря в квартире Марины Нореш. Разбив в острые, рвущие осколки пушистый, припорошенный новогодним снежком сумрак за окнами. Марине показалось, что в один миг высвистел куда-то уют, мир, сытный запах кухни, как сквозь три круглых нуля наступающего года.

Тем не менее она подошла к двери, не снимая фартука, в котором готовила.

– Милиция!

– Удостоверение, пожалуйста! – И открыла лишь глазок.

Там возникло удостоверение. Как будто настоящее. В этом она не разбиралась. Успела увидеть только, что на площадке топчутся не меньше, чем четверо.

– Телефон вашего начальника, пожалуйста.

Голос у Марины был резкий, заводской, приспособленный прорываться сквозь гул моторов, скрежет резцов, вой вентиляции. Она старалась, чтобы он оставался наступательным. Нападение – лучший способ защиты. Видимо, Густав попал в какую-то историю. Она перебирала в уме: что может быть дома интересного для милиции? Таскал ли он домой ворованные заводские побрякушки. И воровство это или списание. Или приватизация.

На площадке произошло движение. Зашуршала бумага:

– У нас ордер на обыск в вашей квартире!

– Это что еще такое? – Марина дала выход неподдельному возмущению, но в глазок совали бумагу, где так и было написано: «на право производства обыска согласно статьям», и адрес совпадал, и фамилия – Нореш. А дальше читать – надо знать законы.

– Несовершеннолетняя Нореш Александра в квартире? – покрыл шорох бумаги гулкий голос. Другой. Удостоверение предъявлял не этот. Вверх и вниз по лестнице ходуном заходило эхо, дверь отозвалась дрожью.